Очень Крайний Север. Восхождение

Интермедия. Колька

Колька Колганов был Настоящим Геологом.

Выпускник геологоразведочного факультета Тюменского «индуса» (индустриального института), он даже женился на географичке. Свою Варю он встретил на Полярном Урале, где работал после института на разведочной буровой. Она туда приезжала на геологическую практику как учитель географии.

Колька на два года младше Ярослава Серова – значит на двенадцать лет старше Юрки. В восьмидесятых он работал в Тюмени в Центральной аэрокосмогеологической партии, а в 88-м, по приглашению космонавта, переехал в Северный.

В Тюмени Колька ютился с семьёй в комнатёнке малосемейного общежития. Нужно сказать, и семья у него была небольшая: Варя и сын Сашка. В Северном Кольке пообещали двухкомнатную квартиру, пообещали и дали.

С Колгановым Юрка познакомился в первый же трудовой день. Был Коля невысокого роста, сухой, крепкий, с длинными чёрными волосами, всклокоченной бородой, в неизменных квадратных очках на утином носу. Очки эти у него постоянно ломались – он их чинил, они опять ломались, он их опять чинил. На вопрос: «Колганов, ты когда уже себе новые очки купишь?» – он неизменно отвечал: «Щас! Я на права в них сфотографирован!» У Кольки были «Жигули» – ВАЗ-2101, «копейка», по тем временам – ещё машина.

По профессии Колька геолог, по специализации геоморфолог и аэрокосмогеолог. Знающие люди говорили, что Колька – светлая голова, талант и что ему нужно защищать диссертацию, но сам Колганов, сплёвывая сквозь редкие зубы (многих после Полярного Урала у него недоставало), говорил, что он человек не научный, а практический.

А практик он был… о-го-го! В Аэрокосмогеологии его прозвали Кулибиным.

Был по характеру Колька балагур, чудила и выпивоха, знал бесконечное множество деревенских историй и случаев из жизни буровых Полярного Урала и травил свои байки с удовольствием под водочку и солёную рыбку.

– Народ на буровых глубокой разведки, на Полярном, – своеобразный. Вахтовики. И не по месяцу-два, как здесь, а по полгода и больше, пока скважина не отбурится. А бурили такие скважины у чёрта на куличиках – ни тебе городов, ни посёлков. На сотни километров голимая тундра. Двадцать-тридцать человек на полгода, и только радио. Почище любого звездолёта! В основном, конечно, мужики, но три-четыре женщины в коллективе всегда были. Кухонные работники, поварихи там… И весь народ из Белоруссии.

«Прахади, не задёрживай!» – поварихи на раздаче так подгоняли.

За полгода весь коллектив сплачивался и становился родным. Через этих тёток. Там такая ротация происходила. Сами они друг дружку потом называли «сястра». «Сястра, подай хлеба!», «Сястра, налей чаю!».

И хоть там была ротация, всегда находились признанные авторитеты из мужиков. Работал у нас один тракторист, Сенька Лукашевич. Поварихи говорили про него просто: «Лучше Сямёна никто не яб@т!» Простой народ… Простые нравы. Такие вот… «Прахади, не задёрживай!»

Кроме таких историй Колька знал ещё много чего. Был он неистощимый кладезь афоризмов. Вся партия за ним повторяла: «Насрать, как говорила моя сестра Раиса». Юрка долго думал, что у Коли и правда есть сестра Раиса.

И всё бы хорошо… но был у Коли один недостаток, который, впрочем, по тем временам ни у кого не вызывал особого неодобрения. Любил Колька выпить. Где бы ни собиралась компания: в гараже ли, у Серовых ли в радиолокационной, в холле – всё равно. Только доставали бутылку спиртного и ставили на стол – через пять минут (можно было засекать по часам) появлялся Николай. Как он чуял – загадка природы! Но он никогда не был халявщиком. При наличии денег Колька проставлялся легко и непринуждённо: угощая всех и вся (правда, потом раскручивая на продолжение).

Юрку с Колей кроме работы – первые два года Юркиного полевого стажа Колганов выезжал практически на все полевые работы – связывало ещё и то, что Колька стал молодому Серову негласным наставником, старшим товарищем, а в общем – другом.

