Приглашение к счастью

Глава 10

Воинский этикет обязывал вновь прибывшего офицера представиться всем равным по чину членам полкового сообщества, превосходящим же его в чине, он должен был нанести визит. В процессе этого ритуального знакомства стало очевидно одно любопытное обстоятельство. Определение «братство», обычно характеризующее сплочённость людей, здесь имело самое прямое значение, потому как духовное ядро коллектива составляли офицеры связанные кровными братскими узами. Достойным подтверждением этому является наличие в полку двух Лермонтовых, двух Елчаниновых и трёх Панаевых. С последними, у Лео сложились наиболее тёплые товарищеские отношения, несмотря на то, что все они были убеждёнными трезвенниками, и в этом вопросе составляли оппозицию сторонникам лихого гусарского пьянства, центром притяжения которых являлся ротмистр барон Зальц. Барон был признанным лидером офицерской молодёжи и имел репутацию полкового Бурцова, лихого повесы воспетого в своей лирике Денисом Давыдовым. Он об этом прекрасно знал, ревностно оберегая и поддерживая свой статус. Впрочем, не всегда уместно. Он единственный в полку манерно козырял в обиходе французской речью, очевидно полагая, что это придаёт ему оттенок светскости.

У Лео этот офицер не вызывал каких либо тёплых эмоций. Возможно, на это повлиял небольшой эпизод , произошедший сразу же после того, как он принял эскадрон. В тот вечер его новый денщик Мохов, ранее бывший в услужении у барона, допустил небольшую провинность. Лео, сделав внушение, резко поднялся со стула и приблизился к нему. В этот момент Мохов напрягся и, зажмурив глаза, слегка отклонил голову назад. Лео с негодованием понял – солдат ожидал удара.

Нужно ли говорить, что вся окружающая теперь Лео действительность была для него нова и непривычна. Сам уклад жизни местечка, тихий и размеренный, резко контрастировал с бурной суетой столицы. Люди, окружавшие его, были лишены столичного чванства, светской напыщенности и гвардейского лоска. Они жили интересами полка и до мельчайших тонкостей знали и любили кавалерийскую службу. Впрочем, провинциальная экзотика и стремительное погружение в службу, на некоторое время отвлекли его от сердечных переживаний. Новая весомая ответственность за своих гусар не давала ему права на уныние, а заботы об эскадроне не оставляли на это времени. Лео с головой окунулся в новую, неизбежную реальность – рутинную жизнь провинциального офицера, серую, как сукно солдатской шинели.

Глава 11

Пока ротмистр Гончаров со своим эскадроном месил грязь на бескрайних просторах Подолья в доме Софии Николаевны решался вопрос, мучивший, когда то, принца Гамлета. Быть или не быть? В данном случае – её помолвке с Владимиром Раевским. Итак, жених был согласен, родственники согласны, оставалось получить согласие невесты. В это время невеста, находилась в своей комнате и с грустью смотрела в окно на эскадрон лейб-гусар проезжающих на рыси мимо её дома. Уже больше месяца она не видела Лео и не имела от него известий. Грустные мысли и догадки не давали ответа на беспокоящие вопросы. Почему он уехал? Почему уехал не объяснившись и до сих пор не сделал этого письмом? Может быть, от неё скрывают правду? Но отец убедил девушку, что решение об отъезде было принято им добровольно. История с дуэлью, неожиданно для неё самой, обнажила чувства и убедила в том, что она не просто симпатизировала гусару. Это было более глубокое чувство, расцветающее в сердце подобно цветку, ещё недавно бывшему хрупким и невзрачным росточком. Девушку тяготила мысль, что Лео мог охладеть к ней. Или может быть не любил никогда? Может быть, она принимала флирт, волнующую игру взглядов, слов и прикосновений за серьёзное чувство. Оставалась надежда, что письмо, объясняющие эти загадки, последует позже, но время шло, и надежда таяла, как апрельский снег под её окнами.

Грустные мысли были прерваны приходом Раевского, бывшего частым и желанным гостем в этом доме. Так, как хозяин дома отсутствовал, встретить его вышла мать Софии Николаевны, ещё не утратившая природную женскую красоту генеральша.

– Рада Вас видеть, князь! – улыбнулась графиня, протягивая гостю руку для поцелуя.

– Елена Сергеевна, Вы – само очарование! – отвесил комплимент кавалергард, приложившись к ручке потенциальной тёщи. – Как здоровье Софии Николаевны?

