Книга Томление духа - читать онлайн бесплатно, автор Николай Старинщиков
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Томление духа
Томление духа
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Томление духа

Николай Старинщиков

Томление духа

Глава 1

РАЗВОД – НЕ СПОСОБ К ПРИМИРЕНИЮ


Ножовкин сидел на скамье у вокзала. Между ног – дорожная сумка, в голове – каша. Подавая иск, он надеялся, что судебный процесс хоть чему-то научит супругу. Однако их быстренько развели: судье не было дела до чужих детей… Короче, воспитал жену, чтоб меньше орала. А та в последнее время и вовсе спятила – твердит на каждом углу, что Ножовкин теперь ей не муж, а всего лишь сожитель. Это при двух-то сыновьях! Взять хотя бы сегодняшний день. Собрал сумку, подступил к супруге, собираясь сказать, что всё будет хорошо. При этом надеялся, что жена положит в дорогу хоть пару сухарей. Ничего подобного! Она забрала даже таблетки, что берут обычно в дорогу.

– Возвращаться будешь – сразу к себе в конуру! А к нам ни ногой! – кричала она. – К нам сюда больше не надо! И пасту мою положи обратно!


Ножовкин присел к столу. Сыновья стояли рядом. Обнимали на прощание. И говорили тихонько, что всё ерунда, что мать успокоится. Потом принесли ему пасту и кое-какие таблетки – от головной боли и для живота. И даже проводили до автобусной остановки. Хорошие у него сыновья.


Теперь можно было вообще ни о чем не думать. Трое суток – и ты в Сибири. Погода бы только не подвела.

Над станцией вдруг загремело, женский голос объявил о скором прибытии поезда. Ножовкин подхватил сумку – и на переходный мост. Оттуда щербатыми степенями книзу, бегом, поскольку поезд стоит всего три минуты.

Вагоны – с проводниками в распахнутых тамбурах – пролетели мимо, со скрежетом остановились.

Ножовкин кинулся к своему вагону.

– Билетики приготовили! – орала проводница. – Паспорта! Или документ, его заменяющий! Проходим! И ноги! Ноги, говорю, вытирайте!

Пассажиры вломились в вагон и копались теперь по своим местам. Проводница пошла вдоль вагона, собирая билеты, а поезд уже катил от города. Ту-ту, пассажир Ножовкин! Скоро ты будешь у мамы.

Он сидел на боковом месте плацкартного вагона. Наискосок от него оказалась пожилая дама-блондинка. Сидя в постели, она достала вязальные иглы и принялась за рукоделье. Это был какой-то длинный чулок.       Соседка оказалась словоохотливой, и вскоре стало известно, что женщина едет до Новосибирска, что у нее там был когда-то большой дом на окраине города, а сама она работала водителем в аэропорту. Муж, по ее словам, (она называла его мужиком) оказался никудышник, и она бросила его лет двадцать назад. В городе у нее оставалась многочисленная родня, другая ее часть, как и сама пассажирка, обитала теперь в Германии: попутчица оказалась российской немкой по рождению. За границей у нее было денежное пособие и крыша над головой – на чердаке двухэтажного дома со всеми удобствами.

– Чердак здесь и чердак там – это совершенно разные вещи. – Женщина блеснула ровными зубами. – Кроме того, я пользуюсь помещением для сушки белья. Остальные немцы ими не пользуются, так что жизненного пространства мне хватает. А средства… как видите, их достаточно, чтобы съездить в Россию.

– В детстве у меня тоже был друг-немец. В деревне. Ромка Шварцкопф…

– Нас много жило в Сибири. И в Казахстане. И в здешних местах – на Волге. У меня брат до сих пор здесь живет. Он главный инженер, строил реактор.

Она вновь улыбнулась. Вероятно, у нее были искусственные зубы. Лицо между тем казалось грустным. В далеком городе ее ожидала родня, затем – перелет в Тюмень, где тоже была родня. Попутчица говорила, а сама всё косилась на девушку с парнем – те завалились вдвоем на верхнюю полку, едва уместившись, и вроде как спали.

