Три родины
Россия, Нижегородская область. Лето 2013 года
Наконец-то мы собрались съездить в Кудлей, родное село отца, в котором я не был уже около 40 лет. Второй год я снимаю жилье в Нижнем. До сестры-160 километров. Навещаю ее не чаще, чем раз в месяц. В Кудлей можно добраться только на машине, автобус отменили много лет назад. Кроме нас с сестрой, в машине еще 85-летняя двоюродная тетка отца Прасковья, мы ласково называем ее тетей Паней. За рулем просторной Хонды – моя племянница, старшая дочь Татьяны, Оксана. Проехав Матвеевку, свернули на второстепенную дорогу и привычный ландшафт стал заметно меняться. На давно не ремонтированной дороге не было указателей, зато изобиловали ямы и ухабы, объезжая которые Оксанка сбрасывала газ до нуля и демонстрировала чудеса автослалома. По обеим сторонам дороги набирал силу молодой лес. Слушая Панины комментарии, я понял, что в недалеком прошлом это были колхозные поля. Вспомнились недавние выступления активистов Общероссийского Народного Фронта, бьющих тревогу по поводу несанкционированной вырубки и сокращения площади лесов. А у нас, в отличие от всей матушки России, оказывается, тенденция – противоположная.
Я старался вспомнить, как выглядело отцовское село в годы моих детских посещений и представить, что я увижу сейчас. Это у меня плохо получалось – разрозненные детские воспоминания и недавние рассказы тети Пани о том, что село вымерло и разъехалось, упорно перебивала крепко засевшая в памяти рисованная план- схема из семейной рукописи. Дело в том, что вместе со мной, проделав более чем полувековое путешествие по Донбассу и Украине, на родину вернулся еще один носитель коллективной семейной памяти. Я называл ее летописью. Это была даже не книга, а сшитый из нескольких частей рукописный дневник, по внешнему виду напоминавший видавший виды амбарный журнал. Более века назад его начал вести прадед по бабушкиной линии. Отец в 50-х привез его в Донбасс, я в 80-х увез в Приднепровье, а год назад – возвратил в исходную точку Приволжья. В этой рукописи, кроме истории села, было много конкретных сведений о его жителях и событиях, статистические выкладки о рождаемости и смертности, урожаях и ценах. Была там и нарисованная от руки план- схема, детально отображавшая несколько улиц с сотнями домов, прудом и церковью. Из этой же книги я с удивлением узнал, что за сто лет до моего рождения, один мой прямой предок, чью фамилию я сейчас ношу, спалил избу своему односельчанину по фамилии Утин. Меня удивил не сам факт поджога, хотя конечно и это очень хотелось бы прояснить. Моя бабушка Оля в девичестве тоже была Утиной. Похоже, что именно ее брак с дедом положил конец предшествовавшим фамильным распрям, и мы с сестрой в настоящее время прекрасно общаемся с родственниками Утиными, живущими в том же райцентре. Миновав безжизненную и обшарпанную церковь, я понял, что действительность превосходит все мои тревожные ожидания. Села, как такового, действительно не было. По правому берегу заросшего пруда, беспорядочно и сиротливо ютились несколько почерневших и покосившихся изб. Угадать улицу в их хаотичном расположении было очень трудно. Еще несколько подобных строений было разбросано на другой стороне пруда и на въезде, напротив церкви. Проехав без остановки мимо, прекративших работу над срубом колодца и с нескрываемым интересом рассматривавших незнакомую машину молодых парней, мы остановились возле вышедшего из избы старожила. Дед Иван был почти ровесником тети Пани, хорошо знал ее и моих родителей, помнил всех наших дедов с бабками и тетками. В разговоре он подтвердил, что постоянно в селе живут около десятка семей, еще несколько приезжают на лето, используя бывшее жилье в качестве дач. Сфотографировавшись на память, мы вежливо отклонили приглашение посидеть и отобедать в избе. Пообещали обязательно зайти в следующий приезд, когда у нас будет больше времени. Таня настойчиво тянула нас в церковь. Добраться до нее было непростой задачей, так как для этого нужно было преодолеть несколько десятков метров густых зарослей борщевика. Гуськом, очень осторожно и аккуратно притаптывая двухметровые ядовитые стволы опасного растения, мы как покорители амазонских