Балашихинское шоссе

Глава 1

Поздним пасмурным вечером, когда уже давно стемнело, и лишь редкие фонари освещали просёлочную дорогу, по ней, обходя и перепрыгивая лужи, торопливо шёл молодой человек лет двадцати двух – двадцати пяти. Дождь только закончился, и в воздухе пахло свежестью. Мокрая листва на деревьях время от времени шумела от дуновения ветра. Шум ослабевал, переходя в шелест, и вскоре затихал вовсе. Слышно было, как капает с деревьев вода, и ещё шаги незнакомца какое-то время нарушали тишину.

В темноте нельзя было разглядеть этого человека, и даже когда он выходил под свет фонаря, тень от козырька натянутой на лоб кепки закрывала его лицо, кроме подбородка. Одет он был в потёртую кожаную шоферскую куртку, тёмные брюки и туфли, которые он старался не испачкать в грязи.

Несмотря на то, что улица казалась пустынной и безлюдной, район этот считался небезопасным для запоздалых прохожих, которые могли здесь (правда это или нет?) подвергнуться грабежу со стороны местной шпаны и загулявшихся хулиганов. Молодой человек шёл, засунув руки в карманы куртки и немного съёжившись от прохладного ветра. Вскоре он свернул с дороги по направлению к домам, стоящим неподалёку за деревьями. Они были заметны лишь благодаря слабому свету в отдельных окнах.

Один из них, казалось, стоял немного особняком. Небольшое пространство перед ним освещал фонарь. Крыша дома тёмным контуром возвышалась над деревьями. Это был старый трёхэтажный дом постройки ещё 40-х годов с высокими потолками. На его стенах уже кое-где осыпалась штукатурка, и снаружи была видна местами осыпающаяся от ветра и дождей кирпичная кладка. Большая печная труба с вделанными в неё снаружи пожарными скобами тянулась от самой земли и, словно, старинный шпиль возвышалась над крышей. Единственный подъезд, освещённый фонарём, обрамлялся сводчатой аркой с поблекшей краской под цвет кирпича.

Именно сюда и вошёл молодой человек. Поднявшись на третий этаж, он открыл ключом дверь коммунальной квартиры и попал в просторный коридор. Под потолком, подвешенная на проводе, горела лампочка. Слева, почти у входной двери стоял старый двухстворчатый шкаф, у которого вместо одной отломанной ножки был подложен камень. За стенкой слева послышался детский плач и голос соседки, убаюкивающей ребёнка. Молодой человек открыл правую дверь. Тотчас в нос ударил запах перегара. Не зажигая свет, вошедший привычным движением снял кепку и наощупь повесил её на гвоздь. Затем снял куртку и туфли, и лёг на кровать у стены.

Чиркнула спичка и на несколько секунд осветила его лицо, пока он закуривал сигарету. Оно было худощавым и немного вытянутым, что подчёркивал несколько удлинённый тонкий нос с едва заметной переносицей. Глубоко посаженные серые глаза под густыми чёрными бровями были сощурены. Линия рта и резко очерченный подбородок придавали лицу выражение решимости и твёрдости. Спичка погасла, и вскоре на полосе света, падающего из окна от фонаря снаружи, показались поднимающиеся вверх колечки дыма.

Его звали Владимир Ревень. Краткая биография этого человека не изобиловала яркими событиями, она была вполне заурядной для простого обывателя. Впрочем, многие молодые люди его возраста не могли похвастать ничем особенным. Большинство из них работало, кто-то работал и учился, а кто-то уже успел обзавестись семьёй. Ревень принадлежал к большинству. Но здесь следует сделать небольшую оговорку. Он жил в районе, который не зря считался небезопасным для прохожих. Этот район, а точнее, улица была тупиковой, и чужие здесь появлялись редко. Но не изолированность места служила тому причиной, а дурная слава местных бандитов разных мастей и возрастов, многие из которых имели за плечами криминальный и тюремный опыт.

Подмосковье начала восьмидесятых зачастую имело вид небольших провинциальных городов, окружённых близлежащими деревнями, а подчас и вмещающих в себя целые районы из частных дворов, огороженных частоколом, заросших деревьями и кустарником, с обычными сельскими домами. Невысокие строения, отсутствие суеты и спокойный размеренный темп жизни – одни из нескольких отличительных черт городов и посёлков в провинции.