– Слава Богу, благополучно, но бедняжку, всё ещё мучают ужасные мигрени. Её нельзя волновать, впрочем, к Вам, князь, это не относится. Софи всегда искренне радуется Вашему приходу. Кстати, вот и она.

Генеральша не лукавила. Девушка, просветлевшая лицом, радостно поприветствовала кавалергарда, трепетно коснувшегося губами её руки.

Некоторое время Елена Сергеевна занимала гостя светской беседой, но вскоре удалилась под благовидным предлогом, предоставив им возможность общения наедине. Поболтав немного о милых пустяках, Раевский внутренне собрался и перешёл к главному.

– Софи, дорогая! – проникновенно произнёс он, глядя в глаза девушки с нежностью и надеждой – Вы же знаете, что я давно люблю Вас, и наша многолетняя сердечная привязанность даёт мне право надеяться, что это чувство взаимно. Я прошу Вас составить моё счастье, которое я буду оберегать как святыню.

Князь разжал протянутую ладонь, на которой лежал изящный ювелирный футлярчик из василькового бархата с заключённым внутри кольцом достойным пальца королевы.

– Прошу Вас принять это кольцо в знак моей искренней любви и Вашего согласия.

Слова Раевского глубоко тронули сердце девушки и первым естественным её желанием было, бросится в его объятия, но в следующий момент она испугалась своего порыва. Владимир, без сомнения, был для неё очень близким и родным человеком, но любимым ли? С тех пор, когда рядом с ней появился Лео, она не раз задавала себе этот вопрос и не находила ответа.

Девушка, нежным прикосновением рук, сложила распростёртую ладонь князя в горсточку и, прижав её к своей груди, ответила, стремясь придать голосу больше душевного тепла и нежности.

– Владимир, дорогой мой! Ещё с ранней своей юности я не могла и мечтать о лучшем избраннике, чем Вы!

– Так в чём же дело? – нетерпеливо перебил её кавалергард – Разве что-нибудь изменилось?

– Изменилась я. Возможно, Вы услышите от меня желанный ответ, но не сейчас. Прошу Вас, не торопите меня, дайте мне время разобраться в себе! Я знаю, что ожидание и неопределённость мучительны для Вас, но поверьте, и для меня тоже!

В сжавшейся ладони Раевского жалобно хрустнул раздавленный бархатный футлярчик.

– Хорошо. Я буду ждать – глухо произнёс он – Прощайте.

Раевский поспешил удалиться, опасаясь выдать глубокое душевное волнение. Он прекрасно понимал, что,или вернее, кто являлся причиной его сегодняшнего фиаско.

В ярко освещённый зал офицерского собрания он вошёл мрачнее тучи и сразу же наткнулся на своего доброго приятеля штабс-ротмистра Щербакова.

– Что случилось, Владимир? С таким выражением лица обычно пускают себе пулю в висок – с ходу определил он внутреннее состояние товарища.

– Сандро, я в отчаянии и намерен сегодня напиться как извозчик! – мрачно произнёс кавалергард, присаживаясь к нему за стол.

– Вот, как? Полагаю, у тебя для этого есть весомые причины?

– К сожалению, есть. Сегодня у меня состоялся серьёзный разговор с Софи, и я понял, что она к Нему действительно не равнодушна.

– Это кому же так повезло? Впрочем, и так понятно. Ты имеешь в виду Гончарова?

– Конечно же его, чёрт побери! Кого же ещё?

– Она сама тебе об этом сказала?

– Она не сказала этого прямо, но это очевидно.

– Всё понятно – произнёс Щербаков, наполняя рюмки – она тебе отказала.

– И, да и нет.

– Поясни.

– Прямого отказа не было. Софи попросила не торопить её с ответом.

– Ну, тогда ещё ничего не потеряно. Разве ты не слышал о женском кокетстве?

– Не тот случай, Сандро. Она не может его забыть.

– Пустяки. Женщины также легко забывают, как и увлекаются. Гончарова нет в столице, и через пару недель ты сможешь сам убедиться в справедливости моих слов. Только не сиди, сложа руки, действуй, у тебя все козыри на руках.

– Пойми, Сандро. Я не могу выпрашивать у неё любовь, как милостыню!

– Ну, тогда последуй мудрому совету незабвенного поэта:

Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей

И тем её вернее губим средь обольстительных сетей.