джунглей, почти час пробивали трудную дорогу к храму. Намочивший нас летний дождь сестра назвала не обычным природным явлением, а божьим знамением, и после входа внутрь, предложила всем помолиться. То, что церковь не действовала с 30-х голов прошлого века, вместо икон на стенах сохранились лишь отдельные фрагменты росписи, а на куполе давно не было креста – ее нисколько не смущало и не останавливало. Она истово верила в силу и святость веками намоленного массивного и, на удивление, хорошо сохранившегося строения. Они с Паней и Оксаной долго и горячо молились вместе, я отошел подальше и тоже, как мог, собственными словами помолился за всех умерших и живых родственников. Потом пошли проведать избу тети Пани. Здесь мне тоже пришлось повоевать с борщевиком, плотной стеной преграждавшим дорогу к покосившемуся крыльцу. Похоже, сюда давно не ступала нога хозяина – перекошенная дверь в сени с трудом поддалась и отворилась лишь с третьей попытки. На шатком и скрипучем полу сеней островерхим шалашом торчали обломки упавших сверху полусгнивших досок, в крыше зияла огромная дыра. В единственной жилой комнате взгляд сразу же остановился на вздыбившихся досках пола и опасно покосившемся дымоходе. Сама печь была заметно меньших, чем обычная деревенская, размеров и располагалась, почему- то в центре комнаты. «Вот, забирай избу и живи-поживай, добра наживай» – шутливым тоном предложила тетя Паня. «Подправишь чуток полы да крышу, и живи на здоровье, сруб-то еще крепкий, сто лет простоит!» Я представил себе, как мои жена и дочки, вместе с фотографиями здешних достопримечательностей, получат от меня предложение поменять квартиры в областном центре и столичном Киеве на покосившуюся избу в глухой деревне. Они однозначно решат, что я совсем утратил разум от большой и безответной любви к малой Родине. Поблагодарив тетю Паню за щедрый подарок, пообещал подумать о ремонте. Уточнил, что переезжать пока не готов – хочу еще пару лет поработать в Нижнем. А использовать избу в качестве дачи – вполне реально.
Подошла соседка – давняя теткина подруга. Удивленная нашим приездом, долго расспрашивала о родителях и родственниках. Согласившись на настойчивые просьбы отобедать в ее избе, женщины отправились накрывать на стол. Я же, запомнив их советы и ориентиры, пошел искать место, где когда-то стояла дедова изба. Если Таня, еще как- то ориентировалась в остатках деревенской улицы, и смогла даже правильно угадать в покосившемся брошенном сарае бывший магазин, мои детские воспоминания улетучились напрочь. Я абсолютно ничего не помнил и не мог сориентироваться на местности, избеганной в далеком детстве вдоль и поперек. Постояв на указанном пустыре несколько минут, тщетно пытаясь отыскать взглядом хоть какие-нибудь признаки былых строений, направился к пруду. Мои надежды на то, что энергия родной земли и детские воспоминания помогут моей уставшей и истосковавшейся душе, хоть на миг, встретиться и пообщаться с душами давно ушедших предков, не оправдывались. Меня переполняла какая-то меланхолическая печаль, плохо осознаваемое ощущение безвозвратной потери чего-то очень важного и значимого. С торчащей из воды коряги нехотя взлетела большая серая цапля, еще больше усиливая впечатление удаленности и изоляции этого оазиса дикой природы от всего остального суетливого и шумного цивилизованного мира. В голову пришла шальная и провокационная мысль. А что, Михалыч, слабо и вправду переехать и поселиться здесь?! Отремонтировать избу, а позже рядом построить добротный каменный дом. Завести крепкое домашнее, а потом и фермерское хозяйство. Организовать прихожан и местные власти на восстановление храма!? Возродить былую красоту и значимость родного села и, наконец-то, свить родовое гнездо! Полет разыгравшейся фантазии безжалостной картечью прервала встречная мысль. Уже поздно! Не хватит ни времени, ни силенок. Даже большой и дружной семье, не то, что бродяге-одиночке. Не беда, что в селе нет ни газа, ни водопровода, ни канализации. Эти неудобства меня не пугали. Другое дело – здоровье. До ближайшей больницы-многие километры. Представь, что тебя прихватила серьезная болячка в морозную и заснеженную зимнюю ночь?! А рядом – никого. Да и в магазин придется ездить в соседнее село. А что, кроме этого, может быть более реальным смыслом и оправданной целью твоего возвращения на родину предков?! Не отказывайся, подумай еще – риск благородное дело! Продолжая мысленно уговаривать себя не расставаться с иллюзорной мечтой, я вернулся в избу к женщинам. После обеда, распрощавшись с гостеприимной хозяйкой, покинули село. Тетя Паня попросила, по пути назад, завезти ее на старое кладбище, проведать могилу матери.
