Одно слово стоит тысячи

– Твою мать, подумаешь, работы у него чуть-чуть прибавилось, почем ты знаешь, что я не буду тебе платить? Все вздохи да ахи, ишь какой несчастный!

Лао Пай так и замер с бритвой в руках, лицо и уши у него покраснели, все слова вылетели из головы, так что пришлось за него вступиться богачу Лао Мэну:

– Братец, – обратился он к Лао Чу, – он вздыхает без всякой задней мысли, к тебе это никак не относится, просто дурная привычка.

Лао Чу зыркнул на Лао Пая, после чего уселся обратно и дал ему завершить дело. Уйдя на работу, Лао Пай молчал на протяжении целого дня, и возвратясь домой, тоже продолжал молчать. Всеми домашними делами заправляла его жена Лао Цай, Лао Пай ни в чем ей не перечил, а за малейший промах Лао Цай начинала на него орать. По первости Лао Пай еще пытался огрызаться, но Лао Цай тотчас напоминала ему про монголку и ее отродье, на что Лао Паю уже ответить было нечего. Когда люди ругаются с глазу на глаз, это не так страшно, куда обиднее, если разборки становятся всеобщим достоянием и передаются как анекдот. Но даже когда такие анекдоты доходили до ушей Лао Пая, он делал вид, что ничего не слышит. В общем, все в округе знали, что Лао Пай боится своей жены.

Эти летом Лао Пай отправился на промысел в деревню Суцзячжуан. Деревня эта была большая, дворов на четыреста-пятьсот, так что Лао Пай выручал здесь самую большую прибыль, собирая клиентов сразу с тридцати-сорока дворов. А с тридцати-сорока дворов получалось больше сотни небритых мужских голов. Лао Пай работал два дня подряд и только к полудню третьего дня закончил брить всех желающих. Отправившись со своим коромыслом в обратный путь, он на берегу Хуанхэ встретился с забойщиком Лао Цзэном из деревеньки Цзэнцзячжуан. Лао Цзэн направлялся забивать свинью в деревеньку Чжоуцзячжуан. Лао Пай и Лао Цзэн оба работали на стороне, а потому частенько встречались в пути и с удовольствием общались. Вот и сейчас мужчины остановились и присели на перекур под ивами у реки. Пока курили, поделились последними новостями. Тут Лао Пай, заметив, что Лао Цзэн уже оброс, предложил:

– У меня еще осталась горячая вода, давай побрею тебя прямо здесь.

Лао Цзэн пощупал свои волосы:

– Обриться мне и вправду не мешало бы, но в Чжоуцзячжуане меня ждет Лао Чжоу, я должен забить его свинью. – Но, подумав, он все-таки согласился: – А хотя давай. Пока ты будешь меня брить, скотина поживет лишнюю минутку.

Тогда Лао Пай прямо на берегу организовал рабочее место, обернул шею Лао Цзэна полотенцем и вымыл ему голову. Подождав, когда стечет вода, Лао Пай поерошил ему волосы и взялся за бритву. И тут Лао Цзэн спросил:

– Лао Пай, мы ведь с тобой близкие друзья?

Лао Пай замер:

– Понятное дело.

– Пока мы тут с тобой наедине, я задам тебе один вопрос, а ты хочешь – отвечай, а нет – так и не надо.

– Ну, спрашивай.

– Во всей округе говорят, что ты боишься своей жены, но как по мне, так зря ты это делаешь.

Лицо Лао Пая пошло пятнами:

– Бабы есть бабы, с ними лучше не спорить, а то хуже будет.

– Я знаю, что несколько лет назад она тебя из-за одного промаха прищучила. Но я все-таки осмелюсь сказать, что короткая боль лучше длительной. А иначе тебе вовек воли не видать.

Лао Пай тяжело вздохнул:

– Да это я понимаю. Я бы уже давно ей устроил, да только коротко не получится.

– Почему? – спросил Лао Цзэн.

– Если к тебе претензий нет, тогда справиться с женой – плевое дело. Но она уже вкусила всю сладость своего положения, и теперь к ней не подобраться.

