Бизнес начинается, товарищи! Книга первая. Год 1992

«Завтрак для Бизнесменов» – такая реклама украшала этот листочек. Красивые картинки с видами Средиземноморских курортов и гор Эльдорадо, на фоне которых необычайно мужественные люди поглощали что-то из пластиковых тарелок. Так, во всяком случае, показалось Тимофею на первый взгляд.

– Бред какой-то… – пробормотал Орликов, но рекламку не выбросил (он вообще, как культурный человек, не мог бросать мусор в театральном зале прямо на пол), а сунул в карман.

– Благодарствую! – тем не менее поклонился ему субьект с бакенбардами, – Чу!

Он приблизил ладонь к уху.

Тут и профессиональный слух брокера Тиомфея уловил в невнятном бормотании аукциониста слово «лонжероны».

Как лонжероны?! Откуда лонжероны?! Это же то, что ему позарез нужно! Это же их самый главный заказ! Кажется, из Новонорильска! Нигде не могут достать. Даже и в Магнитку делали заявку, но там их отфутболили.

Тимофей встал в стойку, но понял, что всё прослушал – и цену, и количество, и название конторы-продавца. Между тем, поднялось несколько рук потенциальных покупателей.

– К поставщику вопросы, – провозгласил ведущий. Продавец не поднимался. – Так, хозяин отсутствует. Будем работать?

– Двадцать пять! – крикнул кто-то из первых рядов.

– Двадцать шесть! – подняли цену.

Тимофей в волнении присел на ближайшее кресло, лихорадочно доставая бумаги из кейса. Ему надо было отыскать ту заявку из Новонорильска. В ней должна быть указана приемлемая цена заказчиков. Куда запропастилась, проклятая?

– Двадцать семь!

– Тридцать! – продолжали торговлю другие.

Да пропади ты пропадом! Уйдут лонжероны! Тимофей зачем-то глянул в биржовку, и тут же обнаружил там эти самые лонжероны под номером 120, через три позиции от его несчастной арматуры. Чуть не прозевал! Спасибо мужику…

На «тридцати» торговля встала. И, вроде как, начали считать до трех.

Тимофей поднял руку, не отрывая глаз от вороха своих бумаг.

– Стоп. Кто-то еще есть, – прекратил счет распорядитель торгов, – ваша цена?

– Сейчас, сейчас, – бормотал Тимофей и выпалил: – А где продавец? Мне нужно выяснить минимальную партию.

– Я всэ бэру! – раздался вдруг голос того самого южанина в дорогом костюме. – Какая разница?

Это, видимо, он поднял цену до тридцати.

Черт!

– Тридцать один! – выдохнул Тимофей. Как же он с бодуна просмотрел эти хреновы лонжероны? Надо было давно уже сбегать и позвонить в контору, согласовать максимальную цену с шефом.

– Трыдцать два!

Эх, разве теперь сладишь с этим грузином!

– Тридцать три, – холодея, выдавил из себя Тимофей. Соперник задумался.

– Так. Тридцать три, раз… Тридцать три, два…

– Трыдцать пьять! – возродился южанин. – Я дэньги плачу! Налично.

Тут уж и зал зашумел. Наличные сегодня шли чуть ли не один к полутора к безналичным.

– Тю-тю-тю, – испугался зам председателя Корбунов. – Правил не нарушать. Снимем с торгов.

Расчет наличными официально не приветствовался.

Южанин этих тонкостей не знал. Он поднялся в негодовании, подумав, что его заподозрили в какой-то нечестности.

– Я сэйчас плачу. Вот дэнги, – он поднял над головой портфель. – Я долларом плачу.

Зал притих.

Господи, да почём же эти новонорильчане хотели купить лонжероны? И что это, в конце концов, такое – лонжероны?

Тем временем, Корбунов вырвал из рук ведущего молоток и, что есть силы, сам застучал по столу.

– Попрошу порядок не нарушать. Что вы тут себе позволяете?