Попутчица, отложив вязанье, вынула из сумочки фотоснимки и стала показывать их Ножовкину. Попутно она говорила про то, как хорошо ей живется в небольшом городке, как им там весело и, главное, как они обеспечены.

– Федеральное правительство заботится о нас. У нас всё есть. Абсолютно всё.

Там было всё, однако она ехала в Сибирь, где оставался в том числе бывший зять. Будучи в браке, дочь уехала вместе с матерью, тайком, и теперь тосковала о муже. Но какой это брак, если муж здесь, а жена – за границей.

– Надеется, что он приедет к ней, – продолжала немка. – А ведь он издевался над ней, пил, изменял всю дорогу. Работал на машине и с женщиной со своей работы связался, как будто моя дочь хуже той. Теперь живет один в большом доме.

– Женился, может…

– Да нет. Наши пишут, звонят – не все же уехали. Живет, говорят, Эмма Ивановна, как бирюк… Но бог с ним. Одна у меня беда, – вздыхала попутчица, – как я с вещами буду карабкаться.

– Не беспокойтесь. Вдвоем перетащимся.

– Вот и ладненько. Я буду на вас надеяться.


В Новосибирск они прибыли затемно. Выгрузив немку с вещами, Ножовкин сунул ей визитку на всякий случай, после чего бросился вдоль состава – надлежало успеть в прицепной вагон, что шел до Тайги. Ему повезло: в вагоне оказалось много свободных мест. Доплатив за проезд, он сел к окну и смотрел теперь вдоль пустынного перрона. Попутчица стояла возле вещей, и какой-то мужик укладывал их на тележку.


В Тайге среди ночи Ножовкин вышел из вагона и плюнул с досады – рельсы белели в инее, а ведь он рассчитывал на хорошую погоду.

Переходный мост был в другой стороне, и Ножовкин двинулся через рельсы к вокзалу. Купил билет до Томска, присел на скамейку. Холод в нетопленном помещении пробирал до лопаток. Однако вскоре объявили о посадке на проходящий поезд, и Ножовкин кинулся на перрон. Состав оказался на дальних путях, так что пришлось нырять под вагонами – лишь бы успеть. Вот и нужный вагон – и снова тепло. Минута, и поезд пошел, набирая скорость.

Ножовкин едва дышал после недавнего бега. Господи, что за жизнь такая – то стоим, то бег с препятствиями среди ночи. Взгляд у Ножовкина прилип к окну. Только бы потеплело. Недельки хотя бы на две.

Тайга в редких огнях уплывала в темноту.


Ближе к Томску поезд временами едва тащился. И под конец встал. Ножовкин, не торопясь, поднял сумку и пошел из вагона. Осталось обогнуть площадь, чтобы снова продолжить путь – теперь на автобусе. Автовокзал за прошедшее время сильно изменился. Новые сиденья. Цветы в кадушках. Киоски, ларьки, платный туалет. И здесь вдруг пришла на память попутчица-немка – Эмма Ивановна. Интересно, а в германских вокзалах – платные туалеты?

Ножовкин купил пачку сигарет и выбросил пустую, что выкурил за время пути. Подошел автобус. Ножовкин, пропуская бодреньких стариков и старушек (в руках у них были пустые корзины), поднялся в автобус, однако его место оказалось занятым – на сиденье, словно пень, сидел упитанный мужик в годах.

– Садись, где найдешь, – сказал «пень». – Мы тут все так.

Свободно оказалось лишь в самом заду, на длинном сиденье, – среди пыли и масляных пятен. И Ножовкин сел в эту грязь меж двух мужиков.

Автобус взревел, дернулся и пошел от вокзала. Ножовкин во все глаза смотрел по сторонам.

– Выходит, вы пока что без снега, – радовался он, обернувшись к соседу.

– Выпадал. Какие теперь грибы…

– Сегодня опять надеетесь?