– Попробуй действовать по-другому, вместо обожания – равнодушие, холодностью – замени страсть. Это заденет её гордость и вызовет недоумение. В конце концов, женское любопытство и уязвлённое самолюбие вынудят её искать причину того, что заставило охладеть к ней даже не одного, а двух её страстных обожателей. Она сама станет искать твоего внимания, сделав тебя хозяином положения.

– Я не буду оспаривать авторитет Пушкина, в сердечных делах, Сандро, но он плохо закончил. К тому же, эта игра мне не по душе. Она непредсказуема, лицемерна и может затянуться надолго, а я не могу больше ждать! Сначала я ждал её выпуска из Смольного, потом ждал, когда ей исполнится двадцать лет.

– Зачем же нужно было так затягивать дело?

– Есть причина. Видишь ли. В её семье существует странное поверье, основанное на каком-то таинственном предсказании. Девушки из её рода не должны выходить замуж не достигнув двадцатилетнего возраста. Нарушение этого правила неизбежно приведёт к несчастью. И теперь я снова должен смиренно ждать, когда Гончаров окончательно разрушит моё долгожданное счастье.

Раевский, рывком осушил рюмку и продолжил.

– Иногда я ловлю себя на мысли, что готов на любые безрассудства, лишь бы этого не допустить. Кстати! Сейчас в столичном бомонде весьма популярен, какой-то

маг-предсказатель, некто мсье Жан. Он даже был принят во дворце государем. Едем к нему.

– Брось эти глупости, Владимир, Россия-матушка всегда была раем для проходимцев, а государь доверчив и простодушен, как дитя. Ты бы ещё Распутину в ноги поклонился или на Александровскую колонну вознёсся.

– Может быть ты и прав, Санлро, только, причём здесь колонна?

– А разве ты не знаешь, что существует поверье? Если поцеловать крыло ангела-хранителя Санкт-Петербурга и при этом загадать заветное желание, то оно непременно сбудется.

– Да, да припоминаю – задумчиво произнёс кавалергард – ещё в детстве об этой легенде мне рассказывала моя матушка. Спасибо, что напомнил.

– Постой, Владимир, надеюсь, ты не воспринял мои слова в серьёз? – глядя на задумавшегося друга, обеспокоился Щербаков.

– Да, да конечно – отрешённо отозвался Раевский.

– Если мне не послышалось, ты сегодня собирался напиться, как извозчик – поспешил отвлечь друга от навязчивых мыслей штабс-ротмистр – Офицерское собрание для этого не подходящее место, лучше всего это сделать у «Данона» или в «Медведе». Поедем, я составлю тебе компанию.

– Спасибо, Сандро, горе разделённое с другом – половина горя.

– Не стоит благодарности, просто любопытно взглянуть на процесс перевоплощения кавалергарда в извозчика. Впрочем, история знает и более экзотические примеры – король-олень, халиф-аист, барышня-крестьянка, наконец.

Этой ночью в Петербурге неожиданно ударил заморозок. Около трёх часов ночи, у крыльца Нарвского пожарного депо, остановилась коляска без пассажиров. Извозчик, имевший богатырское сложение, не спеша покинул своё сиденье и настойчиво затрезвонил в дверь дежурного помещения. Через минуту он проник внутрь, без труда преодолев сопротивление заспанного дежурного. Ночной визитёр имел странный вид. Несмотря на то, что он был одет как извозчик, в нём без труда можно было опознать офицера. Главным образом по сапогам со шпорами и шашке, выставляющейся из-под кафтана. Туманный взгляд холодных голубых глаз говорил о том, что пришелец мертвецки пьян. Непонятно и удивительно было то, что он, хоть и замедленно, но довольно уверенно передвигался без посторонней помощи. Вызвав дежурного начальника, он положил перед ним сторублёвую купюру и загадочно произнёс

– У меня к Вам срочное дело, милейший.

Прожжённый брандмейстер, оценив взглядом весомость аргумента, понимающе кивнул.

Через полчаса, на пустынную Дворцовую площадь, въехал пожарный автомобиль и затих у Александровской колонны, на вершине которой, в матовом свете луны, златокрылый ангел осенял крестом спящий Санкт-Петербург. Сидящие в машине, с минуту, прислушивались к тишине и всматривались в безжизненные окна Зимнего, осиротевшего с тех пор, как Российский государь перебрался в Александровский дворец, под охрану гвардии.

– Не робей, братцы! Вперёд, с богом! – подстегнул пожарных Раевский.

Привычная работа, к тому же щедро оплаченная, была исполнена с достойным уважения профессионализмом. И огромная раздвижная лестница Гесте, уперлась в вершину «Александрийского столпа», у подножия, удивлённо взирающих на людей, крылатого творения месье Монферрана.