Началось это в мае 90-го. Юрка тогда только два месяца как переехал из Самары и маялся своими больными, как зубы, семейными проблемами.

Летом 89-го он отправил семью в Крым и нежданно-негаданно влюбился в студентку Аню. А уже к ноябрю оказался в цугцванге, из которого брат и пытался его выдернуть.

Любовь, она… В общем, бывают крайне болезненные состояния, при которых жить без любимого человека невозможно. Совсем! И хорошо, если это взаимно и человек свободен. А если нет? Вот тогда и возникают проклятые любовные треугольники… квадраты… дьявольские многоугольники… Такая приключилась с Юркой беда.

Сбежать-то он на Север сбежал, но окончательно решить ничего не мог. С одной стороны, семья – Соня с пятилетним Владом, с другой – Аня, и надо решать, кого везти в Северный. Надо. Но не мог Юрка взять и вычеркнуть из жизни хоть кого-нибудь! Не мог.

Ища поддержки, Юрка писал маме, но та одёрнула: «Сына хочешь бросить? Знать тебя не желаю!» В целом, старший придерживался того же мнения. С братом у него вообще вышел неприятный разговор. Славка обозвал Юрку безответственным маменькиным сынком, хлюпиком, интеллигентским сопляком, неспособным принимать решения. Юрка взбеленился и наперекор всем написал Соне письмо с просьбой дать развод. Как говорится, «принял решение».

Соня развод дала.

Но тут не выдержала Аня: «Я тебя не держу… Не хочу быть разлучницей… Возвращайся к семье!»

И всё окончательно запуталось…

С тяжёлым сердцем и нерадостными мыслями ехал Юрка в мае 90-го куда-то в район Сутормы (ему было всё равно куда): в грязь, в снег, в распутицу. Погода в мае ещё холодная, и снéга кругом – предостаточно.

Выбрав место под базу, аэрокосмогеологи поставили палатку, установили печку и начали готовиться к завтрашней работе. Юрка в приготовлениях участия не принимал: его «никакая» квалификация позволяла ему болтаться без дела. Под предлогом поиска агатов – есть такая страстишка в Северном: осколки сердоликов и агатов в песках собирать – он ушёл в лес. Верёвку взял покрепче и ушёл.

В полутора километрах от баз он отыскал сосну с веткой потолще, перекинул верёвку, закурил и присел рядом на поваленное дерево.

Мерзкое у него было настроение. На работе не складывалось, его считали белой вороной – а то как же: аспирант! даже материться толком не умеет. С женщинами дела запутались окончательно. С братом отношения портились на глазах. Тот уже несколько дней совсем не разговаривал с Юркой, после его письма к Соне о разводе. «Бабы – бабами, а главное – семья!» – сказал он брату и постучал кулаком себе по лбу, намекая на умственную неполноценность младшего. Конечно, неполноценность! Юрке тогда всего-то было двадцать шесть. Жизненной мудрости, как у брата, ещё не накопил.

И вот так он сидел, сидел, курил, курил, думал, думал, пока на него не набрёл Николай.

– Э! Ты чего не отзываешься? – Колька пристроился рядом на бревно. – Тебя там ищут… Славка говорит, ушёл за камнями и уже два часа нет.

Колька закурил, сплюнул, внимательно осмотрел Юрку, глянул на верёвку и… всё понял. Рывком за грудки он поднял Юрку и коротким ударом в челюсть свалил в снег.

Нет. Топтать он Юрку не стал. Нужно было, наверное, но не стал. Вместо этого снова присел на дерево и достал новую сигарету.

– Охренел, да?! Я давно на тебя смотрю: всё молчишь-молчишь… Небось, о бабах своих всё думаешь? Бабы – зло! Хотя, конечно, без них херово… Вставай давай… – Колька протянул руку Юрке, но тот отмахнулся. – Зря! Не обижайся. В рожу получил – не обижайся… За дело! Ты, думаешь, один такой? Вон у Вокарчука подруга в Стрежевом осталась, а он жену с Украины везёт с дочкой. И у нашего космонавта жена молодая… Так что… – Колька несколько раз глубоко затянулся, напустил облако дыма и затушил сигарету о каблук, – дурака не валяй, снимай верёвку и пошли на базу. Жрать охота!