Лао Пай снова вздохнул:

– Да и пусть будет долгая боль, к тому же у нас ребенок. Вся проблема в том, что она может позволить себе быть такой несговорчивой.

– Доведись такое в моем доме, я бы попросту избил ее. Сразу бы стала как шелковая.

– Это было бы просто, если бы у нее никого не было, но у нее есть свой защитник.

– Кто?

– Братец ее родимый.

Старшего брата Лао Цай, что держал в поселке лавку с лекарственными травами, Лао Цзэн знал. Звали его Цай Баолинь, на левой щеке у него висела большая бородавка. Он отличался бойким языком и никому никогда не уступал, постоянно доказывая свою правоту, такому, как говорится, палец в рот не клади.

– Едва мы повздорим, как жена тут же бежит искать защиты у старшего брата, а тот потом вызывает меня на разговор. Из одной проблемы он выудит десять, и по каждому вопросу у него имеются свои доводы. Вот и считай, если я с его сестрицей живу уже больше десяти лет, сколько накопилось таких разборок и доводов. Говорить я не мастак, по этой части мне его не переплюнуть.

Тяжело вздохнув, Лао Пай продолжил:

– Все толкуют о пользе разговоров, но по мне, так все эти рассуждения приводят только к новым проблемам. – Помолчав, он добавил: – По правде говоря, я боюсь даже не этих разговоров, а того, что в один прекрасный день я их не выдержу, вспылю и кого-нибудь просто зарежу. Вот скажи мне, Лао Цзэн, можно ли убить человека просто из-за слов?

Забойщика Лао Цзэна даже пот прошиб от такого вопроса:

– Лао Пай, лучше брей меня, я и так уже сказал больше, чем надо.

Ян Байшунь познакомился с Лао Паем в тринадцать лет. До Лао Пая он водил дружбу с Ли Чжаньци. Когда Ян Байшуню было тринадцать, а Ли Чжаньци четырнадцать, они вместе изучали «Луньюй»[7] в сельской частной школе у Лао Вана. Обычно люди становятся хорошими друзьями, если находят общий язык или помогают друг другу. А эти двое стали хорошими друзьями потому, что им нравился один и тот же человек – Ло Чанли из деревеньки Лоцзячжуан, который занимался изготовлением уксуса. Мало того, что Ло Чанли не выдался ростом, он был еще и рябой. Производство уксуса передавалось в их семье по наследству, этим промыслом занимались и дед, и отец Ло Чанли. Уксусная лавка семейства Ло была небольшой, в день они готовили по два чана уксуса. И дед, и отец Ло Чанли брали эти два чана и таскались по деревням, зазывая покупателей: «Уксус… уксус из деревни Лоцзяцжуан…» И хотя торговля у них считалась мелкой, а в зазывных кричалках отсутствовала всякая изюминка, прокормить семью им все-таки удавалось. Однако, когда пришел черед Ло Чанли, у него к этому делу возникла неприязнь. Он не то чтобы терпеть не мог уксус, просто ему пришлось по душе другое занятие: если в чьей-то семье появлялся покойник, он с удовольствием вызывался на роль похоронного крикуна. Так что, если говорить о кричалках, ему нравилось кричать на похоронах, а не в качестве продавца уксуса. При этом именно первое шло в ущерб второму, а не наоборот. Ну а поскольку к изготовлению уксуса он не испытывал никакого интереса, от его уксуса осталось лишь название. Если у других он выходил кислым, то у Ло Чанли – горьким, словно вода после мытья котлов. Если нормальный уксус мог храниться месяц, то уксус Ло Чанли уже через десять дней покрывался грибком. Причем если до этого он был горьким, то в заплесневелом виде приобретал нужную кислинку. Ло Чанли плевать хотел на свой уксус, зато на похоронах кричал самозабвенно. У Ло Чанли была тонкая, как у петуха, шея. Обычно у обладателей таких шей и голосок тонкий, но голос Ло Чанли, наоборот, был невероятно сильным, к тому же он не боялся выступать на публике. Чем масштабнее было мероприятие, тем сильнее он выкладывался. Обычно народ носит темную одежду, а на похороны одевается в белое. Заметив людей в белом, Ло Чанли вытягивал свою шею и начинал протяжно голосить:

– Пожаловали гости! Сыну покойного заступить на свое место!