Онемевший грузин бросился чуть не через ряды к президиуму. Его придержали двое дюжих соплеменников. От дверей зала оторвались скучающие доселе охранники.

– Выведите господина, – пошел вдруг на принцип Корбунов.

– Как? – побагровел южанин и в третий раз произнес сакраментальную фразу: – Я дэнги плачу!

Охранники кинуться-то к нему кинулись, да как-то лениво. Грузиновы телохранители позасовывали руки в карманы, не иначе, как за гранатами. А то и кинжалами.

Кто-то из брокерш упал в обморок.

– Перерыв! – перекрыл шум в зале Корбунов.

Зашумели-загалдели пуще прежнего.

– Перерыв десять минут! – стукнул Корбунов молотком.

Тимофей с неожиданной для себя прытью кинулся к выходу. Телефон, срочно телефон! Полцарства за телефон!

Он не оглядывался на заварившуюся возле соперника битву. Сейчас он дозвонится, получит ценные указания (ЦУ), а там уж…

К телефону стояла привычная очередь. Как за солью в войну.

– Господа, мне нужно срочно позвонить! – взмолился Тимофей, подбежав к аппарату.

Очкастая брокерша у телефона округлила глаза.

– А нам просто трубку понюхать, – возразил Тимофею какой-то остряк из очереди.

– Мне нужно в контору позвонить – прижал руку к груди Тимофей.

– А мне – бабушке в Воркуту! – хохотнул остроумец.

– Девушка, это очень срочно! – Тимофей обращался уже к брокерше, разинувшей рот и чуть не выронившей трубку.

Тут он почувствовал, как кто-то со спины крепко взял его прямо за галстук, и увидел, как вожделенный аппарат начал странно удаляться… Потом он обнаружил перед собой лицо, нет – рожу черно-пиджачного амбала. Охрана.

– Тебя сразу вывести, чудак на букву «м», или в очереди постоишь? – дохнула рожа дорогим одеколоном.

– Мне нужно срочно… – прохрипел Тимофей, не сдаваясь.

– Ясно, – кивнула рожа, и амбал как-то так ловко поддел Тимофея, что тот, сам человек немаленький, ножками-ножками направился в дружеской компании прочь от аппарата. Они оказались к какой-то комнатенке. Здесь за обшарпаным столом сидел усатый мужик в защитной форме чуть ли не с орденом. А, может, просто значком парашютиста-отличника.

– Чё там? – поднял голову усач.

– Вот, Константиныч! Дебоширит, козел.

– Так пинка ему, и на тротуар лицом, – зевнул орденоносец.

– Да он несильно пока.

– Тебе чё, мужик? – обратился усач к Орликову.

Галстук отпустили и, проперхавшись, Тимофей начал пространное объяснение – куда, зачем и почему ему необходимо было позвонить.

Усач почесал голову, затем подмышкой, заодно поправив пистолет. Встал. Он оказался ростом еще выше, чем Рожа, метра два, не меньше.

Выйдя с трудом из-за стола, усач приблизился к Тимофею. Тот похолодел, готовясь к больничной койке.

– Ну, звони, – вдруг кивнул усач на черный массивный аппарат времен Иосифа Виссарионовича.

Тимофей на негнущихся ногах подошел к реликту.

– Спасибо, – слезливым каким-то голосом выдавил он, хватая трубку.

– Только у нас платный.

– Сколько? – счастливый, спросил Тимофей. С этого бы и начинали. А то – лицом об асфальт!

От услышанного тарифа он чуть снова не упал.

– Да мне по городу, – промямлил Тимофей. Усач полез рукой подмышку – то ли за пистолетом, то ли просто почесаться.

Делать нечего. Плакал его обед с коньяком. Но пусть только шеф попробует не оплатить это!

Крупная купюра из его гомонка оказалась в лапе усача. Тимофей, вернувшись в реальность, уже остервенело крутил диск. На том конце отозвалась секретарша Ксюша.