– Вчера тащили старухи, а мне не попался.

Сосед замолчал. Ножовкин тем временем рассматривал город, запинаясь глазами в рекламных щитах. Автобус тем временем торопился к мосту.

– Что за чудо?!

Ножовкин не узнал реку. Внизу рябило бурунами множество отмелей.

– У нас же гравий тут черпали. Короче, дочерпались! Ушла водичка! – бормотал дед.


Миновав мост, автобус остановился на обочине. В него, блестя лысиной, торопливо поднялся толстый мужик и тут же разинул глотку:

– Опять пионеры! Ваши билетики!

Старики ощетинились. Имеем право!

– В гробу я вас видел с вашими правами! – ерошился толстый.

Ножовкин дёрнулся к мужику:

– А ну постой!

Но лысый, бросив документы на колени водителю, выпрыгнул вон.

– Что за сволочь?! – крикнул Ножовкин.

– Наш это! Контролер! – Водитель со скрежетом врубил передачу. – Он всегда такой, как ошпаренный!

Ножовкин вернулся на место. За хамство надо бы плюнуть в харю этому, а потом спросить, почему автобус грязный. Вовремя выскочил.

Грибники между тем бормотали теперь про погоду, забыв про мужика. Потянулись пригородные дачи, и грибники на первой же остановке, прихватив тару, освободили автобус. В салоне осталось с десяток пассажиров. Ножовкин пересел ближе к выходу и теперь любовался дорогой. Вот автобус проскочил мимо старой лесной дороги, по которой когда-то пришлось брести в зимнюю стужу. Хорошо вспоминать, когда сидишь в теплом автобусе. Он мчит тебя ближе к дому и, если не сломается, то скоро уж встреча…


В восемь утра Ножовкин выбрался из автобуса, огляделся вокруг. Тот же вокзал среди улицы, приземистый, из белого кирпича, те же бараки в два этажа вдоль дороги, те же тополя – в зеленой листве. Выходит, мороз здесь пока что не буйствовал.

Раньше у матушки был здесь дом, пока не случилось несчастье. Мать в ту ночь сторожила торговую базу. Огонь сожрал начисто дом, а мать осталась в том, в чем ушла на дежурство. Ей предоставили временное жилище – в двухэтажном бараке, а позже, в связи со сносом барака, переселили в другую квартиру – в деревянном доме в один этаж. Хорошая теперь у матери квартира – с водой, центральным отоплением, огородом и соседями по углам.

Ножовкин, шагая наискосок среди бараков, подошел к материнскому углу и встал у ворот. Правильно мать писала – завалинку надо менять, стены конопатить. Он постучал кулаком в ворота. Мать любила поспать под утро – из-за астмы.

В сенях послышался шум. Громыхнула цепь. Раздался знакомый, с надрывом, радостный плач.

– Сыночка мой! Золотиночка!

– Мама…

Ножовкин обнял старуху, целуя дорогое лицо. Вот и встретились. Мать радёхонька, торопится.

– Слышу, кто-то стучит. Думаю, Карась скребётся. Они, чуть что, бегут, похмелиться просят. Бывает, налью иной раз… Телеграммку не дал вот. Я бы знала… Вдруг, думаю, Оля отговорит.

– Мы опять разбежались…

– Боженька, неужели опять?! А как же дети?!

– В том-то и дело…


Ножовкин стоял теперь на кухне. После шаткого вагона из-под ног уходил временами пол.

– Ты-то как, мама?

– С божьей помощью. Как ты уехал тот раз, так я стала болеть и болеть. Из больницы не вылезала… Картошку вот надо с полей привезти – с Иваном Гуськовым договорилась.

Мать принялась готовить на стол, а Ножовкин, отнеся дорожную сумку в зал, вернулся на кухню. Над столом здесь висели Георгий Жуков, Георгий Победоносец, вырезки из библейских журналов и фотокарточки разных лет.