Я очень удивился, когда Оксана остановила машину в трех километрах от села, в чистом поле. Вернее, в чистом лугу. По обе стороны от дороги простиралось бескрайнее море густой и высокой травы, раскрашенное пятнами ярких полевых цветов и одинокими островками кустарников. В полукилометре справа начинался старый темный лес. «Ближе подъехать не могу, придется пройтись пешком» – оправдалась Оксана перед уставшей тетей Паней. Выйдя из машины и осмотревшись вокруг, я еще раз убедился, что никакого кладбища поблизости нет. Тетя Паня уверенно направилась по едва различимой тропинке к лесу, мы гуськом поспешили за ней. У самой кромки, на нашем пути попался торчащий из густой травы старый могильный крест, без портрета и таблички. По едва заметному холмику я догадался, что под ним в забытой и безымянной уже могиле покоится кто-то из бывших сельчан. Видя мое замешательство, она просветила меня, что давным-давно здесь, на сельской окраине, было большое, старое кладбище. По мере уменьшения размеров села и наступления леса, большинство могил оказались в лесной чаще. Хоронить стали на новом, ближнем кладбище. Несколько лет назад она с трудом отыскала затерявшуюся в густых зарослях могилу матери. С помощью добрых людей поставила простенький памятник, новую оградку и навела порядок. Теперь, борясь с напористым и неукротимым лесом, и с собственным преклонным возрастом, старается использовать малейшую возможность, чтобы навестить мать и подправить могилку. Только бы, с божьей помощью, найти ее. В том, что Паня нисколько не преувеличивает насчет коварного леса, мы убедились уже через пол часа. Прочесав цепью и поодиночке несколько гектаров лесной чащи, мы так и не нашли нужную могилу. Попадались едва различимые холмики с покосившимися или упавшими крестами, многие без табличек и оград. Я ,вспомнив украинские реалии, даже предположил, что лихие люди разорили могилу и унесли ограду на металлолом. Но сестра с племянницей, пристыдив меня, заверили, что подобного здесь отродясь не бывало. Мне больно было смотреть на тетю Паню. Молясь и крестясь, она просила господа помочь отыскать заветную могилу и каялась, что недостаточно уделяла времени и внимания матери при жизни и после смерти. Когда расстроенные женщины, окончательно потеряв надежду, решили возвращаться ни с чем, я заупрямился и в очередной раз вернулся в лесную чащу. Решил не сдаваться и во что бы то ни стало, разыскать могилу. Через несколько минут поисков, наконец-то, увидел ЕЕ. Сквозь густую листву я сначала почувствовал, а уже потом, рассмотрел взгляд карих глаз красивого и слегка печального женского лица. Пробравшись ближе, прочитал под эмалированным фотопортретом надпись Ширяева Татьяна Николаевна…Она тоже была моей родственницей, похоже, самой красивой из всех, кого мне удалось увидеть живыми или на фотографиях. Спохватившись, взяв за ориентир самое большое и приметное дерево, я с криком побежал догонять удалявшихся от леса родственниц. Вернувшись к могиле, Паня без остановки плакала и благодарила меня за подаренную в последний момент встречу с матерью. Таня, мельком вспомнив мои навыки сыщика, потом, все-таки, связала мою удачу с притяжением родственных душ. Мне было без разницы, я радовался, что помог тете Пане и познакомился с красивой родственницей. Все вместе прибрали могилу, вырвали траву и молодые кустарники. Сфотографировав по просьбе Пани портрет матери (у нее не сохранилось ни одной удачной и красивой копии), и на всякий случай – приметное в три обхвата, дерево – ориентир, уже совершенно с другим настроением, вернулись к брошенной на дороге машине. То ли из-за усталости, то ли из-за переполнявших чувств и эмоций, оставшийся отрезок дороги ехали молча.