– Спасибо, братцы – поблагодарил кавалергард и, перекрестившись, начал восхождение.

– Умом тронулся – вполголоса предположил дородный брандмайор и, опасливо осмотревшись по сторонам, тоже перекрестился. – Господи, пронеси! – прошептал он, глядя на растворяющуюся в темноте высоты фигуру Раевского.

Впрочем, в эти дни беспокойная, одуревшая от шальных денег столица, наводнённая дельцами, разгульными купцами и аферистами, видела немало безумств, порождённых и поощряемых плебейским девизом: «Любой каприз – за ваши деньги».

Через пять минут беспокойного ожидания брандмайор решился подать голос.

– Эй, мил человек!

Не дождавшись ответа, он повторил попытку.

– Эй, поспешай, однако!

Высота хранила нервирующее безмолвие. Снизу, конечно же, нельзя было увидеть, что Раевский, приникший к ангелу, в долгом благоговейном поцелуе, уже не мог оторвать от него свои губы, крепко прихваченные заморозком.

      В это время, во внутреннем дворе Зимнего дворца, до сего момента сонного и безмолвного, проявилось настораживающее движение. Видимо часовой, некоторое время с интересом наблюдавший за происходящим, всё-таки решился побеспокоить караульного начальника. И старый прожжённый брандмайор нутром почувствовал едкий запах возможных неприятностей.

– Нет, милок, мы так не договаривались – вполголоса озвучил он свою мысль – Погоришь тут с тобой, только угли останутся. И, повысив голос, предупредил Раевского – Эй, наверху! Держись там шибче, мы вертаемся.

– Что рты то раззявили? Сымай лестницу! – прикрикнул он на своих подчинённых.

Пожарные вновь продемонстрировали завидный профессионализм и, вскоре их автомобиль исчез из вида кавалергарда, посылающего им вслед проклятия, с трудом шевеля ободранными, окровавленными губами.

Существует мнение, что безвыходных положений не бывает. Вряд ли, Раевский сейчас разделял это утверждение, потому что с высоты в двадцать саженей, не имея крыльев и помощи, благополучно спуститься было не возможно. Он с ужасом представил себе, какой скандал ожидает его с рассветом. Пьяный кавалергард – гордость и элита армии, оскверняет память героев Отечества 1812 года. Позор гвардии и посмешище столицы. По аналогии со словами императора Николая I – го, произнесёнными в день открытия Александровского монумента: « Монферран, Вы себя обессмертили!», можно было смело сказать: « Раевский, Вы себя обесчестили!».

В этот момент Владимир проснулся, к счастью, это был только сон. Он лежал на каком то диванчике, закинув обутые в сапоги ноги на подлокотник. Тяжёлые, беспокойные видения исчезли, но похмельная голова, мучительной болью, напомнила о изрядном количестве выпитого накануне. Князь с трудом заставил себя подняться, приняв сидячее положение. В полумраке комнаты, слегка разбавленном робким утренним светом, он осмотрелся. Судя по всему, это была гостиная. Тускло отливали серебром погоны мундира, висящего на спинке венского стула. Раевский встал и подошел к окну.

– Кажется, я в «Астории» – определил он по знакомому пейзажу за окном и задался вполне закономерным вопросом – Это сколько же я вчера выпил?

– Ведро, не меньше – прозвучал в голове злорадный ответ отравленного похмельем организма.

Мучимый жаждой, он взял со стола открытое шампанское и жадно приложился к горлышку. Живительный поток принёс облегчение. Осушая бутылку, Владимир замер, остановив удивлённо-встревоженный взгляд на женском полушубке, небрежно сброшенном на одно из кресел. Это означало, что вместе с ним в номере находилась женщина. С похолодевшим сердцем он распахнул дверь спальни, где в постели безмятежно спала полуобнажённая молодая девушка. Из груди кавалергарда вырвался приглушённый стон досады и сожаления. Он плотно прикрыл дверь спальни и снова присел на диванчик в гостиной, пытаясь восстановить в памяти картину недавних событий. В голове закружился пёстрый калейдоскоп лиц, мундиров, цветастых цыганских одежд и звуки разрывающих душу романсов.

– Боже милостивый, прости мне грехи мои вольные и невольные! – перекрестился Раевский в порыве нахлынувшего покаяния.

Нестерпимое чувство вины и жгучего стыда мгновенно вытеснили похмельные страдания.