Хозяйка и гость присели к столу, выпили за встречу и закусили. Разговор тянулся долгий – с пятого на десятое. Мать вспомнила про соседку с другого угла: накрыв стол, та ушла приглашать гостей и не вернулась – ее квартиру потом прибрал к рукам Шурка Карась, увеличив владенье ровно в два раза. Расширил и двор. В нем хоть футбол гоняй. И огородик присвоил. Ничего не поделаешь – хозяин…

– Сынок. Я не успела тебе написать.

Ножовкин насторожился. Что-нибудь с бабушкой? Но всё оказалось намного проще – с Алтая вернулась Манька. С семьей из семи человек.

Мать возбужденно рассказывала:

– Бабуля с Натолий Егорычем давно планы строили, чтобы переманить. Вот и сманили на свою голову. Манька приехали, пожили у бабушки с недельку, потом подогнали машину и отвезли ее к Натолию. Так что бабушка теперь у братца живет моего. Со снохой…

– Ну, Кутузов! Ну, полководец!

– А на Варвару они наплевали. Вроде слова теперь не имеет. Но не в том дело. Я хотела про соседа сказать.

– Про Карася, что ли?

– Про другого. Про Николая. – Она указала в сторону входной двери. – У нас же с ним целая война тут была.

Мать сплющила губы, соображая, потом продолжила:

– Он недавно тут появился. Не успели они с матерью переехать – он и давай переть, и давай. Она в Шанхае сначала жила. Я же там сторожила на базе, не помнишь, что ли?

– Как же…

– В общем, они развелись в женой. Она его попёрла из квартиры. Такая же история, как у тебя. Не работаешь, говорит, денег мало ей, видите ли. И ему, этому Коле, теперь понадобилась моя земля – спорил из-за каждого сантиметра. Вот такой он человек. Но я ему спуску не дала – не на ту напал! Он даже притащил сюда землемера, и с этим землемером они тут без меня командовали. А что они тут намерили – кто их знает. Потом оставили мне бумажку, что я должна вроде как подписать. Я им говорю: почему без меня мерили, почему со старухой так обошлись?! Вы молодые, грамотные, а я чурбак неотесанный. Значит, со мной можно мудровать?! В общем, я никакую бумагу подписывать не стала. Так что займись этим барином, а то он совсем обнаглел, распоясался.

– Попробую…

– Ему Карасев сказал про тебя. Услышал, что у нас шум идет в огороде – и за меня! «Ты, говорит, знаешь, кто у нее сын?! Он прокурором работает. Так что, говорит, прижми хвост». Вот он теперь ждет, что ты приехал и станешь сарай переносить, загородку… Но ты его припугни. Обязательно. Его матери ничё не надо. Она спокойная женщина, а сын буйный…

– Разберемся…

– Прибавкин ему фамилия, – продолжала мать. – А то он сараем замучил. На его территории оказался.

– Поговорю. Обязательно.

– Карась сказал, чтобы мы его пригласили, как только приедешь. Вы же с ним друзья детства были. «Я, говорит, помогу, как он приедет. И с ремонтом помогу. Только позовите…»

Ножовкин качнул головой. С ремонтом надо в первую очередь. И спросил про снег.

– Был маленько, – сказала мать, – но сразу растаял.

– Я пораньше мечтал, да не смог. Из-за дачи.

– А книга?

– Сяду писать – орет: «Иди в свою квартиру и долби там!»

– Ребятишки потом поймут. Ты же не бросил их. Помогаешь.

– Уроки делаю. Деньги отдаю до копейки… – Ножовкин задумался. – А что же с соседкой-то. Накрыла, говоришь, на стол и ушла приглашать подруг?

– Интересная женщина. Говорят, учительницей раньше была. Ушла. Её, по-моему, и не ищет теперь никто…

Глава 2


МАРТА


Эмма Ивановна, поднявшись на площадь из вокзальной низины, наняла такси и направилась к брату – на окраину города в районе аэропорта. Личные вещи лежали теперь в багажнике, мимо неслись дома с темными окнами, город давно спал. И братец, должно быть, спал, несмотря на уговор.