– Алле! Брокерская контора «Берлога». Слушаю вас, – пропела она заученно-томно.

– Ксенька, шефа позови, – прервал ее Тимофей сиплым голосом.

– Алле? Кто это? – тон ее моментально сменился на пренебрежительно-грубый.

– Елки, это я, Орликов, с торгов, с биржи!

– А…

«Хрен-на!» – хотел сказать Тимофей, но передумал

– Шефа позови, говорю.

– А-а… его не-ету … – протянула Ксения.

– А-а ги-де о-он? – передразнил, не сдержавшись, Тимофей.

– Не доложился.

– А кто есть? Ермачов есть?

– Ника-аво не-ет.

– Мама родная! Где вы там все ходите?!

– Я-то здесь сижу! – обиделась Ксюха.

– Сидишь… Слушай, это ты ведь письмо из Новонорильска принимала по факсу? Дня четыре назад?

– Ну, я-а…

– Срочно найди! У меня копия затерялась («тьфу, зачем я?»), поищи сам факс.

– Срочно? – вздохнула сверхленивая Ксения.

– Бл… – поперхнулся он и добавил: – Да.

В трубке послышалось неторопливое цоканье ее каблучков и шелест бумаг.

– Не по времени хоть берете? – решился пошутить Тимофей, обращаясь к своим обидчикам-спасителям.

– Надо бы … – криво ухмыльнулся начальник каптерки.

Ожидание затягивалось. Тимофей уж успел и галстук поправить, и пиджак, и прическу. Мог бы при желании и туфли почистить. Мать ее, что она там копается? Как будто в день принимает по сотне факсов.

Наконец, каблучки снова зацокали.

– А нету, – услышал он ее равнодушный голос.

– Как так?

– Никакого нету факса из Новонорильска. Тут есть из Тольятти, из Магнитогорска…

– Вот-вот, что там из Магнитки? А, впрочем, нет, не надо. Там нет ничего, и не было. Как же так? А где ж тот факс?

– Ну-у, не знаю.

– Не знаю! – Тимофей еле стерпел. – Кто знает-то?

– А че вы кричите?

– Блин, кричу… Это я еще не кричу… Шеф когда будет?

– Ну-у, после обеда обещал… И другие тоже.

– Н-да?

Нецензурное пожелание приятного им всем аппетита не успело сорваться с его губ – он аккуратно положил трубку.

– Спасибо, мужики, – вздохнул Тимофей. – Выручили.

Охранники снисходительно ухмыльнулись в ответ.

– Заходи, – напутствовал его парашютист-орденоносец. – Тариф ты знаешь.

Амбал-охранник провожал Тимофея, теперь под ручку.

В дверях они столкнулись со знакомым портфелем – прижав его к животу, в каморку входил Южанин. Тот, что «платил долларами». Галстук его был в руке сопровождающего охранника. Двое спутников грузина с закрученными за спину руками маячили сзади.

– Э-э-э, – протянул усач-орденоносец, не успевший влезть обратно за свой стол.

                                        ***

Учитель словесности Леонид Алексеевич и бывший военрук Загузин оккупировали уютный подоконник в переполненной забегаловке возле драмтеатра. От водки им уже было плохо, и для разнообразия они взяли портвейна.

Степаныч где-то потерялся, возможно, остался сторожить школу. Впрочем, в новорожденных планах майора Степанычу места пока не находилось. И, вообще, разговор становился сугубо конфиденциальным.

– Ты, ведь, Алексеич, вращаешься в этих кругах? – майор очертил поднятым указательным пальцем некий овал.

– Каких кругах? – не понял Леонид Алексеевич; он уже мало что понимал в речах майора, который то вспоминал детство, то армейские будни, то сбивался на красно-белую пропаганду, ругая последними словами и коммунистов, и демократов.

– Ну, ты понимаешь…

«Он о чем? О коммунистах? Или считает меня сторонником рыночных реформ?» – гадал осторожный словесник.