После этого выкрика ослепительно-белый сын покойного падал ниц и начинал громко рыдать. Пока он рыдал, Ло Чанли отдавал следующее распоряжение:

– Выйти с приношением посетителям из Хоулуцю. – Тут же он выкрикивал: – Просим приготовиться гостей из Чжанбаньцзао[8].

Пока посетители из Хоулуцю преклоняли колени и воздавали положенные почести, за ними уже выстраивались в очередь гости из Чжанбаньцзао. Ло Чанли четко отдавал распоряжения, и посетители с приношениями группами продвигались вперед. У него была хорошая память: попадись ты ему в многотысячной толпе, он тебя тотчас вычислит и окликнет, так что пока выполнялись многочисленные похоронные церемонии, Ло Чанли никого не упускал из виду. От момента смерти и до погребения проходило семь дней, и все семь дней он без передышки выкрикивал распоряжения, не давая своему горлу ни минуты отдыха. В народе Ло Чанли знали не как «продавца уксуса Лао Ло», а как «похоронного крикуна Лао Ло». Если где-то в округе намечались похороны, то непременно обращались к Ло Чанли. Так что когда в какой-то семье появлялся покойник, Ян Байшунь и Ли Чжаньци непременно спешили туда. Но если другие приходили, чтобы почтить память покойного, то Ян Байшунь и Ли Чжаньци интересовались исключительно Ло Чанли. Однако откуда же на каждый день в мирное время набраться покойникам? До тех пор, пока никто не умирал, Ло Чанли снова брался за изготовление уксуса, и тогда дни для Ян Байшуня и Ли Чжаньци казались пустыми, и только разговоры про Ло Чанли хоть как-то их воодушевляли.

– Глотка у него луженая, услышать можно дальше, чем за пять ли.

– А помнишь прошлых посетителей из деревеньки Сюйцзячжуан, как возникла путаница из-за того, что они не знали правил? Лао Ло тогда так разволновался, что аж весь покраснел.

– Ведь он совсем небольшого росточка, но как так получается, что на похоронах он всегда становится выше?

– Когда он в прошлый раз приходил к нам продавать уксус, я хотел с ним пообщаться и даже уже подошел, но побоялся.

– Что-то долго в нашей округе никто не помирал.

Если во время такого обоюдно интересного разговора кому-то из товарищей требовалось отойти по нужде, другой, не имея такой потребности, подхватывался и шел за компанию, лишь бы только продолжить разговор о Ло Чанли. В ту осень, когда Ян Байшуню исполнилось тринадцать, в их семье пропал баран. А до барана пропала еще и свинья. Ян Байшунь, за день до того промокший под ливнем, слег с лихорадкой, поэтому, когда остальные домочадцы отправились на поиски свиньи, его оставили присматривать за домом. Пока он бредил и его бросало то в жар, то в холод, к нему прибежал запыхавшийся Ли Чжаньци:

– Давай бегом, покойник появился!

Ян Байшунь отупело спросил:

– Что? Какой покойник?

– Помер Лао Ван из деревеньки Ванцзячжуан, бежим смотреть на Ло Чанли!

Услыхав три заветных слога «ло-чан-ли», Ян Байшунь вмиг очухался, болезнь его отступила, и лихорадку как рукой сняло. Ян Байшунь выбрался из-под одеял, и они с Ли Чжаньци что было мочи побежали в деревеньку Ванцзячжуан, которая находилась от них в пятнадцати ли. Прибежав туда, они убедились, что там действительно появился покойник, однако в роли похоронного крикуна выступал не Ло Чанли, а некий хромоногий Ню Вэньхай из деревеньки Нюцзячжуан. В те времена уезд Яньцзинь в месте переправы через Хуанхэ делился на Восточный и Западный Яньцзинь. Поэтому относительно похоронных крикунов даже сложилось выражение «Ло с Востока и Ню с Запада». Так что если покойник объявлялся в восточной части уезда, обращались к Ло Чанли, а если в западной – к Ню Вэньхаю. Однако деревенька Ванцзячжуан стояла прямо на границе, поэтому конкретно в этом месте существовала неразбериха с приглашением крикунов: одни звали к себе Ло Чанли, другие – Ню Вэньхая. Вот и сейчас семья Лао Вана позвала в крикуны Ню Вэньхая. И это стало для Ли Чжаньци и Ян Байшуня неприятным сюрпризом.

