Хочу на радио «или почему на радио работать не стоит»
Ко всей этой адской команде он присовокупил еще и Шнура.
Сергею Шнурову, уже тогда лидеру группы «Ленинград», но еще не гламурному мультимиллионеру, дали вести программу. Программа выходила ночью, в рамках специального проекта под названием «Фантом FM».
Что такое «Фантом FM»?
Это загадочно, но просто.
После нуля часов, без лишних церемоний, радио «Петербург Ностальжи» трансформировалось в другое радио. Вот в этот самый малопонятный «Фантом FM».
Что это значит?
Да ничего особенного. Просто в 12 ночи радиостанция вдруг меняла формат. Карета превращалась внезапно в тыкву. Бальное платье становилось лохмотьями. Легкая музыка сменялась жесткой альтернативой. Вместо Мирей Матье звучал какой-нибудь «Linkin Park»… Вместо «Bony M» врубали «Sex Pistols»…
Короче, та же открытая студия, та же неоновая вывеска «Ностальжи» – все то же, но только другое радио. Тот же пульт, тот же стол с микрофоном, та же лицензия на вещание, – но только «Фантом FM».
Со стороны все это выглядело странновато. Казалось, что радио сдавало свое помещение кому-то в аренду: музыка и ведущие менялись, а студия и официальное название – нет.
Но это было отнюдь не так. Просто программный директор (Кремов) был не слишком ностальгирующим человеком. И «Ностальжи» это ему до чертиков надоело. В общем, обычная самодеятельность в духе девяностых годов…
Автором этого мегапроекта был дружбан Кремова – некто Денис Рубин. Его мой коллега тоже перетащил на это несчастное липовое «Ностальжи». Выловив предварительно из самых недр питерской контркультуры. (В этот момент количество альтернативщиков на попсовом радио достигло своей критической массы. И что-то вот-вот должно было произойти…)
Короче, Дениса назначали креативным директором. И он принялся за работу, засучив рукава.
Креативный директор проявил, воистину, креатив недюжинный. Первое, что он сделал, придя на радио – взял да и переделал его на другое. Так вот и получился «Фантом FM».
Ну в общем, когда все «отморозки» Питера были собраны, тут-то и началась настоящая «ностальгия».
И вот на этом самом «фантом-ностальжи» Шнуров вел свою авторскую программу. Не помню, как она называлась, но суть ее была такова. Шнур и его коллега Сева Андреев (музыкант из группы «Ленинград») задавали в прямом эфире какую-то тему. И вместе со слушателями обсуждали ее битый час.
Тем было много – разных и познавательных. Лично мне посчастливилось услышать две: «Пидор ли Киркоров?» и «В каких питерских клубах больше всего „говна“?»
Звонки, мнения, споры… Обычная радиопередача девяностых.
Гонорар Шнурова был высоким. Настолько большим, что возвышался над студийным столом. Его перед самой программой ему выкладывали прямо у микрофона. По серой схеме, наликом, так сказать. Была им литровая бутылка водки. К концу программы она становилось пустой.
И вот однажды, белой питерской ночью – прозрачной, как шнуровская бутыль – случалось вот что.
Во время очередной такой передачи, в момент ее творческой кульминации – (ну то есть, когда пузыряка была осушена уже практически до конца), этот самый «коллега Сева» вдруг Шнурову и говорит: «Слушай, Серега, вот ты все время орешь, что все трусы и лицемеры… Ну а сам-то ты можешь членом перед прохожими потрясти?»
В общем, зря он это сказал.
И вот теперь представьте себе картину.
Волшебно-белая ленинградская ночь. Изношенное покрывало неба, лежащее прямо на серых крышах. В нем дырочки неярких звезд – одну проткнул Адмиралтейский шпиль. Другую тайно продырявила игла Петропавловки…
Под покрывалом – бледно-желтое тело Невского. Нелепый фаллос Дома Зингера. Клешни Казанского, тянущиеся к нему. (Неловкие его распахнутые объятья.) Вот крабовая палка думской башни. Вот дырчатый голландский сыр Гостиного двора…
На главной улице Петербурга из колонок открытой студии звучит бархатистая музыка. Какой-то томный французский шансон – то Ив Монтан, то ли Шарль Азнавур… (Кто-то утверждает, что играло нечто в стиле deathcore, что, конечно же, ситуацию только усугубляет.)
Возле витрины – туристы. Над витриной – неоновая вывеска – «Nostalgie»…
А под роскошной надписью «Nostalgie», внутри этой самой витрины, отплясывает мужик. На студийном столе. Без штанов. Беззаботно размахивая волосатой пиписькой.
«Юнэ ви дамур…» – нежно картавил Шарль Азнавур. «Nostalgie» – романтично переливалась надпись. И глаза. Глаза французских туристов. Немигающие, размером с витрину открытой студии. Дом Зингера поплыл. Адмиралтейство качнулось.
Похоже, это был национальный шок. Возможно, самый мощный с того великого двенадцатого года. Реальная расплата за спаленную пожаром Москву.
Передачу свою Шнур закончил тоже вполне ностальгически: «Удачи вам, сука, любви, на х. й, и терпения, б. я…» – уже немного устало прохрипел в микрофон он. (Бог миловал: французы не понимали по-русски!) И, исполнив все обязанности ведущего радио «Ностальгия», удалился. Допивая остатки водки и застегивая по дороге штаны.
Говорят, кто-то слышал звук падающего французского тела. Снимем шляпу! Это была первая жертва беспощадного «русского ностальжи»…
Вы удивитесь, но программа эта вышла в эфир не последний раз. Но что там происходило дальше – покрыто мраком времен и ужасом иностранных туристов.