Яркий город под конец ушел в бок, уступив место темноте. Эмма смотрела по сторонам, узнавая окрестности. Вот поворот, где они познакомились с мужем. Причиной знакомства оказалось переднее колесо. Пришлось тормозить у обочины и голосовать. И вскоре запаска стояла на месте. Эмма кинулась было за руль, но добровольный помощник вдруг прилип – не желаете ли проездиться на танцы. Потом была совместная жизнь, рождение дочери и тяжелый развод в конце. А позже – переезд в Германию вместе с дочерью. Тяжёлым оказался переезд. Она дал материальное благополучие, забрав что-то важное, ценное, иначе не было бы этой тоски. Здесь всё родное, каждый куст, каждый поворот на дороге. Не зря остальные остались в России…

Вот и поселок. От перекрестка до дома всего метров сто. Кнопка звонка на косяке у ворот, собачий лай у соседей. Как это всё знакомо!

Брат, в одних трусах, вылупился как из яичка. Сеструха! Наконец-то…

– Феденька!

Эмма бросилась брату на грудь. А тот, обняв, подхватил от земли.

Сноха стояла сбоку и тоже тянула руки.

– Дай хоть я обниму. Эммочка! Родная моя!

– Фрида!

Слёзы текли у женщин ручьями. Таксист стоял у машины и не торопил. И даже помог занести Эммины чемоданы. Замечательно. Эмма теперь вроде как дома.

Братец кинулся к холодильнику – хорошо, что хоть завтра не на работу. Втроем они присели к столу на кухне. Двое взрослых детей, дочка и сын, спали в дальних комнатах просторного дома.

Федя распечатал бутылку, коньяк побежал по рюмкам.

– С прибытием, дорогая… Мы так ждали тебя, что, извини, просчитались.

Эмма, ополоснув руки под краном, присела к столу:

– Меня интересует Марта. Что с ней? Она почему-то не пишет…

Глава 3


ОНА ЗИМОЙ ЛЮБИТЬ НАС БУДЕТ


День у Ножовкина, прошел в разговорах. После ужина он отправился в зал – на кровать с панцирной сеткой. Кровать просела под тяжестью тела. Господи, как можно спать в таком гамаке?

Назавтра он долго лежал в постели. Поясницу ломило в изогнутом положении, и с этим надо было что-нибудь делать – щит подложить или доску.

Опустив ноги на половик, он сел в кровати. Вот и первая ночёвка…

Оставаясь в кровати, он разглядывал комнату. У противоположной стены стояла еще одна кровать, маленькая, словно бы для подростка. Слева был шкаф и пара стульев, у окна – накрытый светлой клеенкой круглый стол. Здесь же, в углу, расположился телевизор, а в противоположном углу – иконы. Пол устлан дорожками. Из-под них проглядывал золотистый палас. С потолка смотрела рогатая люстра – ее в прошлый раз удалось подключить, как и переделать проводку в сенях, врезать новый замок. На остальное не хватило времени – у сыновей кончились зимние каникулы. Такова жизнь. Что тут поделаешь… На этот раз должно бы хватить – и времени, и сил. Погода бы только не подвела.

В зал вошла мать.

– Встал, сынок? С добрым утром…

– С добрым… Надо к делам приступать.

– Успеешь еще, не спеши…


Ножовкин умылся, присел к столу.

Мать говорила:

– Я к Карасевым утрам ходила – хотела пригласить на сегодня. Но никто не открыл. На рыбалку, видно, уехал. Машка у него пила на неделе, так что теперь не откроет…

– Потом пригласишь…

Позавтракав, Ножовкин пошел ко двору – посмотреть, что к чему. Напротив соседнего крыльца, у городьбы, кучерявый мужик перекладывал поленья с места на место. Должно быть, это и был Прибавкин, и Ножовкин с ним поздоровался.