Юрка нехотя поднялся. Они вместе сдернули верёвку и пошли к палаткам. Колька шёл и рассказывал историю «про любовь».

– Любовь у тебя… Конечно, любовь! Только и она разная бывает. – Колька шёл своим чётким вымеренным шагом – этот его талант часто использовали на полевых работах, Колькой мерили расстояния.

– Жил у нас в деревне дед Митрич. Местный Щукарь. Вечно попадал в разные истории.

Раз поехал зимой в Тюмень к сыну, к Саньке. Погостил, а на обратной дороге решил выпить в аэропорту пива. Давно не пил. Выпил пару кружек – и в самолёт. Самолёт Ан-2, местные авиалинии. Взлетели, летят… и тут Митричу в туалет приспичило, по-малому… Идёт он в кабину к пилотам, стучится, второй пилот открывает: «Тебе чего, дед?» А Митрич: «В туалет бы, сынки…» Пилот посмотрел на него, улыбнулся так хитро, подмигнул и говорит: «Ссы в штаны, дед – нет в кукурузнике туалетов», – и закрыл дверь. Митрич постоял-постоял и пошёл на место. «Потом, – рассказывает, – сижу… ага, а мо́чи уже нет терпеть-то… и начал, значит, потихоньку себе в штаны пускать… А штаны ватны, толсты, не промокат снаружи, а снутри впитыват». В общем, справил нужду. Хорошо ему стало, и в штанах тепло. А тут и прилетели. Пока с районного центра в неотапливаемом автобусе доехал, штаны промёрзли и колом встали. Пришёл он домой, а Дуси, жены его, нет. Штаны снял и от греха на печку закинул, чтобы Дуся, значит, не ругалась. Сидит без штанов, чай пьёт. Тут Дуся от соседки вернулась и носом… носом: «Чо это у нас, старый чёрт, ссаньём вонят?» А Митрич таким тонким голоском: «Енто откудова, Дусечка? Чать в доме маленьких-то нету». «Да я, – говорит, – чую, что маленьких-то нет – пахнет-то как от старого кобеля!» И на печку шасть, нашла Митричевы штаны и давай его ими охаживать. Потом бросила и говорит: «Чёрт с тобой! Надоел. Живи как хошь, а я к Саньке уехала!» Деньги собрала, оделась и ушла, хлопнув дверью. А Митрич обрадовался, положил опять штаны на печку, достал заначку – бутылку самогона – налил, выпил, закурил и говорит: «Ну и хрен с тобой, дура старая! Сама надоела!» И ещё налил.

Загулял Митрич. По-чёрному загулял. Сначала всё в доме выпил, потом с друганами все деньги из заначки пропил. Неделю гулял. Через неделю пить стало нечего, денег нет, друганов тоже…

Лежит Митрич в нетопленой избе под одеялом, с похмелья помирает. А на дворе скотина ревёт. Корова не доена, не кормлена. Овцы голодные – все плетни погрызли.

И тут распахивается дверь, врывается жена и с кулаками: «Ты чего, мать твою суку, устроил, гад фашистский, а?! Решил мне хозяйство угробить, ага?! Убью!»

А Митрич потом вспоминал: «Лежу я, слухаю её – а у самого слёзы текут: Дусечка моя любима приехала…»

С того майского дня Юрка с Николаем сдружились. О личных делах в коллективе он не распространялся, а с Колгановым мог вволю наговориться и часто бывал у того в гостях. Познакомился с Варей, с его сыном Сашкой. Они – младшие Серовы и Колгановы – даже потом «породнились», «поженив» домашних питомцев. Свели серовского кота Василия с колгановской Мусей. И котят потом вместе раздавали. Но это было уже позже, когда Юрка привёз в Северный семью.

К середине 90-х Николая назначили начальником партии. Партия была в кризисе, Колька хотел её вытянуть, но верхнее руководство «подставило» его. То ли у Колганова деньги какие-то пропали, которых и так не наблюдалось, то ли ещё что-то стряслось, в общем – беда. И Колька, махнув на всё, запил не хуже Митрича.