В таком городке родился и вырос Володя. По образованию он был токарем, но работал какое-то время слесарем в автоколонне, пока не получил машину и не стал шофёром на самосвале. Два года назад он вернулся из армии. Вместе с родителями он занимал комнату в коммунальной квартире, но вскоре рассчитывал на выделение отдельной жилплощади по ходатайству от места работы. Однако год назад умерла его мать, и поскольку теперь они только вдвоём с отцом занимали комнату, его ходатайство отодвинулось на неопределённый срок. Отец после смерти матери стал сильно пить, но Володя его в этом не винил.

У Володи был старый закадычный друг Сёма Фомин по прозвищу «Фома». Он был из семьи заядлых алкоголиков. Фома ещё со школы слыл задирой и хулиганом. Ему всегда нравилось нагонять страху на салаг просто так, чтоб боялись. Он также весьма гордился тем, что он – «зелёновский» (по названию улицы «Зелёная», где они жили) и с уважением относился к местным «авторитетам». Если ему вдруг случалось встретить кого-нибудь из них, на короткое время вернувшихся из тюрьмы, то он всегда старался заговорить с ними и показать себя «свойским» парнем. Несмотря на то, что они, в свою очередь, лишь иногда снисходительно слушали его болтовню, кивая и подшучивая над ним, он потом уже твердил, что едва ли не завёл с ними дружбу. Конечно, он понимал, что его не принимают всерьёз, и это его бесило. Наверное, всё дело было в его характере. Фома хоть и слыл заводным и буйным, сам не был ни злобив, ни жесток.

Ревень не искал встреч с бывшими зэками1 и не встречал их. Его занимали мысли о заработке. Он надеялся через некоторое время пересесть с ЗиЛа на МАЗ и гонять «фуры» по стране. Ещё со школы его воображение притягивали неведомые дали и скрытые опасности. Но чтобы стать моряком или лётчиком, нужно было учиться. Володя был не самый лучший ученик, к тому же небесная высь и морские просторы не манили его. Мечты Володи носили приземлённый характер и были для него осуществимы. Он представлял себе, как, вернувшись из дальнего похода, усталый и переполненный впечатлениями от увиденного в разных краях, он будет рассказывать давно не видевшим его подружкам о своих приключениях. Однако, общаясь с дальнобойщиками из их автоколонны, он узнал, что работа эта, как и многие другие, связана с разного рода повседневными трудностями и опасностями. Конечно, они побывали во многих местах, повидали столько интересного, но эйфория романтики очень быстро исчезает, уступая место привычке. Езда в течение долгих часов по жаре под монотонный гул двигателя, когда постоянно клонит в сон, далека от романтики и, особенно, когда в зимнюю стужу ночью вдали от населенных пунктов пытаешься найти и устранить, если это возможно, какую-нибудь неисправность. Тем не менее, всё это не пугало Володю. Он думал, что со временем, когда такая работа ему надоест, можно будет и уволиться, осесть на месте, жениться и получить в будущем квартиру.

Однако эти перспективы, а точнее, их привлекательность для Володи носили временный характер. Бывает так, что ещё и не получив желаемого, мы уже остываем и теряем к нему интерес. Возможно, это касается тех случаев, когда желаемое не было уж столь желанным и не носило характер твёрдо намеченной цели. Наверное, подобные перемены не относятся к людям, одержимым какими-либо идеями и устремлениями. Впрочем, бывает по-разному. А в жизни Володи просто произошли некоторые события, но об этом чуть позже.

Сёма Фомин по характеру был почти противоположностью Ревеню, но уважал его именно за те присущие ему качества, которыми по его понятию, должны обладать все «блатные». Вообще Фома считал себя человеком, живущим «по понятиям». Сам он нигде долго не работал, считая в глубине души ниже своего достоинства заниматься тем, чем ему приходилось. Специальности у него не было. Пойдёт к какому-нибудь мастеру учеником, а через неделю его уже выгоняют. «А что я у него, как на побегушках?» – говорил Сёма, – «Принеси то, подай это – пацана что ль нашёл!» Взяли его дворником, благо для этого умения особого не надо. Но и тут он долго не задержался. Видать, взыграло уязвлённое самолюбие: «Да что я, нанимался всякое гавно за всеми убирать?»