Мужик вроде как обрадовался:

– Надо дела тоже делать, а тут холода. Мы с вашей мамой маленько поцапались – по поводу земли. Перемерили землю, акт составили, но Анна Егоровна не хочет подписывать. Мне хотя бы сарай убрать. Я сам хотел разобрать, – он махнул рукой в сторону огорода, – она ни в какую. «Приедет, говорит, сын и сам распланирует, потому что он тоже хозяин…» Ну, думаю, надо ждать… Я с ней спокойно говорил. Она меня по-всякому, но я стерпел. В поссовете сказали: «Ты с этой бабушкой не связывайся!»

– Понятно…

– А я и не связывался. Зачем мне скандал заводить. Мне потихоньку надо…У меня у самого вон тоже матушка – замучился. Потом как-нибудь расскажу. Не обижайся, сосед.

– А я и не думал.

– Баньку хочу протопить. Пойдешь с дороги?

– Не откажусь.

Ножовкин достал пачку сигарет, предложил новому знакомому.

– А я тебя так и представлял. – Улыбка скользнула по лицу Прибавкина. – Но ты сильно изменился. Ты в какой школе учился? В курятнике? Карась говорит, что вы учились в одном классе.

– С его братом…

– Не спорю, – согласился Прибавкин. – Я не общался с Карасями…


Докурив сигарету, Ножовкин пошел в дом. Они собирались с матушкой двигаться в поле, где у той спрятана была под ботвой картошка. Туда должен был подъехать дядя Ваня Гуськов. Мать достала из кофточки аэрозольный баллончик. Брызнув в рот и глубоко вдохнув, задержала дыхание.

– Никак без этой штуки не могу, – вздохнула она. – Если идти, сначала проверю карманы – там ли моя дыхалка. Теофедрин давно уж не помогает. Слабый.

Они собрались, вышли из дома и тихонько направились в сторону парка, что остался от прежнего дикого леса. Было солнечно и тепло. Меж сосновых крон синело небо, и на земле, усыпанной шишками и палой хвоей, играли светлые пятна. Когда-то здешний парк был обычным лесом. Лет, может, сто назад. Поселок устроился вокруг зеленого острова, и сам этот «остров» покрылся сетью тропинок.

Мать едва тащилась за сыном, так что Ножовкин теперь притормаживал, поджидая.

Миновав парк, с остановками, они вновь оказались в поселке – среди частных домов. Впереди маячила дюжина двухэтажных брусчатых домов со всеми удобствами. Ножовкин всё так же шагал впереди. Мать шагала за ним тяжело, со свистом гоняя воздух:

– «Шанхай» видишь? За ним поля…


Добравшись до огородов, мать открыла калитку в заборе и повела за собой через участки, кое-как огороженные. Она норовила теперь шагать впереди. Под конец они перелезли через трухлявые жерди – и вот он участок.

Мать подошла и стала разбирать ворох ботвы. Под ботвой оказался кусок рубероида, под ним картошка россыпью.

На соседнем участке какой-то мужик крыл крышу новой бани.

– Я у вас кусочек взяла! – призналась мать. – Картошку прикрыть! Может, ругаться будете?!

– Не беспокойтесь! – крикнул мужик. – Раз взяли, значит, надо было!

– Я всегда так оставляю, – шепнула мать. – Не на себе же ее тащить. А так я зарою ботвой, а потом привезу. Мне Иван Гуськов возит. Привезет и скажет: «Вот и приехали, а ты боялась…» А я говорю: сколько возьмешь!? «А нисколько, говорит, не надо! Коню на овес – и хватит!»

Материн голос звенел.

– Постарел, наверно?

– Не мало-то! Какой был, такой и остался!

С дороги вдруг донеслось знакомое «тпру-у», и старый возница в светлой изношенной робе слез с телеги.

Ножовкин подошел к нему. Они обнялись. Дед пыхтел в ухо:

– Приехал всё-таки, Сережка! А мать не верила. Опять, говорит, обманет.