УКРАИНА, Приднепровье. Конец сентября 2014 года
Не знаю, сколько я просидел, тупо и бессмысленно уставившись в экран ноутбука. Пару дней у меня не было времени и возможности пользоваться интернетом, и лишь сегодня, выкроив несколько минут, я зашел в «Одноклассники». В последние месяцы этот канал связи, наряду со Скайпом, стал основным способом общения с семьей и друзьями, оставшимися на Украине. Раньше интернет мы с женой для общения использовали не так уж и часто. Мне удобнее и привычнее было приехать или позвонить, чем писать сообщения и разговаривать через экран компьютера. Помню, когда она зарегистрировалась в качестве друга на моей страничке в «Одноклассниках», да еще используя при этом фотку незнакомой мне женщины, я не удержался и пошутил, что она, наконец-то, повысила и привела в соответствие с реальной действительностью свой статус, перейдя из жены в подругу. Ее сообщение начиналось словами: «Ты, конечно, будешь в шоке…». Она угадала. Если наши с ней отношения в последние годы грубо и упрощенно можно было назвать напряженными и противоречивыми, в последние несколько месяцев они трансформировались в ненормально стрессовые. В нашу семью ворвался разрушительный смерч мировоззренческого, культурного и социально-политического украинско-русского противостояния. Ворвался, безжалостно уничтожая и обесценивая все хорошее и значимое, накопленное за тридцать лет жизни в браке. Полгода назад, используя свои юридические, политические, исторические и географические преимущества, легализовав волю населения результатами референдума, Крым вернулся в состав Российской Федерации. Без жертв и насилия. Родному Донбассу повезло намного меньше. Свое несогласие с февральским государственным переворотом, свободу и человеческое достоинство моим землякам пришлось отстаивать с оружием в руках, платя при этом непомерную цену за чужие ошибки. Из –за повсеместной паники, технических и организационных проблем, общаться с родными и близкими, оставшимися в Донбассе и на подконтрольной Киеву территории Украины, стало очень трудно, порой невозможно. Чтобы быть в курсе событий, я старался использовать все каналы и источники информации. От российских и украинских интернет – ресурсов, телевидения и радио – до живого общения с их очевидцами и участниками. Включая вынужденных переселенцев и беженцев на всех доступных для связи и общения территориях (Крым, Донбасс, Украина, Россия, Европа, Израиль, Канада и т.д.). Хотелось быть объективным, беспристрастным и терпимым в своих выводах и оценках происходящего. То же, примерно, пыталась делать и моя дорогая половина. Но в отличие от моих, ее возможности ограничивались узким кругом украинских родственников, подруг и соответствующего по диапазону интернет – общения. Разница в восприятии и оценках трагических и пугающих событий стремительно росла, взаимопонимание пропорционально таяло, как прошлогодний снег. Меня, хоть немного, поддерживала надежда на то, что весь этот кошмар может повлиять на ее решение сохранить семью и переехать в Россию. Для нее, как оказалось, такого просвета в конце тоннеля, не было изначально. С апреля Украина закрыла въезд на свою территорию гражданам России мужского пола, в возрасте от 18 до 60 лет, лишив меня возможности решать множество старых и новых лично-семейных вопросов самостоятельно, посредством поездок в Приднепровье. Приходилось действовать дистанционно, личное общение ограничилось виртуальной плоскостью. Пытаясь выполнять нашу с женой договоренность, я