Неизвестно каким образом, но взяли его снова на работу в домоуправление, теперь уже сантехником. Забавно, но первое время это назначение прибавило ему важности. Какая-то старуха однажды окликнула его:

– Семён, а, Семён! Ты почему двор не подметаешь? Смотри, какая грязь и мусора сколько! Вот лентяй! Смотри, я на тебя пожалуюсь!

– Жалуйся, бабка. Я теперь сантехник! Сами за собой гавно убирайте!

– Сантехник!? Гляди-ка! А у меня как раз кран течёт, поди-ка, почини!

– Заявку в ЖЭК пишите! – огрызался он в ответ.

Но вскоре ему пришлось пойти по вызову, правда, в другую квартиру. И то хорошо было для него, что не к этой бабке, идти к которой после той перебранки он бы ни за что не согласился. Однако он не мог знать, как ей при этом повезло.

Фома долго тянул время, рассчитывая не застать хозяев дома, но его надежды не оправдались. Его пригласили в туалет. Там стоял запах сырости. Вода постоянно небольшим потоком стекала в унитаз, порыжевший от ржавчины. Пол тоже заливало, но, похоже, из разных мест. Это сейчас было его место работы – сортир. Фома брезгливо поморщился. Но делать нечего – надо так надо. Он досадливо покачал головой.

– Да у вас тут всё менять надо! – сердито воскликнул он, обернувшись к столпившимся за спиной и наблюдавшим за ним жителям и их соседям, как будто это высказывание избавляло его от работы.

– А вы можете поменять? – жалобно-просящим тоненьким голоском спросила маленького роста хозяйка.

– Нужен новый сливной бачок, это и так понятно, – с небрежно-деловым видом заявил Фома. – И шланг у вас течёт! Тут заменой одной прокладки не обойдёшься!

– Может быть, вы хотя бы перекроете пока воду, а то мы боимся залить соседей внизу, всё время тазик подставляем.

Сантехник нахмурился и, глядя на унитаз, почесал затылок. Вначале он попытался заклеить шланг, найденной в кармане изолентой, но вскоре убедился в бесполезности своих стараний, так как она не приклеивалась к его мокрой оплётке. К тому же течь шла ещё и из-под сливного бачка. Наконец, хозяйка робко указала ему на вентиль крана внизу на трубе, который надо было повернуть.

– Знаю – знаю, – недовольно отозвался Сёма.

Попытавшись повернуть кран, он обнаружил, что без подручных средств этого сделать нельзя, поскольку тот сильно приржавел. Долго мучился Сёма, пробовал так и эдак, применяя в качестве рычага гаечный ключ. Рассердившись, он потребовал у хозяйки молоток и стал долбать им по злополучному крану. Размахиваясь, он, кажется, порвал шланг, из которого под сильным напором хлынула струя воды прямо ему в лицо. Конец шланга под давлением метался во все стороны, разбрызгивая воду, как сдувающийся воздушный шарик по комнате, пока его не удалось поймать. Сантехник весь мокрый, стоя в луже воды, стоял, заткнув шланг пальцем, пока кто-то из соседей не перекрыл весь стояк в подвале.

Глава 2

Володе снился приятный сон. Он видел девушку, которую иногда встречал по дороге на работу в автобусе. Он обычно садился на остановке у текстильной фабрики, но девушка садилась раньше и выходила позже него, поэтому он, к своему сожалению, не знал, откуда и куда она ездит. Познакомиться с ней в присутствии находящихся в автобусе многочисленных пассажиров он не решался. К тому же серьёзное, даже немного строгое выражение её милого лица несколько охлаждало пыл. Казалось, что эти большие прекрасные чёрные глаза при первом же намёке на знакомство посмотрят так выразительно осуждающе из-под своих густых длинных ресниц, что заставят любого смельчака устыдиться и придерживаться приличий в общественном транспорте. Впрочем, возможно, это было действительно кажущееся впечатление. Он никогда не видел её улыбающейся, но сейчас, во сне она улыбалась ему, и от этого становилось на душе легко и свободно.

Утром прошёл дождь, но настроение было прекрасное. Володя оделся и вышел на улицу. Воздух был чистым, свежим, насыщенным влагой и запахом зелени. Сегодня, однако, он не встретил в автобусе эту девушку, и вообще он не видел её уже несколько дней.