– Они тут совсем, что ли, больные? Мы так долго ждали этого покойника, а они вместо Ло Чанли зачем-то позвали Ню Вэньхая, – возмущался Ли Чжаньци.

– У него такой противный голос, к тому же он не разбирается во всех этих похоронных тонкостях. Он ведь все запорет! – вторил ему Ян Байшунь.

Их потрясение было столь велико, что Ян Байшуня снова начало лихорадить. Ли Чжаньци решил остаться, чтобы выявить разницу между Ню Вэньхаем и Ло Чанли, а заодно посмотреть, насколько сильно опозорится Ню Вэньхай. Ян Байшунь, у которого снова начался жар, не стал дожидаться церемонии, а, трясясь как осиновый лист, побежал в обратный путь. Когда он вернулся домой, все домашние тоже уже вернулись, свинью они нашли, но пока Ян Байшунь бегал в Ванцзячжуан, чтобы полюбоваться на Ло Чанли, у них пропал баран. Если в пропаже свиньи, кроме самой свиньи, никто виноват не был, то в вечерней пропаже барана винить следовало Ян Байшуня. Ян Байшунь от такого потрясения снова вмиг выздоровел. Продавец доуфу Лао Ян, ни слова не говоря, вытащил из штанов свой ремень. Братья Ян Байшуня – старший Ян Байе и младший Ян Байли – зажали свои рты, чтобы не рассмеяться.

– Мы ведь оставили тебя на хозяйстве, куда тебя понесло? – спросил Лао Ян.

Ян Байшунь не посмел признаться, что бегал в деревню Ванцзячжуан, чтобы поглазеть на Ло Чанли, вместо этого он соврал:

– Я тоже пошел искать свинью.

Лао Ян наотмашь ударил его ремнем по голове:

– А вот Ли Боцзян только что мне рассказал, что ты вместе с Ли Чжаньци бегал в деревню Ванцзячжуан, чтобы поглазеть на Ло Чанли!

Ли Боцзян был отцом Ли Чжаньци. Обиднее всего, что Ян Байшунь так и не поглазел на Ло Чанли – он увидел лишь Ню Вэньхая. Не в силах все это объяснять, он лишь сказал:

– Па, у меня сильный жар.

Лао Ян снова огрел его ремнем по голове:

– Жар, говоришь? А где это видано, чтобы в таком состоянии нарезали по тридцать ли? По мне, так нет у тебя никакого жара!

Он снова стеганул его ремнем. На голове Ян Байшуня уже образовалось семь-восемь кровавых отметин.

– Хорошо, па, – сказал он, – нет у меня жара, я пойду искать барана!

В ответ на это Лао Ян бросил к ногам Ян Байшуня веревку:

– Когда найдешь, приведешь и привяжешь, а не найдешь, так и сам не возвращайся! – Тут же, зыркнув на Ян Байе и Ян Байли, заметил: – Не в баране дело, а в твоем вранье! – И снова стал распаляться: – Надо же, как сложно исполнить мое поручение, зато за Ло Чанли ты готов бежать в любом состоянии. Кто твой отец? – Выкатив глаза, он обвел всех взглядом: – Кто, в конце концов, в этом доме хозяин?