– Не понимаю, – мотнул он головой.

– Алексе-еич … – укоризненно протянул майор. – Да у тебя же на лице написано. Ты и сам говорил…

– Что я говорил?! Ничего я такого не говорил!

– Тс-с, – прижал палец к губам майор, озираясь.

«А, может, я для него – агент КГБ? Или ЦРУ?» – удивился Леонид Алексеевич. – «Но разве я давал повод?»

Загузин склонился над стаканом и поманил литератора.

– Ты ведь сам говорил, что сотрудничаешь с этими… как их?

– Ни с кем я не сотрудничаю! – отпрянул словесник.

– Так врал, что ли? – выпрямился разочарованный майор.

– С кем я сотрудничаю?

– Я так и понял, что заливаешь. А я-то надеялся… Ладно, давай еще по одной, и – до дому, до хаты.

Он допил оставшиеся полстакана, занюхав левым погоном.

– Жаль, – с чувством добавил Загузин. Леонид Алексеевич пожал плечами.

– Значит, с журналами не сотрудничаешь? – снова спросил майор.

– С журналами? Ну, пишу, там, рецензии… В научных изданиях… Иногда печатают.

– Тьфу ты, елки-надь! А говоришь, не сотрудничаю…

– Вы об этом? Ну… Что значит, сотрудничаю? Пишу рецензии – в основном на статьи, что мне присылают из журнала. Это, понимаете, научная работа. Я ведь, между прочим, кандидат наук. Правда, философских. Если бы педагогических, мог бы в системе образования карьеру сделать. Впрочем, и с философской степенью могу. Мог бы.

– А чего не сделал?

Леонид Алексеевич вздохнул и выразительно щелкнул пальцем возле кадыка.

– Да ну?! – поразился Загузин. – А в армии, это первое дело. До генерала без язвы желудка никак не дослужишься. Да что там до генерала! До капитана. Всякий непьющий человек у нас вызывает подозрение. Его не продвигают по службе. Вдруг шпион?

– Ну вот, – снова вздохнул Леонид Алексеевич, как бы закрывая тему.

– Шучу! – вдруг объявил Загузин, снова оглянувшись. – Ладно, рассказывай. Я еще возьму.

Он обернулся за полминуты, возвращаясь с двумя полными стаканами.

– Так я не понял? – снова спросил он. – Чего ты в школе сидишь, чего науку не двигаешь?

– Из педагогического, где я преподавал, меня за это дело и того… В школу взяли с радостью – мужчин не хватает нашему образованию. Пока держусь. Жена предупредила – подаст на развод, если не остановлюсь.

– Стерьва.

– Нет, она хорошая женщина. Я ее прекрасно понимаю.

– Н-да. Ну, ты, молодец, держись тогда.

– Ага, – учитель поднял стакан. Чокнулись. – А наукой я потихоньку продолжаю заниматься. Это… это такое, что просто так не бросишь. Засасывает. Да и сам себе хозяин в некотором роде. Можно сказать, хобби. Хотя, кое-что и приплачивают. По старой памяти присылают люди статьи, диссертации. И с кафедры я в плане науки как бы и не уходил. Доклады посещаю, семинары, конференции. И статьи пишу. Что-то печатают. Даже гонорары бывают. Маленькие, конечно. Я науку не бросал! («Тьфу, пьяный базар начинаю…» – подумалось Леониду Алексеевичу). Меня знают! Я, если с этим завяжу, может быть, еще и на кафедру вернусь. Для докторской гора материала.

– Гхм, – кашлянул майор. – Это все, конечно, хорошо. Прям, молодец! Только в институтах-то, я слыхал, совсем перестали платить? У меня однополчанин в политехе военруком – так только на пенсию и живет.

– Это да. Это да. Учителя-то поболее, наверное, стали получать, чем преподаватели в вузах.

– Ну, и нафиг тебе кафедра?

– Видишь ли, это трудно объяснить… Да и потом, много ли нам с женой надо? Детей Бог не дал.