После обеда мужики отправили своего «гонца» к вино-водочному магазину, чтоб занял очередь, поскольку сегодня была суббота – короткий день. Возле магазина уже столпился народ, причём, никакого подобия очереди не наблюдалось, а стояла именно толпа, плотность которой по мере приближения к заветным дверям возрастала до максимума. Отыскать здесь крайнего не представлялось возможным. Никто не хотел себя таковым признавать, да и сама попытка такого поиска казалась просто смешной. Поэтому обычно нужно было отыскать тут какого-нибудь своего знакомого или, на худой конец, если его не оказывалось, встать незаметно рядышком и при открытии магазина, когда народ с шумом, толкаясь, хлынет в узкий проход, поглубже втиснуться в гущу толпы, которая занесёт если и не в середину, то хотя бы внутрь помещения. После такого вторжения часть людей всё ещё оставалась на улице, образуя кучку возле дверей уже гораздо меньшего размера и мешая выходить счастливым обладателям приобретённого спиртного, которые вынуждены буквально пробивать себе дорогу к выходу.

Надо сказать, что наглецов здесь не любят – можно и по морде получить. Но люди опытные знают, что до открытия нужно вести себя скромно и не выделяться. А вот когда запускают, не зевать и проворно работать локтями, чтобы потом, сделав именно наглую бесстыжую физиономию, с видом спокойной уверенности в том, что вы по праву занимаете свое место, оказаться там, где и духу вашего не должно быть. Это удаётся далеко не каждому и не всегда. Но если хотя бы не пытаться этого делать, то вы рискуете стать человеком, которого всё время будут отпихивать, и вам ничего никогда не достанется. Очень смахивает на закон джунглей. К сожалению, раньше с этим часто можно было столкнуться и в билетных кассах, и на транспорте, и при покупке любого дефицита.

Собравшись в маленькие и большие группы, собутыльники разбредались по углам и кустам, рассаживались на берегу у речки или попросту за столиком во дворе перед домом.

Володя шёл с работы вместе с остальными ребятами. У всех было приподнятое настроение, связанное отчасти с предстоящей выпивкой и завтрашним выходным. Лёня Мезенцев, парень чуть постарше Володи, работал водителем автокрана. Он был человеком весёлым и задорным, душа любой компании. Сейчас они вместе с ещё двумя товарищами Серёгой и Пашкой собирались поехать к нему в деревню Никольское, где у Лёньки был дом, и попариться в баньке.

Деревня находилась прямо за городом на берегу реки. Узкое шоссе, извиваясь, шло к ней через овраг по невспаханному полю, раскинувшемуся далеко вокруг, и исчезало меж дворов, скрытых под сенью деревьев и кустов. Над кронами этих деревьев вдалеке возвышались купола церкви.

Автобус притормозил у остановки. Знакомый, ни с чем не сравнимый гул двигателя ЛиАЗа2, сбавляя обороты до холостых, издавал какой-то клокочущий звук: «Блым-блым-блым», словно при вращении что-то постоянно стучало. Автобус походил на старого запыхавшегося пса, который остановился, чтобы отдышаться. Складывающиеся двери открылись, затем захлопнулись с таким характерным щёлканьем. Затем «пёс», набирая обороты, с нарастающим рокотом, напоминавшим затянувшееся мычание коровы, тронулся с места и неторопливо поехал дальше.

Весёлая компания направилась по тропинке вдоль шоссе, отделённой от него неглубоким кюветом. По обе стороны от дороги тянулись длинные ряды частокола. У Лёньки оказался довольно уютный дворик со старой избой. Банька стояла чуть поодаль, из её трубы уже поднимался дымок – пожилой сосед по просьбе Мезенцева растапливал к вечеру печь. Под навесом у пристройки, где хранились поленья, стояла лёнькина гордость – мотоцикл «Урал» с коляской. Парни уселись на лавки за деревянным столиком под яблонями. Достали бутылку портвейна и разлили по стаканам. Вечер выдался тёплый, даже жаркий в отличие от пасмурного утра.