как мог, старался не выходить в нем за пределы лично-семейных отношений. Но это оказалось невозможным. Любой разговор, начавшийся с безобидной бытовой или семейной темы, неизбежно соскальзывал на оценку текущих событий, выяснение и доказывание правоты одной из сторон. Все чаще я ловил себя на мысли, что мы с ней стали воспринимать и понимать происходящее диаметрально противоположно. Никакие доводы и аргументы, самые объективные, легко доказуемые и проверяемые, не могли убедить ее в моей правоте. Все чаще кто-то из нас, поддавшись эмоциям и отчаянью, прерывал сеанс едва начавшейся виртуальной связи и потом долго не хотел звонить первым. Она не верила, что меня не пускают на Украину. Считая, что я просто избегаю встреч с ней и дочерями, измором принуждая к измене любимой родине и переезду на территорию ненавистной страны – агрессора. В конце мая закончился срок действия моей банковской пенсионной карты, оставленной жене для текущей финансовой поддержки. Оформить новую я не мог. Оценив все плюсы и минусы, решил перевести пенсию в Россию. Начав в июне процедуру дистанционного решения этого вопроса, я разбудил и сдвинул с места лавину неожиданных и серьезных проблем, многие из которых остаются неурегулированными до сих пор. В сентябре, отказав в пересылке моего личного дела в Россию, пенсионный фонд Украины полностью прекратил мне начисление и выплату пенсии. Я попросил жену выполнить для меня несколько несложных поручений в этой связи, написав ей в «Одноклассниках» подробные инструкции. С явной неохотой приступив к их выполнению, она прислала мне пару промежуточных ответов. Меня насторожило ее едва заметное смещение акцентов в сторону необходимости изменения долевых имущественных прав на нашу общую квартиру. Но я не придал этому значения, расценив его, как женское недопонимание сути вопроса, мягко подкорректировал безобидной шуткой. Потом моя жена пропала. Несколько дней я не мог связаться с ней по телефону и Скайпу. Не было сообщений и в «Одноклассниках». Во время последнего сеанса связи по Скайпу я обратил внимание на ее неестественную заторможенность и какую-то отрешенность. Она признала, что украинский интернет пестрит сообщениями о том, что Донецкие террористы при поддержке российских войск начали массированное наступление. В Приазовье и Причерноморье уже видели колонны российских танков и БТРов. Я сначала даже подумал, что она действительно попала под зомбирующее влияние не только украинских средств массовой информации, но и какого-нибудь секретного психотропного облучения, если искренне верит в эту чушь. Но потом понял, что она уже не может совладать с охватившим ее чувством страха и паники. Страха не только за себя, женщину, оставшуюся в тяжелую минуту без мужа. Она больше боялась за детей и своих престарелых родителей.91-летний тесть и 72-летняя теща жили на Азовском побережье и так же неминуемо попадали в предполагаемый украинцами коридор, пробиваемый оккупантами с востока к уже захваченному Крыму. Обе наших дочери также находились в это время вместе с ней. Старшая Екатерина, во время разгула Майдана, сдала свою киевскую квартиру в аренду. Сначала какой-то молодой местной паре, а позже – беженке из Луганска. Вернулась к матери и младшей сестре. Я твердо знал, что никакой агрессии российской армии, никакого наступления ополченцев на юге Украины нет. Списал психоэмоциональное состояние жены на усиливающийся хронический стресс, а ее отсутствие в интернете – на занятость и технические проблемы связи.