Потом выкарабкался, но запал прошёл. В поля ездить перестал, историй не рассказывал. Время от времени происходила в нём реанимация того, прежнего Кольки Колганова, и тогда в партии его можно было найти по громкому дружному хохоту. Но всё чаще это было связано с выпивкой…

В 96-м Юрка из партии ушёл. С Николаем они стали видеться редко. А когда в 98-м из партии ушёл Славка, отношения братьев с Колгановыми практически прекратились.

Последний раз Юрка видел его на прощании со Славкой в январе 2003-го

– Пошли мы с батей рыбу ловить. Понятное дело, сетку ставили. От деревни отходить далеко не хотелось, но тогда нужно было всю ночь сеть сторожить. Желающих-то стырить сетку – до хрена кругом! И чтобы не торчать всю ночь возле реки, батя придумал поставить чучело. Обыкновенное чучело: крест-накрест палки, шляпа, куфайка, даже штаны… Сетку поставили и ушли.

Приходим рано утром – сетки нет! Чучело, конечно, на месте. Батя покрутился-покрутился, поискал – нет сетки! Взял весло, подошёл к чучелу и как даст по нему со всего замаха. Чучело повалилось, а батя ему и говорит: «Херовый из тебя сторож, ага!» Бросил весло и ушёл.

Колька достал сигарету, долго её мял, потупив голову, подкурил и, сделав несколько затяжек, подытожил:

– Давно у бати на могилке не был… Надо съездить.

Рассказ второй. В ответе за тех, кого приручили…

Компания «Таркосаленефтегаз» выходила на Восточно-Таркосалинское месторождение. Чтобы понимать, в каком состоянии оно находится и как бы там «не нагадить сверх меры», предприятие заказало аэрокосмогеологам экологический аудит.

Это только в жёлтой прессе пишут, что нефтяники и газовики бессмысленно убивают природу и изводят коренное население ради многомиллионных сверхприбылей. Но даже в самые тяжёлые годы, вначале 90-х, нефтегазодобывающие предприятия пытались по мере возможности сохранять природные ландшафты и тратили немалые деньги, заказывая работы экологам. Хотя и «гадили» тоже, много «гадили», чего скрывать.

На основе космических снимков космогеологи оперативно отстроили основу аудита – ландшафтную карту региона. Но карта без наземных измерений – как теория без практики. Нужно и зверушек посчитать, и травки. Посмотреть, как ведёт себя мерзлота. Где и на какой глубине залегают грунтовые воды. В общем, нужны полевые работы.

Нужны так нужны.

Восточно-Таркосалинское месторождение располагается в двухстах пятидесяти километрах к северо-востоку от Северного, в местах необжитых и пустынных. Единственное средство доставки полевой бригады – вертолёт. Не привыкать!

В десять утра шестого июня братья Серовы, Юрий Григорьевич Золевский и Игорь Вокарчук с полутонной груза выехали на уазике в аэропорт Северного – для вертолётной заброски. С Золевским был его старый пёс Буран – белая лайка.

Погода стояла гадкая. Начало июня на Севере – переходный период: не весна, не лето… Ни то ни сё. На Севере вообще нет сезонов в привычном для нас смысле. Климат контрастный. Как один хант говорил: «Сначала пыл снек, потом дощ, потом шар, потом комар, потом пах! – снек пошёл». В такой «снек, дощ, шар» и выезжали. Мелкий гадкий дождик сыпал с утра.

На вертодроме загрузили в вертушку необходимое для работы и проживания на болоте снаряжение: армейскую палатку с разделкой под печку, печку-буржуйку, пару зиловских аккумуляторов, комплект радиолокационной аппаратуры, мотобур со шнеками, пару ящиков с едой, четыре спальника, доски под спальники, лист плотного брезента на доски и ещё кучу всякого, казалось бы, ненужного, но на самом деле такого необходимого барахла – и стали ждать вылета.