Лёнька умел шутить сходу, экспромтом. Это получалось у него само собой и довольно здорово. Остальные лишь подыгрывали ему, что называется, подливали масла в огонь, и он распалялся ещё больше. У него, надо признать, был дар юмориста. В обычных мелочах, которые встречаются на каждом шагу и кажутся незаметными и повседневными, он умел подмечать и обращать внимание других на их забавные стороны. К примеру, за забором по тропинке вдоль шоссе проехал мальчишка на велосипеде с девчонкой на багажнике на заднем колесе. Никто бы не обратил на это внимание, если бы Лёнька просто не посмотрел на них пристально. Тут и остальные заметили, что белобрысый мальчуган в шортиках и майке, весьма худенький, так и привстаёт, с усилием нажимая на педали, на своём «взрослике»3, который был для него великоват. А девчонка, сидевшая на багажнике, свесив ноги, была толстая и розовощёкая, к тому же явно постарше своего друга. Она ела баранки и, выпучив большие круглые глаза, будто увидела чудо, с отрешённым видом смотрела прямо перед собой. Представляла ли она в этот момент себя в белом платье в крупный красный горошек, которое было на манекене в витрине универмага, или она просто мечтала о пирожных, но выглядела так, что вызвала однозначную реакцию у всех наблюдавших эту картину парней.

– Хороша подружка, – воскликнул Лёнька. – Пацан, видать, по себе невесту-то выбирал! Зато в брачную ночь не заблудится, жену в постели не придётся долго искать.

Послышался металлический лязг. Все, как по команде, бросились к забору. Невдалеке, напротив соседнего двора мальчуган наехал на кочку и не удержал велосипед. Девчонка в своих грёзах забыла о равновесии и, как мешок, грохнулась на землю. Только после падения она, похоже, поняла, что случилось. Баранки рассыпались по ней и на траве. Она даже не закричала, а взвыла глухим низким басом, с трудом пытаясь встать.

Возвращаясь к столу, все покатывались от смеха. А Серёга Дорофеев, тоже довольно тучный и склонный к полноте парень хохотал громче остальных. Его громовое «У-га-га!» было слышно далеко на улице. Причём в этом гоготе согласный звук издавался, как нечто среднее между «г» и «х». Он очень похож на тот, что в украинском языке произносится в слове «гарный». Кстати, «гарный парубок» – классный парень. В богатом и могучем русском языке для этого звука буквы нет. И это несправедливо, тогда как для мягкого и твёрдого знаков и даже для «Й» есть буквенные символы! Впрочем, такое досадное недоразумение неудобно лишь для литераторов, вынужденных пользоваться различными сравнениями и аналогиями для его описания. А для нас, простых людей, это не является препятствием. Кто как хочет, так и хохочет.

Лёнька и его гости уже успели сходить по разу в парилку, и перед следующим заходом перекидывались в карты. Хмель уже ударил им в голову, приятно взбудоражил чувства и привёл их в соответствующий тонус. Поэтому, когда они услышали звуки гитары и девичий смех, то сразу же прервали игру. По дороге шла компания ребят с девушками. Некоторые из них оказались знакомыми Лёньки, и после взаимных криков приветствия, все они гурьбой завалились к нему во двор. Их было пять человек: два парня и три подруги. Две девушки приходились друг другу сёстрами, а их знакомые, парень с девушкой – и вовсе были близнецами. Было интересно наблюдать их сходство, которое не портило ни девичью красоту одного, ни приятного обаяния другого.

Оставшийся портвейн разлили на всех, и выпили за встречу. Лёнька уже завладел гитарой и что-то наигрывал. Сёстры попросили своих знакомых, спеть. Те начали было отнекиваться, но после недолгих уговоров согласились. Смущённо улыбаясь, они переглянулись. Гитара снова перекочевала в руки хозяина и зазвучала спокойным неторопливым перебором. Вначале запела девушка, голосом удивительно красивым, высоким и ровным, на следующий куплет её сменил брат, его голос был ниже и мягче, а припев они исполняли вместе. Эту песню никто из присутствующих никогда не слышал. В ней говорилось о робкой застенчивой любви девушки, которая сравнивалась с диким прекрасным цветком, распустившимся на берегу таёжной речки, к молодому парню, чья красота и сила были подобны могучему дубу. Когда пришли чужеземные орды завоевателей, он встал на защиту родного края, и множество врагов полегло на поле брани, но и сам он погиб в бою. На том месте, как водится, вырос могучий дуб. Слёзы девушки, оплакивающей возлюбленного, слились в таёжную речку, по берегам которой растут и поныне дикие прекрасные цветы во имя бессмертия любви.