Едва продавец доуфу Лао Ян перевел разговор на другую тему, Ян Байшунь поскорее поднял веревку и вышел за порог искать по горам и долам барана. Он искал его весь вечер, но так и не нашел, зато наткнулся на нескольких бегавших по отдельности горных волков. Кто его знает, куда мог подеваться этот слепой на один глаз баран. Так же, как извозчик Лао Ма, Ян Байшунь боялся темноты. В ту пору, когда Ян Байшуню было тринадцать лет, по соседству с деревнями еще бродили волки. Так что Ян Байшунь предпочел той же дорогой вернуться назад. С двух сторон от тропинки высились колосья посевов, то и дело в них раздавалось уханье филинов, и тогда Ян Байшуня от ужаса прошибал пот. Но когда он уже добрался до деревни и оказался у ворот дома, зайти внутрь он не осмелился. В глазах продавца доуфу Лао Яна он совершил серьезный проступок. Вот если бы случилось еще что-то в этом роде, но серьезнее… Ян Байшунь не уследил за бараном, а его братья Ян Байе и Ян Байли могли бы потерять осла, и тогда бы Лао Ян забыл про барана и переключился на осла, но как устроить, чтобы братья потеряли осла? Ян Байшунь смотрел на светящиеся окна дома, внутри мелькали чьи-то тени, в отсеке, где готовили доуфу, ходил по кругу ослик, то и дело фыркая, он крутил жернов, который перемалывал бобы. Вскоре свет погас, теперь Ян Байшунь слышал лишь фырканье ослика да скрежет жернова, но зайти в дом по-прежнему не решался. Тут он вспомнил про Ли Чжаньци и пошел к нему. С одной стороны, он хотел попроситься к нему на ночевку, а с другой – разузнать, чем же отличается Ню Вэньхай от Ло Чанли. Однако, подойдя к дому Ли Чжаньци, он заметил, что свет в его окнах тоже погас – скорее всего, Ли Чжаньци уже спал. Зато отец Ли Чжаньци, Ли Боцзян, сидел во дворе у костра из конопляных стеблей и плел корзину, что-то напевая себе под нос. Ян Байшунь уже выучил, что если отец Ли Чжаньци напевает какую-нибудь мелодию, значит, его сыну точно от него досталось. Так что Ян Байшуню пришлось отправиться на околицу, где находилось гумно. Там он решил забиться в кучу соломы и скоротать ночь. Дорогой поднялся такой сильный ветер, что кроны тополей вокруг выли, словно волки. Благо вылезло яркое полукружье луны, и небо просветлело. Ян Байшуня снова стало лихорадить, вдобавок ко всему у него свело живот от голода. С большим трудом он провалился в сон и забылся в беспокойном бреду. Неизвестно, сколько прошло времени, когда его вдруг кто-то растолкал. Ян Байшунь, вздрогнув, очнулся и увидел перед собой черный силуэт. От страха его разом прошиб пот.

– Ты кто? – спросил он.

Черный силуэт наклонился к нему.

– Не бойся, я цирюльник Лао Пай из деревни Пайцзячжуан, просто проходил мимо.

Наконец в лунном свете Ян Байшунь смог разглядеть лицо пришельца. Раньше Лао Пай уже приходил к ним в деревню брить головы, Ян Байшунь его видел и даже брился у него, однако разговаривать с ним никогда не разговаривал. Лао Пай стал его расспрашивать:

– Как тебя зовут? Почему ты ночуешь здесь?

Этот вопрос окончательно смягчил Ян Байшуня, и пусть до этого они ни разу не разговаривали, теперь Ян Байшунь проникся к нему словно к родному. Как на духу он выложил про себя все: кто он, как заболел, как бегал в деревню Ванцзячжуан, чтобы поглядеть на Ло Чанли, но того там не оказалось; как пропал баран и Ян Байшуня за это побил отец, как пошел искать барана и не нашел, из-за чего не решился вернуться домой. После этого Ян Байшунь подставил Лао Паю свою голову и показал кровавые ссадины. Лао Пай, выслушав его, тяжело вздохнул:

– Я понял, что не в баране дело, тут много чего приплелось. – Он протянул руку и погладил Ян Байшуня по голове: – Не холодно тебе здесь спать?

– Я, дядюшка, не холода боюсь, а волков.

Лао Пай вздохнул снова:

– Вообще-то, это не мое дело, но кто-то же направил меня сюда? – Он взял Ян Байшуня за руку: – Идем, отведу тебя в теплое место.