– Ладно, – решительно прервал Леонида Алексеевича майор. – Я тебе получше занятие придумал. А наукой своей можешь заниматься в свободное время.

Словесник вопросительно поднял на него глаза. Загузин воровато огляделся. Галдящие мужики, с удовольствием вдыхая запах ельцинских перемен, их разговором не интересовались. Но бдительность была в крови офицера. Загузин понизил голос.

– Будешь председателем моего штаба.

Леонид Алексеевич чуть не подскочил. Когда понял, что не ослышался, подал голос:

– Да, я и в армии не служил. («Никак военный переворот задумал военрук спьяну!» – была первая мысль).

– В армии штабом командует не председатель, а начальник, — обиделся майор.– Я про другой штаб. Не понял еще?

Кроме штаба народной дружины Леониду Алексеевичу ничего в голову не приходило, и он помотал головой.

– А, говорил, умный, – хихикнул майор. – Ну, это же, как дважды два. Четыре, – уточнил он.

– Ну?

– Хотя, ты ж не математик…

Загузин вновь допил свой стакан, презрительно сощурился на еще полную емкость собеседника и щелкнул пальцами:

– Ты помнишь, что нам Степаныч-то говорил?

– А что он говорил? Он все больше дремал.

– Дремал… Дремать-то дремал, но умную вещь сказал. Мы ведь люди хоть и простые, но тоже неглупые.

Ничего особенно умного Леонид Алексеевич в словах Степаныча не помнил, разве что, насчет способа разбавления спирта с учетом его усыхания, то есть, уменьшения в объеме. Может быть, военрук придумал, как это использовать в целях обогащения? Но при чем тут штаб?

– Смотри, – снова склонился над столом Загузин, маня пальцем литератора. – Мне еще пятидесяти нет. А сколько ваш Ельцин протянет?

– Наш?

– Ваш, ваш. Ну, ладно, не обижайся. Ихний. Да, без разницы. Сколько протянет? Лет десять? Вот. Мне тогда аккурат будет столько, сколько ему было, когда он в люди начал выбиваться. На высшем уровне, конечно. До этого, ясное дело, он в партии рос, но сейчас времена такие, год за два. Как на фронте. Вот и посуди сам, кто через десять лет будет президентом России?

– Кто?

– Я. – майор Загузин ясными глазами смотрел на словесника.

Леонид Алексеевич не вовремя прихлебнул из стакана и, конечно, поперхнулся. Невольно он облил будущего президента вином и, продолжая кашлять, попытался стереть испачканную шинель военрука. Но тот не обиделся и принялся энергично колотить собеседника по спине.

– Напьютша как швиньи! – укоризненно прошамкала случившаяся рядом уборщица. – Давайте, жакрывать пора.

– Ты, мать, нас не гоня. Не знаешь, кого гонишь! – возмутился майор.– Мы вот вашу тошниловку мигом прикроем.

– Ы-ы! Прикрыл! А ишшо военный…

– Ну тебя! – отмахнулся Загузин. Ему не терпелось продолжать свои объяснения.– Оклемался?

Словесник кивнул. Майор сбегал за портвейном.

– Им не наливай. Они уже блюют, – пожаловалась работница швабры и совка хозяйке.

– Налито уже. Сгинь, – сплюнул майор. И Леониду Алексеевичу: – Ну, как? Рад назначению?

– Какому назначению?

– Тьфу, опять за рыбу деньги! Эх, с кем приходится работать! Сейчас бы Тумаса, политрука нашего мне… Он умел красиво пи… умел говорить. Ладно, научим и тебя соображать быстро, по обстановке. Как в армии. Будешь ты руководить моим избирательным штабом.

– Избирательным штабом?

– Я, Алексеич, для начала решил в депутаты Верховного Совета выбираться.

– Давно решили? – икнул словесник.

– Давно, давно. Давнее, чем ты думаешь.