Ожидание – дело тоскливое. Когда вертолёт выпустят, никому неизвестно: ни вертолётчикам, ни диспетчерам. Сколько сидеть – непонятно. Вроде бы, ложись и спи, но… На вертодроме всегда смертельно хочется курить. Всегда. Было бы можно, так бы не хотелось… Но на стоянке вертолётов даже спички в кармане запрещены, не то чтобы курить или, не дай Бог, прикуривать!

Через пару часов маеты наконец-то дали отмашку. Полевики пожали руку партейному водителю Гришке Бевзенко. Юрка руку жал аккуратно. За день до вылета он неудачно опёрся ладонью на горячий блин электроплиты, и теперь перебинтованная рука саднила, под бинтом во всю ладонь наливался волдырь. Запрыгнули в вертолёт и приготовились к взлёту.

Борттехник глянул в салон, пересчитал по головам и махнул рукой командиру. Послышался гул двигателя, и в иллюминаторе замелькали тени от лопастей. Вертолёт начал готовиться к полёту.

Интересно взлетают вертолёты из аэропорта. Обычно они, раскручивая лопасти, с лёгким наклоном, почти вертикально, взмывают в воздух и ложатся на курс. В аэропорту вертолёт изображает из себя приличный летательный аппарат: выполняет рулёжки, выезжает на взлётно-посадочную полосу, встаёт, ожидает разрешения на взлёт, разбегается, отрывается от земли и некоторое время даже летит над ВПП… Только после этого, совершив пару-тройку эволюций, набирает положенные 150 – 200 метров и ложится на курс. Чисто Ту-154, а не Ми-8!

Первый пункт назначения: Тарко-Сале. Время полёта: два часа. Вертолёт должен забрать груз, чтобы отвезти ещё дальше на север, а по дороге высадить аэрокосмогеологов.

Ни разговаривать, ни спать из-за грохота двигателей не получалось – спал только старый глухой Буран. Все торчали в иллюминаторах, рассматривая проплывающие под ними: дороги, болота, леса, болота, реки, болота, озёра, болота, озёра, болота, болота, болота, озёра, бесконечные озёра и болота… Некоторые озёра с белыми кляксами, разбросанными по зеркалу воды, отсвечивали изумрудной зеленью. Эти кляксы – грифоны – выходы мерзлотного газа метана. Не все озёра ещё вскрылись, местами виднелись голубоватые острова льда. Но большая часть уже оттаяла и отсвечивала антрацитовой чернотой. Вода сверху – она чёрная, особенно в непогоду.

Через час подлетели к большой реке: Пяку-Пур.

Пяку-Пур – река интересная. Вдоль всего её среднего течения по северному берегу поднимается высоченный – метров в пятьдесят – бруствер, изъеденный песчаными раздувами. Бруствер – останец ледниковой эпохи: вероятно, русло древней реки, вывернутой песчаным дном после таянья льдов километровой толщины. Чуждая природа для глаза выходцев из средней полосы. Чуждая, но прекрасная!

Оставшийся путь вертолёт держался реки – и через час был в Тарко-Сале. Аэропорта там нет, только вертодром, поэтому вертушка без особых умствований села и выпустила пассажиров. Заправка и погрузка. Космогеологи отошли в сторону и наконец-то закурили.

– Ты место ещё раз смотрел? – жадно затягиваясь, опять мучил Золевского Славка.

– С-сто раз уже смотрел, – заикался Григорич, раздражённо чиркая спичками и подкуривая папиросу (курил строго «Беломор»). – Я же показывал… Там п-проточное озеро. Говорю же: без рыбы не останемся!

Основная полевая еда, тушёнка, приедается за два-три дня до изжоги, Юрка уже знал. И свежая рыба – это свежая пища. Рассказывали, ещё иногда бывает дичь, но редко и в основном осенью. Юрка на неё ещё не попадал.

– Ну-ну, – рассеянно покивал Славка.

– Чего н-ну-ну?! – взвился Григорич. – Чего н-ну-ну?! Я же тебе показывал! И Игорю п-показывал!

– Нет там протоки, – отмахнулся Вокарчук.

– Н-ну как же нет?! Как же… – Григорич защёлкал замками, доставая из полевой сумки снимок. И они втроём взялись в очередной раз рассматривать место, куда была намечена высадка, споря и отчаянно жестикулируя.