Когда я стал приходить в себя и до меня начал доходить полный смысл прочитанного сообщения, я с сожалением понял, что ситуация намного серьезнее, чем мне казалось раньше. В наших с женой отношениях давно происходят скрытые и неконтролируемые мной перемены. Она сообщила, что в связи с тем, что наша, выставленная на продажу два года назад, квартира обесценилась наполовину и не продается, она сдала ее внаем. Взяв с собой минимум необходимого, 30 сентября (то есть, уже вчера) грузовой ГАЗелью они с Катей уехали жить в Чернигов. Младшая, Надежда, прихватив с собой неразлучную Вету (подружку и воспитанницу породы Русский Той-терьер) на любимом Шевроле, переехала жить в Днепропетровск к жениху Александру. Закончив сообщение припиской, что решает проблемы, как может, жена пообещала выйти на связь сразу же, как обустроится на новом месте.
Теперь я, действительно, был в шоке. Несколько минут не мог сосредоточиться, спокойно осмыслить и понять, что из этой неожиданной информации расстраивает меня больше всего. Почему именно Чернигов? Потому, что там живет 90-летний родной брат тестя, дядя Иван? Несколько лет назад он перенес тяжелый инсульт и нуждался в постороннем уходе. Я знал о нем. В свое время помогал перевезти его из Чернигова к тестю, как только стала возможна трудная и опасная транспортировка тяжелого больного. Там, автоматически, для моих решается проблема с новым жильем. У Ивана, бывшего зубного техника, много лет проработавшего с золотом – огромный, правда не совсем достроенный, дом. Жены и детей нет, так что места для моих хватит с избытком. Но почему все так тайно и скрытно? Почему не сообщить заранее и не посоветоваться? Почему молчали дочки, с которыми я неоднократно общался накануне, параллельно с женой? Неужели, она настраивает их против меня, и они таким образом проявляют с ней скрытую солидарность? Может, боялась, что я буду против? Но я – за! Даже по вновь открывшимся обстоятельствам. Поднятая мной волна противостояния с Украинским пенсионным фондом, неизбежные трения с чиновниками и бывшими «товарищами», сочувствующими и поддерживающими Правый Сектор, вполне вероятным рикошетом могли достать и семью. Успокоившиеся было страсти по поводу моего переезда в Россию, в последние дни разгорелись с новой силой. Я был не против того, чтобы они на какое-то время покинули родной город и переждали смутное время в каком-нибудь тихом и спокойном месте. Меня так же не сильно беспокоило, что в моей квартире теперь живет донецкий налоговик с семьей. Его нельзя было назвать беженцем. Если он и убежал – то только от гнева восставшего населения. Судя по всему – он признал и принял новую киевскую власть и продолжал служить ей. Бог ему судья, это – его личное дело. Для меня этот аспект сейчас не особенно важен. Я не жадный и не брезгливый. То, что он сейчас пользуется моей мебелью, читает книги из моей библиотеки, любуется моей, пусть и небольшой и не очень ценной, коллекцией живописи на всех стенах просторной квартиры – меня так же не смущало. Думаю, что моя дорогая, все-таки, догадалась убрать и закрыть в одной из кладовок мои личные вещи, и он не примеряет, под игривое настроение, мою парадную милицейскую форму. Я понял, что меня беспокоит и угнетает совсем другое. Эта квартира была для меня не просто бывшим жильем.
Вспоминая прожитое, я сам удивлялся своей необычной и нестандартной биографии вечного бродяги, квартиранта и временного постояльца. За свою недолгую жизнь я сменил десятки адресов временной регистрации и постоянной прописки. В моем первом, еще СССРовском паспорте нет свободного места от многочисленных штампов. Все свои скитания и переселения я вспоминал не только с легкой грустью, но и с неизбежной, непроизвольной улыбкой. Большинство из них было связано не только с экстренной необходимостью, но и с какими-то приключениями и хохмами.