– Я ничего и не думаю.

– Ладно, это научим. Слушай мою команду! То есть, слушай. Просто, слушай.

Майор хищно щелкнул зубами и начал излагать.

ГЛАВА 1.3

– Вот, видишь, Борщов, люди делают деньги, – говорила Антоновна.

– Да какие там деньги? – махнула рукой Татьяна. – Другие миллионами ворочают, в старых, заметьте, ценах, а мы…

– Ничего, мы еще нагоним, – подбоченился Александэр, слегка задетый.

Борщов пьяно кивнул.

Чета Сундариковых, а именно такую фамилию – Сундарикова – носила теперь Татьяна, занималась Делом (по-английски, «бизнесом»). Оказывается, уже года три, как Александэр кооперативничал, выпуская самодельные презервативы. «Выпуская» – это громко сказано – просто арендовал соответствующий цех соответствующего предприятия. А сейчас шлюзы совсем открылись, и дешевле стало закупать импортные изделия в Питере, и возить их потом к себе, в Новосибирск. Две сумки с Товаром стояли как раз в прихожей Борщовых. Александэр с удовольствием демонстрировал разные виды заморского чуда – цветные, в горошек, с запахом ананасов и со встроенным будильником… Дамы, точнее, одна Антоновна (хотя порывалась на кухню и дочь Настя), с интересом разглядывали товар и жалели, что это не колготки, нельзя примерить. Борщов предложил свои услуги, за что получил по уху, а также выслушал от жены несколько язвительных замечаний насчет своей антропологии.

Сергей вообще нервничал и все пил, пил. Напитки были тоже невиданные – виски, «Амаретто», коньяк «Наполеон».

Сдавали они презервативы по аптекам. Цена подскакивала от закупочных чуть не втрое, половину прибыли брали аптекари. Александэр считал, что нужен свой сбыт, своя торговая точка. Но на одних «резинках» аптеку не откроешь, уверял он, а чтобы набрать других лекарств для полноценной точки денег не хватало. Но скоро хватит, заверял Александэр. Тем более что у него еще осталось небольшое производство – изготовление полиэтиленовых пакетов. Скоро и эта самодельщина отойдет, но покамест «копейка капает».

– Пакеты тоже можно использовать, – вставил Борщов, – Говорят, в древние времена для этих целей бычьи пузыри употребляли.

На него посмотрели со снисхождением.

В разгар веселья Александэру достали с антресолей Наськину гитару. Ну, как Наськину… Борщов когда-то осваивал аккорды, передал по наследству. Та сходила пару раз на какой-то кружок, выучила две песни Виктора Цоя, обломала ногти и на этом закончила. Александэр, морщась, гитару настроил и голосил теперь:

Четвертые сутки пылают обкомыИдет Перестройки шестая веснаТоварищ Голицын, верните патроныКомсорг Оболенский, зарыть ордена!

Борщов между тем, почти не таясь, смотрел на Татьяну. Антоновна же, да и Татьяна, обе розовые от вина, с блеском в глазах, упоенно слушали удачливого бизнесмена и подхихикивали и чуть ли не подпевали.

Сколько же лет Борщов был лишен этого – просто видеть блеск в ее глазах? Просто видеть ее.

Помнится, курсе на третьем, когда тайное чувство его уже было нестерпимо, он все решал, не перейти ли Рубикон, не сделать ли первый шаг. Да боялся, что все закончится, что оборвется их эфемерная связь, но ведь могло прийти и счастье… Нет, не счастье, он не мог определить того, чего еще не знал (и не знал, бывает ли оно)…

Однажды на лекции она сидела у окна, а он с другого конца аудитории смотрел на ее профиль – так, что Татьяна не могла перехватить его взгляд. И это было все. Он вдруг понял, что больше ничего и не надо. Счастье просто в том, чтобы видеть ее. А, если и будет взаимность, то не надолго, ведь и Антоновну он когда-то любил (да и сейчас любит, или как это там называется), но потом все стало обыденным, привычным, начались дрязги какие-то… Он боялся, что Татьяна станет для него такой же, как все. И исчезнет это щемящее чувство, когда он по утрам ждал встречи, а при расставании грустил…

Глупо это все было. Сейчас он понимал, как это было глупо. Никого он больше не любил и потерял, вероятно, самое важное в жизни.