Впервые в своей жизни Ян Байшунь почувствовал тепло человеческой руки. Вдвоем они покинули деревню Янцзячжуан, их силуэты, высокий и низкий, удалялись все дальше. Ян Байшунь пытался завести разговор:

– Дядюшка, а вы не боитесь ночью встретить волка?

В ответ Лао Пай выдернул из-за пояса тесак; его лезвие холодно сверкнуло в лунном свете.

– Я к этому готов.

Ян Байшунь засмеялся. Все так же держа Ян Байшуня за руку, Лао Пай привел его в соседний поселок; они дошли до его восточной окраины и постучались в ворота харчевни, хозяина которой звали Лао Сунь. Долгое время никто на их стук не отзывался. Лао Пай постучал снова. Наконец внутри зажегся свет, и они услышали недовольный голос Лао Суня:

– Что еще за черепашье отродье свалилось на мою голову в такое время?

Но открыв ворота и увидев на пороге Лао Пая, он улыбнулся. Лао Пай частенько заходил в харчевню Лао Суня и не раз его брил. Лао Сунь, кроме того что брился у Лао Пая, любил проходить у него такую процедуру, как чистка слезных каналов, которые Лао Пай прочищал ему при помощи конского волоса. Они прошли в харчевню, печь в которой уже давно остыла. Лао Сунь заново развел огонь, вымыл руки и приготовил две чашки лапши с бараниной. Ставя перед гостями горячее, с пылу с жару угощение, он сказал:

– Мяса не пожалел, на троих бы хватило.

Лао Пай, выбивая свою трубку, показал Ян Байшуню на лапшу:

– Кушай.

Ян Байшунь за раз умял целую чашку лапши, отчего весь покрылся испариной. Где-то снаружи заголосил петух. Ян Байшунь расплакался, слезы капали в его пустую чашку.

– Дядюшка…

Лао Пай жестом остановил его. Даже спустя несколько десятилетий Ян Байшунь все еще помнил ту чашку лапши. Однако позже он узнал, что, делая этот широкий жест, Лао Пай старался вовсе не для него. За день до этого Лао Пай ходил брить головы в деревню Гунцзячжуан. Деревня эта считалась большой, на двести дворов, однако у Лао Пая клиентов там было не много, всего три семейства. Здесь располагалась вотчина цирюльника Лао Цзана из деревни Цзанцзячжуан. Но три семейства тоже давали прибыль, к тому же деревня Гунцзячжуан находилась совсем близко от деревни Пайцзячжуан, всего в каких-то пяти ли. Так что Лао Пай не досадовал, что работы здесь было мало, и примерно раз в месяц заглядывал в эту деревню. В прошлый раз, когда он туда наведался, было ясно, однако к полудню, когда он уже заканчивал работу, погода вдруг испортилась. Стал накрапывать пусть небольшой, но докучливый дождь. Лао Пай глянул на тучи: ничего хорошего в ближайшее время они не предвещали. Клиент Лао Пая, Лао Гун, стал его уговаривать:

– Пообедай у нас, а потом пойдешь, а то промокнешь, заболеешь еще.

– Да здесь ходу-то всего ничего, пять ли – и дома, – ответил Лао Пай.