– Как же я посмел допустить такую низость!? Днём просить руки любимой, а ночью проснуться в компании с первой встречной! Проклятье! Как же я мог!? – засвербел в голове банальный до пошлости вопрос.

Однако, в процессе душевного самобичевания, злосчастный вопрос, «Как же я мог?» неизбежно породил другой, ставящий под сомнение первый, « А мог ли я, вообще?»

– Вернее всего – нет! Конечно же – нет!

Утешительная мысль ненадолго подсластила горечь раскаяния, но не избавила от реальности, рассыпавшей по подушке тёмные волнистые волосы.

Душевные раны и угрызения совести заставили Раевского искать уединения. Взяв в полку десятидневный отпуск, он уехал в Покровское.

Родовое именье, находилось в тридцати верстах от столицы, в окружении прекрасного соснового бора за которым начинался густой, почти девственный лес. Первым его распоряжением управляющему, выбежавшему встречать барина, было

– Водки!

Впрочем, последующие три дня, это было, чуть ли не единственное слово, которое от него слышали. Для домочадцев начались беспокойные дни. Время от времени, усадьба вздрагивала от отборной брани, револьверной пальбы и звуков разбивающегося об стену хрусталя. Засыпать удавалось только глубокой ночью, когда бравурные военные песни сменялись унылыми романсами и аккомпанемент гитары становился более душевным и страдающим.

– Хандрит барин – сочувственно перешёптывалась прислуга – видимо не ладно, в столице-то.

Справедливости ради, надо сказать, что хандрил Раевский редко, но уж если случалось, то отдавался этому занятию целиком, вкладывая в него всю тоску и боль своей необъятной души.

На четвёртый день сумрачного отшельничества барин проявил первый интерес к окружающей действительности.

– Скажи, Филиппыч – обратился он к управляющему именьем – зверь, какой- то в лесу, сейчас имеется?

– Как ни быть, Ваше сиятельство, на то он и лес. Впрочем, здесь у нас медведь балует. Рано с зимовки поднялся, видимо потревожил кто-то или жира не нагулял, чтобы до срока дотянуть. Набедокурит, леший, и назад в лес.

– Вот, это кстати! – оживился Владимир – Что же ты мне раньше не сказал, голова садовая? Охота от хандры, первейшее лекарство.

– Что верно, то верно, Ваше сиятельство – поддержал его управляющий – всё же лучше, чем впустую палить. Я живо мужиков снаряжу в подмогу.

– Не надо – остановил его кавалергард – один пойду.

– Как же один-то, барин? Зверь суровый, голодный, опаски требует.

– Не горюй, Филипыч. Собери-ка, лучше, мне еды с собой, а к вечеру баньку готовь, да по жарче.

Сборы на охоту не заняли много времени. Проводив взглядом Раевского, управляющий облегчённо вздохнул.

– Ступай с богом, барин. Зверь для тебя сейчас самая подходящая компания. Для людей-то ты точно опасен.

Спустя полчаса на лесной дороге остановился санный возок. Бородатый возничий поправил съехавшую на брови шапку и махнул рукавицей в глубь леса.

– Вон за тем болотом, барин, и зачинай искать. А там уж, как бог даст.

Обернувшись, он потрепал по холке, сидевшего в санях крупного пса.

– Амур, кабель матёрый, с таким зверя поднять, дело не мудрёное. Только думается мне, что ушёл он уже.

– Ничего, Егорыч, от меня не уйдёт – отозвался Раевский, покидая сани. – Держи целковый за труды.

– Благодарствую, барин! Помогай Вам бог!

Весенний лес, с проблесками мартовского солнца, благотворно повлиял на Владимира, наделив его бодростью и оптимизмом. Он резво шагал за Амуром, уверенно взявшим старый подтаявший след медведя. Охотничий кураж вытеснил из головы мрачные мысли, азарт поиска, преследования, ожидания встречи с сильным и опасным противником. К тому же он, почему то, вспомнил эпизод из романа «Война и мир», когда на балу Андрей Болконский впервые увидел Наталью Ростову и загадал, что она станет его женой. Это нечаянное воспоминание зародило в голове кавалергарда наивное мистическое предубеждение, воплотившее все его переживания и неудачи в образ голодного лесного зверя. И он, подобно Болконскому, загадал, что если убьёт медведя, то Софи станет его женой. С этой минуты бурый хозяин леса был приговорён. Его жизнь стала ставкой кавалергарда в игре с капризной Фортуной.