Вдвоем они убрали жерди, и лошадь потащила пустую телегу по рыхлому огороду. Возле картошки она встала, потянулась мордой к траве у забора.

Ножовкин с матерью теперь набирали картошку в ведра и высыпали в мешки.

Гуськов ворчал, улыбаясь:

– Сказал, что подъеду, а они тут копаются…

Мать оборонялась:

– Ты раньше приехал, чем обещал.

– Ничё не раньше. Как раз, – говорил тот.

Он поднял с земли картофелину и бросил в ведро. На другой руке у него не хватало нескольких пальцев: в детстве он подсказал старшему брату, где надо рубить топором.

Мешки вскоре наполнили, Ножовкин закинул их в телегу. Лошадь напряглась и пошла к дороге. Городьбу привели в прежний вид, и дядя Ваня, заставив всех сесть в телегу, забрался сам и тронул коня. Чё тут везти-то. Пять мешков всего.

Мать сидела с ним впереди. Конь равнодушно тянул телегу, а Ножовкин, примостившись сзади, смотрел, как тянется от телеги дорога.

Они свернули в парк и колотились теперь колесами на сморщенных корневищах. На пути попадались лужи. Вода стекала с блестящих ободьев. Ножовкин давно не ездил на лошади и теперь удивлялся, как журчит вода, как они клонятся в разные стороны, как скрепит телега, как ворчат о чем-то дядя Ваня с матерью. Хорошо им тут!


– Ну, давай, Сережка! Таскай материн урожай! Вон ты какой сильный!

Дядя Ваня подпятил к воротам телегу, и Ножовкин принялся бегать туда и обратно, таская мешки на терраску. Пять раз сбегал. Разбежался в шестой, но нести уже было нечего – в телеге лежал лишь клок соломы для мягкости, прикрытый куском брезента.

– Дядя Ваня, ты так и не пьешь? – спросил Ножовкин, утираясь платком от пота.

– Как бросил, так и не пью, – щурился дядя Ваня.

– И не куришь?

– Так я не курил никогда. А ты разве куришь?

– Начал недавно…

– Зря. Брось.

Из дома вышла мать и согнулась вопросительным знаком перед Гуськовым:

– Сколько с меня?

– Малышу на овес, – ответил тот, но по лицу было видно, что он и больше возьмет – только предложи. Мать вынула из кошелька две бумажки и протянула. Тот скомкал их и сунул за пазуху, ближе к сердцу.

– Ну, я поехал.

– Может, чайку? – гоношилась мать.

Но двоюродный брат уже теребил вожжи:

– Сами приходите! – Подпрыгнув, он сел в телегу, устроился на брезенте. – Вера обещалась приехать – посидим. Все-таки сестра тебе тоже приходится… – Он мигнул Ножовкину хитрым глазом. – Только обязательно. В бане помоешься…


Ножовкин проводил глазами повозку, пока та не скрылась за поворотом, вернулся в дом. Вдвоем они опустили картошку в подполье. Всего и дел-то пятнадцать минут.

– Хватит мне, – рассуждала мать.

Она поднялась из подполья, опустила крышку.

– Вот тут вот, – она чиркнула ногтем по углу крышки, – сделаешь мне дырку побольше.

Ножовкин удивился. Куда еще-то! Здесь же есть уж одна.

Оказалось, дырка для кошки маленькая – хребтом задевает. Нога передняя не гнется – вот ей и тяжело.

– Её девчонки крутили за лапки и вывернули одну…

Мать показала пальцами, как кошку вращают через голову, словно гимнаста, держа за передние лапы.

– Она когда пьет из черепушки, то лапу назад вытягивает, чтоб нагнуться…

На улице раздался рёв «Запорожца», собачий лай. Ножовкин вдруг насторожился.

– Шарик наш лает, – сказала мать. – Я не знала, когда брала, и назвала Шариком. Потом смотрю, а это сучка.

– На того Шарика походит, когда я маленький был.