Юрка присел на корточки и почесал Бурану ухо.

– Что, собака? Нам по фигу, куда нас привезут! – Буран закряхтел от удовольствия, открыл пасть, вывалил язык и улыбнулся. – Ну точно по фигу!

– Эй, эколухи! – выкрикнул борттехник, – готовы?! Командир зовёт. Покажете, где вас выбросить…

Золевский с Игорем рысью потрусили к вертолёту, а Славка в очередной раз принялся «лечить» Юрку с Бураном, как будет проходить высадка:

– …Золевский и Игорь остаются в вертолёте. Мы с тобой выпрыгиваем. Расстилаем кусок брезента и на него выгружаем, что нам подают эти, – он кивнул в сторону вертолёта. – Сначала они подадут доски. Потом – продуктовые ящики и аккумуляторы. Мы их по углам брезента бросим. Потом всё остальное. – Славка теребил загривок Бурана. – Делаем быстро. Эти… – он снова кивнул в сторону вертолёта, – не любят долго висеть над болотом. Как всё выгрузим, мужики прыгают с ещё одним куском брезента, мы его раскрываем, укладываем сверху и ложимся на него…

– Чтобы не сдуло, – заученно поддакнул Юрка.

– Да. Чтобы не сдуло.

– А Буран?

– А что Буран? – Славка перестал гладить пса.

– Его как будем высаживать?

– Его-о-о-о… А хрен знает – пускай Золевский решает. Его собака – ему лучше знать, как она на вертолёты реагирует. Как рука?

– Нормально.

– «Нормально», – передразнил Славка. – Башкой соображать надо, куда руку суёшь! Ладно, пошли. Зовут. Буран! Буран! Фьють, айда, собака!

Забрались в вертолёт и расселись по местам. Игорь повернулся к Славке:

– Охренеть! Не знаю, куда они нас посадят… У них полётная карта – пятисотка. Там же ничего не видно.

– Пятисотка? Пятьсот тысяч?! – переспросил Славка.

Золевский и Игорь синхронно кивнули. Славка покачал головой и откинулся к борту.

– Что-то не так?! – сквозь шум запускаемого двигателя поинтересовался Юрка.

– У них карта: в одном сантиметре пять километров! На ней ничего не поймёшь. Ладно, – отмахнулся Славка, – на месте разберёмся!

Вертолёт набрал обороты, оторвался от земли и, круто поднимаясь, полетел на восток.

Минут через пятнадцать командир позвал показать, куда садиться. Славка с Золевским пошли вместе.

– Сейчас они науказывают! – заржал Игорь. – Они друг с другом-то договориться не могут, а теперь командиру все мозги вынесут!

Минут десять вертолёт клонился то влево, то вправо, а потом пошёл вниз. Славка с Золевским вернулись с красными от крика лицами. Видно было, старший Серов – злой.

– Приготовились! – выкрикнул он.

Ещё через пару минут вертолёт, коснувшись левым шасси моховой кочки, завис. Борттехник открыл дверь, и Серовы спрыгнули вниз. Под ногами было сухо, но зыбко, торфяная подушка пружинила. Славка развернул брезентовую подстилку и бросил на землю. Юрка принял от Золевского первый ящик с продуктами и ухнул его на один край подстилки. Славка тем временем держал другой. Юрка схватил ещё один ящик и поставил туда. Славка освободился, и они вдвоём скинули оба аккумулятора. Потом пошли доски и всякое барахло. Через пару минут с вертолёта спрыгнул, подхватив Бурана, Золевский, а за ним – Вокарчук с брезентом. Игорь и Слава быстро развернули брезент и раскинули поверх вещей.

– Ложись! – показал рукой Славка. Все попадали, накрывая вещи телами. Буран тоже распластался на брезенте, прижав уши. Вертолёт раскрутил лопасти, оторвался колесом от кочки и быстро пошёл вверх, оставляя аэрокосмогеологов на болоте.

– Всё. Прибыли. – Славка перевернулся, присел и посмотрел вслед вертолёту, который, набирая высоту, разворачивался и ложился на курс, на север.