Первое, после родительского дома, мое съемное жилье, представляло собой комнату в старом частном доме. Мы сняли ее с Дробко Иваном, таким же первокурсником из Кировоградской области. Деканат, учитывая нехватку мест в общежитиях, посчитал, что сын зажиточного шахтера из процветающего Донбасса, может позволить себе и съемное жилье. Чем руководствовались, отказывая в поселении в общагу Ивану, сыну обычных врачей из провинции, я уже не помню. Мы были с ним идеальными квартирантами – не курили и не пили, оба занимались спортом. Вели себя тихо и скромно. Девочек не водили. Тем не менее, отношения с хозяевами, пожилыми одинокими супругами, не складывались. Хозяйка, видимо истосковавшись по отсутствовавшим детям и внукам, доставала и раздражала нас, с виду естественной, но явно избыточной опекой, искусно скрывавшей недоверие и повышенный контроль. Я подозревал, что она в наше отсутствие, под предлогом абсолютно ненужной, дополнительной уборки, регулярно роется в наших личных вещах. Чтобы прекратить это постыдное занятие я спрятал в интересующем ее месте, принесенный для домашних занятий, из институтской анатомки, натуральный человеческий череп. Эффект превзошел даже самые смелые мои ожидания. Правда, послужил главным поводом нашего переселения. Но к тому времени, как «отличники учебы, спортсмены, комсомольские активисты и просто красавцы», мы уже заслужили место в общежитии, и следующие 4 года я в полной мере наслаждался прелестями жизни в студенческих муравейниках. По мере перехода с курса на курс, повышения статуса комсомольского лидера и успевающего студента, я соответственно, повышал и уровень комфорта и престижности занимаемых комнат. Последовательно жил во всех корпусах – от комнат на 4-х в старых пятиэтажках коридорного типа, до отдельных полулюксов в уютных блоках новых многоэтажек. Неизменным оставался только один атрибут – я всегда жил в комнатах с иностранными студентами. Этого требовали негласные правила социалистического общежития, умноженные на идеологические догмы и КГБшную предусмотрительность. Когда к концу пятого курса, за год до окончания института, крепко спаявшись с отрядом и уголовным розыском, мне стало трудно соответствовать этим правилам, я вновь вернулся к городскому съемному жилью. Для того, чтобы поселиться в двухкомнатной квартире на первом этаже, со всеми необходимыми удобствами, мебелью и телефоном, да еще с отсутствующими в городе хозяевами, холостому студенту пришлось поднапрячься и разыграть целый спектакль. В это время, мой будущий кум и начальник Валера Зотов, предварительно пройдя, аналогичные моим, жилищные мытарства, переезжал в новую 2-х комнатную квартиру, полученную от УВД в Бородинском микрорайоне. Он уже был женат, несколько месяцев назад у них с Валентиной родился сын Мишка. Эти два обстоятельства были необходимым условием для новых претендентов на занятие освобождающейся квартиры. На собеседование с прилетевшими из Тюмени хозяевами, со странными именами Август и Марта, я прибыл во всеоружии. Под ручку с одной из институтских подруг, с обручальными кольцами на безымянных пальцах, взятыми на прокат у знакомой семейной пары. Обладатели календарных имен искренне поверили в безупречную легенду и подписали договор, правда, с предоплатой на год вперед. Вселившись, я первым делом, без труда вскрыл отмычкой вторую комнату, в которой хозяева благоразумно заперли недостающую мне мебель. Наведя в ней необходимый порядок, оборудовал ее под спальню. Отведенную по договору найма большую комнату, с прислоненным к стене трельяжным зеркалом и телефонным аппаратом на полу, оставил нетронутой в качестве домашнего спортзала. Два года, втайне от хозяев и соседей, тихая и приличная внешне двушка, пребывала в самых невероятных качествах и статусах, далеких от предусмотренных договором найма. Она одновременно выполняла роль ночлежки для местных друзей, гостиницы