Он одолжил у Лао Гуна дождевик и, накрывшись им, побежал в свою деревню. На входе в деревню стоял коровник, приблизившись к нему, Лао Пай заметил под его карнизом прятавшегося от дождя подростка. Лао Пай думал пройти мимо, но тот вдруг окликнул его: «Дядя!» Лао Пай остановился, внимательно посмотрел на подростка и узнал в нем Чуньшэна – старшего сына своей старшей сестры. Шестнадцать лет назад его сестра вышла замуж и обосновалась в деревне Юаньцзячжуан, что находилась в двадцати двух ли от их родной деревни. Чуньшэну уже исполнилось пятнадцать лет. С утра пораньше он отправился в уездный город продавать ткань, а продав, пошел обратно домой. Когда он проходил через деревню Пайцзячжуан, его застал дождь, поэтому он решил переждать его под карнизом. С тех пор как десять лет тому назад с Лао Паем приключился «монгольский инцидент», его жена, Лао Цай, запретила ему поддерживать всякие отношения с сестрой, и Лао Пай ее послушался. Иной раз, пользуясь своими отлучками по работе, он втихаря все-таки заходил в деревню Юаньцзячжуан, чтобы проведать сестру. А тут, случайно увидав Чуньшэна в своей собственной деревне, Лао Пай растерялся, не зная, как ему поступить. Будь то в любой другой день, Лао Пай перекинулся бы с Чуньшэном парой фраз и распрощался. Но сейчас на улице шел дождь, поэтому увидеть родного племянника и пройти мимо было для Лао Пая просто немыслимо. Тогда, собравшись с духом, он повел Чуньшэна к себе домой. Лао Цай как раз в это время занималась стряпней, сегодня она делала яичные лепешки. Обычно они питались скромнее, но сегодня в их семье, где было трое детей, две девочки и мальчик, младшей дочери, которую звали Мэйдо, справляли день рождения. Так что когда Лао Пай решил в дождь бежать домой, он в том числе думал и про Мэйдо. Лао Цай не любила сестру Лао Пая, соответственно, его племянник ее тоже раздражал. Увидев, что Лао Пай заявился с племянником, Лао Цай пошла на уловки и стала делать лепешки заметно тоньше. Простодушный Чуньшэн посчитал, что раз он оказался в гостях у родного дяди, то вести себя можно как дома. К тому же не каждый день ему выпадало счастье полакомиться лепешками, поэтому за столом он не стеснялся и съел одиннадцать лепешек. Когда они отобедали, дождь уже закончился, и Чуньшэн, вытерев рот, ушел восвояси. Лао Цай сразу стала отчитывать мужа, что его племянник мало того что свалился как снег на голову, так еще и съел за раз десять с лишним лепешек.

– Когда в доме лепешек не готовили, он почему-то не приходил, а тут за двадцать с лишним ли почуял. Разве это не вредительство с его стороны? Он, значит, съел десять с лишним лепешек и сытый отвалился, а бедняжка Мэйдо осталась голодной.

Мэйдо, слушая мать, жалобно расплакалась. Лао Пай, в общем-то, был согласен, что племянник забыл про всякие приличия. Это вовсе не означало, что он должен был совсем отказываться от лепешек, но ведь он потерял им счет. Пусть бы он съел хотя бы девять лепешек, чтобы в памяти осталось слово «несколько»; съешь он десять лепешек, говорили бы уже «десяток», но съев одиннадцать, Чуньшэн предоставил Лао Цай полное право говорить про «десять с лишним» лепешек. Лао Пай удивлялся, что его племянник думал только о себе, забыв, что тем самым подставляет своего дядю, также ему было странно, что Чуньшэн не подумал о разнице между девятью и одиннадцатью лепешками. Если бы Лао Цай выказывала свое недовольство исключительно по поводу племянника и съеденных им лепешек, то Лао Пай и слова бы не сказал против. Но та от племянника перешла на сестру Лао Пая. Вообще-то, за все десять лет, с тех пор как Лао Пай разорвал открытые отношения со своей сестрой, Лао Цай и Лао Пай никогда про нее не разговаривали. Но вся эта ситуация с лепешками весьма зацепила Лао Цай. Если бы она, вспомнив сестру Лао Пая, просто поворчала, Лао Пай бы все снес молча, однако Лао Цай, распаляясь все сильнее, назвала его сестру «потаскухой». Когда сестра Лао Пая еще ходила в девушках, по деревне прошел слух, что она спуталась с бродячим торговцем. Даже если это так и было, ну так что с того? С тех пор прошло уже семнадцать лет. Но Лао Цай не унималась и от сестры Лао Пая перешла к его «монгольскому выродку», и в конце концов заключила, что все их семейство – это сборище подонков. И даже эти ее слова Лао Пай бы стерпел. Но Лао Цай пошла еще дальше и наконец, войдя в раж, вдруг выпалила:

– Раз уж вы с сестрой одного поля ягоды, то на кой вам вообще пару искать понадобилось? Творили бы свои гнусные делишки вместе, и делу край!