Песня, несмотря на грустный конец, всем очень понравилась и тронула за душу. Серёга Дорофеев так расчувствовался, что едва не плакал. Ребята знали и другие песни, в основном такие, что поют в походах, на привале у костра. Но чтобы развеселить остальных они спели всем известную композицию из мультика: «Собака бывает кусачей только от жизни собачей…»4

Уже стемнело. Парень, который пришёл вместе с девушками, сильно запьянел, икал и что-то мычал себе под нос. Они толкали его в бок: «Чего ты? Напился и сиди себе смирно!», а сами тихо хихикали. Серёга пошёл проверить баню, хотя мыться уже никто не собирался. Лёнька с другим товарищем Пашей крутился возле своего мотоцикла. Володя с сигаретой во рту попросил гитару и попробовал пальцами струны.

– Ну, сбацай5 чё-ньть, – осовевшим взглядом посмотрел на него пьяный и икнул. Девчонки снова стали толкать его.

Володя сказал, что в его репертуаре только «блатные» песни.

– А нам… – начал было тот и, не сумев договорить, выразительно замотал головой, что означало полную лояльность публики, по крайней мере, в его лице.

Володя, не желая резать слух прекрасной половины криминальным жаргоном, вспомнил одну из песен Высоцкого, которую разучивал когда-то и начал: «Час зачатья я помню не точно…»6.

К концу песни захмелевший паренёк уже дремал и был не в силах удержаться на стуле. Как оказалось, он ещё до этого выпил несколько кружек пива.

– Ладно, – сказал Лёнька. – Я отвезу его сейчас домой.

– Не надо, Лёнь, мы сами его проводим, – уверенно заявили сёстры. – Здесь недалеко. Ты лучше довези наших «музыкантов». Им в соседнюю деревню.

Пока Мезенцев заводил свой мотоцикл, к нему подошёл Володя:

– Слушай, может, отвезём эту парочку и покатаемся – девчонок поищем?

– Неплохо бы, только у нас выпивка закончилась, – сказал тот с досадой, но озорной огонёк тотчас снова загорелся в его глазах. – Ничего, что-нибудь придумаем. Чтоб я в этой деревне не нашёл нигде «барматухи»7!? Ещё не было такого!

Девушки-сёстры вывели своего друга на улицу, поддерживая с обеих сторон под руки. Он то и дело норовил упасть и останавливался. Они подбадривали его, заставляя идти вперёд. Когда его заносило, то он тащил за собой и их, но каждый раз им удавалось удержать равновесие. Видя мучения своих провожатых, он жалобно завопил: «Бросьте меня здесь!»

Лёнька завёл мотоцикл, Володя сел сзади него, а близнецы устроились в коляске. Выезжая на дорогу, Мезенцев притормозил у ворот, и обратился к своим оставшимся товарищам:

– Вы бы помогли девчонкам дотащить бедолагу. Они сейчас его сплавят, а там вам, глядишь, и карты в руки. Чего ворон-то ловите?!

Те заухмылялись. Дорофеев сказал, что останется присмотреть за домом, а Пашка махнул рукой и пошёл догонять девушек. Едва он к ним присоединился, пьяный парень заголосил песню.

Наступившая ночь покрыла мраком всё вокруг, лишь очертания деревьев ещё были различимы на чуть более светлом фоне сумрачного неба. Кое-где горели огоньки в окнах деревенских домов, словно глаза проснувшейся совы. Свет фары мотоцикла вырывал из темноты узкий участок дороги.

Из-за рокота мотора не было слышно приближающихся голосов. Только когда в полоску света неожиданно попали люди, Лёнька дал по тормозам. Те, видимо, отбежали в стороны, и мотоцикл проскочил мимо. Раздался свист. Мезенцев остановился. Тотчас их с шумом обступила большая компания. Всех нельзя было разглядеть во мраке. Тут стояли и парни, и девчонки. Лёнька поздоровался с несколькими из них, оказавшимися его знакомыми. В этот момент кто-то хлопнул сзади Володю по плечу.

Глава 3

– Привет, Рева! – раздался голос Фомы.

Володя обернулся. Рева – это было его прозвище ещё со школы. Оно не всегда ему нравилось, поскольку вначале ребята передразнивали так его фамилию, и он частенько дрался из-за этого. Но, как и случается, оно прилипло к нему, и уже спустя годы, когда он привык и перестал обращать внимание, эта кличка произносилась в кругу даже малознакомых ребят с уважением. К тому же даже девчонки, которые бывали в их кампании, называли его так без обидного намёка и умысла.