для приезжих, удобным и безотказным местом интимных свиданий. Была своеобразным центром связи и передачи срочной информации посредством известного сотням людей телефонного номера. Для избранных, она была так же официальной явочной квартирой уголовного розыска. Забегая наперед и предвидя мой будущий выбор, один из уважаемых мной офицеров городского угро убедил меня помочь ему и общему делу. Он, на свой страх и риск, рассказал мне некоторые подробности секретной оперативно-розыскной деятельности и уговорил обеспечить ему и нескольким другим, знакомым мне офицерам, возможность использования квартиры для негласных встреч с нужными людьми. Я изготовил и раздал им несколько дубликатов ключей. Позже заметил, что самыми нужными из тайных визитеров, оказались довольно симпатичные и сексуальные женщины, внешне мало похожие на информаторш и радисток Кэт. Но это было не мое дело. К тому же, возвращаясь в квартиру утром следующего дня я, голодный после ночного дежурства студент, с удовольствием завтракал непривычными и вкусными деликатесами, оставленными в холодильнике таинственными ночными визитерами. Естественно, что такое активное и многопрофильное использование квартиры, неоднократно отзывалось рикошетом отдаленных последствий для многих причастных к ней людей. Так, приехав через год за получением очередной оплаты из далекой Тюмени, несчастный хозяин Август, ночь провел в «обезьяннике» ближайшего РОВД. Конечно, главную роль в этом сыграла цепь случайностей и неблагоприятное стечение обстоятельств. Приехав вечером к квартире, он с его слов, был уверен, что квартиранты находятся дома. Но когда, после настойчивых звонков и стука в дверь, невнятные звуки за ней прекратились, а никто и не подумал открывать, он забеспокоился и решил забраться внутрь через открытую форточку. Конечно, он в тот момент не мог предвидеть, какую злую шутку сыграют с ним пожилой возраст, выпитые перед этим у друзей несколько рюмок водки и неосмотрительно оставленные у них же документы. В форточке он, естественно, застрял. На шум закономерно среагировали бдительные жильцы. Кто именно, соседи или не желавшие огласки посетители квартиры, мне так и не удалось позже выяснить. Внешний вид, запах спиртного, бессвязные упоминания о прилете из Тюмени и отсутствие каких-либо документов, позволяющих установить личность, сыграли главную роль для принятия решения, на удивление, быстро среагировавшему на вызов наряду милиции. Как на зло, жильцы, привлеченные к опознанию наглого самозваного соседа, переехали в этот дом относительно недавно. Они никогда не видели Августа, уже несколько лет живущего далеко на севере. Мне же сообщили о пленении квартиросдатчика только утром. Но ему еще повезло. Не вмешайся в ситуацию те же, мои знакомые офицеры, сидеть в обезьяннике ему пришлось бы намного дольше. Второй рикошет, серьезно зацепив и ранив жену, попал в меня самого. Приведя, после двух лет холостяцкой жизни, в квартиру свою любимую и ненаглядную в качестве законной жены, я через некоторое время сам испытал на себе последствия бурного предшествовавшего периода ее использования. Возвращаясь поздно вечером домой, я неоднократно заставал ее расстроенной и заплаканной. На мои вопросы по этому поводу она упорно не отвечала. После очередного ночного звонка, заметив, как она нервно и презрительно бросила на аппарат трубку, я все понял. Ежедневно, в мое отсутствие, ее донимали телефонные звонки. Наглые и настойчивые женские голоса высказывали сомнения на ее представление в качестве моей жены и требовали позвать к телефону меня лично. По срочной и неотложной надобности. Мне стоило большого труда успокоить, в доступной и корректной форме убедить ее, что большинство из этих женщин ищут не меня. Еще больше времени и сил занял процесс оповещения всех временных постояльцев о том, что универсальная явка закрыта по форс-мажорным обстоятельствам.