А что сейчас? Завтра утром они уедут, и, возможно, больше никогда не появятся.

…Антоновна и Александэр вышли в прихожую – то ли разглядывать Товар, то ли квартиру осматривать, то ли с Наськой общаться; а потом и вовсе отправились в магазин за водкой (хватит хлебать эту пахучую дрянь!) или за хлебом – да, неважно, куда. А Настена убежала к подружке…

И они остались вдвоем на кухне. Ему стало как-то не по себе. Вот только что было шумно, весело, все были раскованы; теперь же он с глазу на глаз остался с незнакомой, в сущности, взрослой женщиной, в которой, может быть, совсем ничего и не осталось от той взбалмошной рыженькой девчонки, сидящей у окна.

– Покурим? – предложил Сергей.

– Ой, я уже обкурилась, извини. Лучше не кури. Или, знаешь, ты кури, а я пойду, прилягу. Где у вас можно прилечь? Вымоталась с этой поездкой…

Вот и все. Он, как в омут, хотел броситься в объяснение, а она с ним, как со старым, привычным Серегой, при котором можно и вздремнуть и медицинские проблемы обсудить.

Это показалось до боли знакомым. Да, так было однажды. Антоновна, тогда еще просто Мэри, уехала к родителям, а Борщов гулял. После пьянки в общаге они с Гвоздем провожали Татьяну.

Стоял чудный июньский вечер. Шли к остановке, как раз недалеко от дома, где они с Мэри снимали комнату. Татьяна тоже жила недалеко. Гвоздь уже собирался сесть на свой трамвай, а она возьми, да скажи (блеснув глазами): я, мол, перед домом забегу к Сереге покурить. Дескать, по-дружески, по-соседски. Гвоздь навострил уши: «Я, говорит, тоже тогда зайду, время еще детское, домой рано. Посидим, чайку попьем». Сергею бы пинками загнать друга в подъезжающий трамвай, да он чего-то испугался… И они пошли к нему втроем. Курили, пили чай, даже треть бутылки стрельнули у соседа. Потом проводили-таки Гвоздя до трамвая и остались вдвоем у ее подъезда. Рядом случилась беседка. «Еще покурить, что ли?» – предложила она. «Конечно, конечно!» – обрадовался Борщов, страшно надеясь, что они вернутся сейчас к нему. Сели в беседке, зажгли огоньки. И как-то пусто стало без Гвоздя, пропал куда-то и хмель.

Сергей пытался ее разговорить, шутил натужно, но вдруг Татьяна призналась, что ей стало плоховато, да еще добавила, как старому приятелю: «видать, залетела девушка». Извинилась и пошла домой, куда он ее уныло и проводил.

А сейчас она лежит на их диване, и он не смеет заглянуть в комнату, чтобы высказать, наконец, то, что надо было высказать еще более десяти лет назад. Да и время ли сейчас? Ей дурно, она, может быть, сразу заснула, и ей вовсе не до запоздалых признаний, которые превратят радостную встречу с подругой черт-те знает, во что. Ей это надо? А ему? Он, во всяком случае, обойдется. Обходился же столько лет…

«Тебя, бл…, уволили сегодня, а ты о какой-то неземной любви мечтаешь!» – ввернулась ему шурупом в голову нежданная отрезвляющая мысль.

                                       ***

– Кать, чего не звонишь? – это была Леська.

– Телефон был занят.

– У меня?

– Нет, у меня.

– Ладно, давай, ноги в руки, и чеши ко мне на работу.

– Зачем?

– Увидишь. Слушай, мне некогда, я тебя жду. Пока.