Вот так в одно историческое мгновение, изменился в нашей стране ведущий на радио. Был тихий комсомолец в костюме, а стал буйный членотряс без штанов.
Что же касается наших дней.
Стоит ли говорить, что сегодня подобное невозможно. Даже во сне самого лютого камикадзе-боевика.
Случись такой эфир в наши дни – закрыли бы всех. Включая Невский проспект, и белую ночь со звездами. А тогда – тьфу, ерунда какая! Никого кроме французов и не упало…
Забегая вперед, заметим: недавнее «предупреждение» от Роскомнадзора (контролирующего монстра новой эпохи) радио «Рекорд» получило только за одно наше упоминание в эфире о порнофильмах. К тому же после слов: «запрещено для детей!»
Но это уже совсем другая история.
Давайте обо всем по порядку.
Девяностые (продолжение)
Но не только эфирная анархия… Та эпоха – «кубизм» российского радио – отличалась от сегодняшнего радиоконструктивизма еще очень и очень многим.
Что такое дневной ведущий, ну, скажем, в 1998 году? Капитан судна, пилот на авиалайнере – человек, от которого в эфире зависит все. Да и сам «авиалайнер радио» был совершенно другим.
Представьте себе.
Тесная студия, до потолка забитая CD-дисками. Микшерский пульт, занимающий половину комнаты (и даже иногда вылезающий из двери). Электростанция аппаратуры. Телефонные узлы проводов. CD-проигрыватель размером с советский холодильник «Витязь»…
А ведущему нужно со всем этим хозяйством управиться. Без него радио не работало вообще. Эфир целиком и полностью держался на хрупких плечах диджея (название правомерно, поскольку музыку он ставил и миксовал сам.)
Но задачей его было не просто включать и сводить песни. Нужно было еще решить, какой трек прокрутить! «Rammstein» или Аркадий Укупник, «Pink Floyd» или «Ласковый май»? Выбор, воистину, гамлетовский!
(Конечно, так было далеко не на всех радио. На некоторых станциях никаких неформатных дисков не было в принципе. На других они зачем-то все-таки были, но их появление в эфире ограничивал так называемый черный список – перечень треков, которые ставить в эфир нельзя. В целом же картина была такая.)
Никаких плейлистов, никаких музыкальных программ с ротациями – один сплошной человеческий фактор. И фактор этот – ты – пилот самолета, капитан корабля, рулевой эфира.
А после творческих мук «какую же песню мне через 10 секунд прокрутить?», нужно было еще и выйти в эфир.
А выйти в эфир тогда – это не просто «прочесть погоду». Выйти в эфир – как выйти на сцену «Оскара» получать.
Говорить нужно было что-нибудь этакое, незаурядное. Придумывать – нечто сшибающее с ног. Сказать что-нибудь неинтересное – «провалить явку». Не удивить, не шокировать – значит есть хлеб ведущего даром.
Говорили в микрофон через каждые две песни. Порой даже через одну. Выход не ограничивался ничем – ни временем, ни уголовным кодексом, ни совестью.
Помню типичное замечание типичного радионачальника девяностых. Кажется, программного директора некоего радио «Модерн»: «Слишком мало говоришь в эфире…» – сказал мне однажды он.
Настоящий упрек древнегреческому философу!
Здесь стоит подробнее рассказать об этом выразительном явлении того времени – о первой петербургской сетевой радиостанции – «Радио Модерн».
«Радио Модерн» в нашей стране было первым и единственным музыкально-разговорным радио (оно же было и последним из таковых.)
Что означает «музыкально-разговорное» радио?
А это значит, что «Модерн» хоть и был радиостанцией музыкальной, но говорили на ней не меньше, чем на «Эхе Москвы».
Разве такое возможно?
Разумеется, невозможно. И, видимо, этого парадокса станция не перенесла. Она довольно быстро исчезла с российской радиокарты. Вместе с другими причудами этих лихих времен.
Кстати, из яйца этого радио вылупилась целая плеяда звезд: Дмитрий Нагиев, Сергей Рост, Алла Довлатова, Бачинский и Стиллавин (да и собственно ведущий Кремов появился на свет именно там).
Так что же это было за радио?
А было оно типичным явлением девяностых.
«Модерн» был радиостанцией беспрецедентно свободной. (Свобода переходила в волю, воля – в раздолье, раздолье – в беспредел.)
Ведущие не были ограниченны ничем – ни земными правилами, ни божьим законом. Говорили всё что хотели. Говорили сколько хотели. И чего не хотели – говорили тоже. Да и не только говорили: орали, кашляли, храпели и даже многозначительно молчали в эфир.
Один мой институтский приятель какое-то время работал на этом радио. Так вот он, например, в эфире пердел.
Ну то есть ни с того ни с сего вдруг начинал имитировать ртом соответствующие звуки.
Однажды я решил послушать его в эфире. Дай, думаю, узнаю, чего там человек говорит в микрофон. Оказалось, не говорит ничего: настроил волну, а там, извините, пукают.
И все это божьим днем, между рекламой и песнями. Хрипы, стоны, кряхтения – ведущий был, воистину, королем. Музыка лишь скромно его оттеняла. Она исправно выполняла роль декорации.
Песни на «Модерне» были забитой прислугой. Их щемили, шпыняли, щипали за зад…
Ведущие говорили не только вначале и в конце трека, как это делается сейчас, – выйти в эфир они могли когда их душе угодно. Хоть на припеве, хоть на куплете – попукивания могли возникнуть в любое время. (И даже во время рекламы порой слышался какой-то пердежь.)
Поставит ведущий, ну, скажем, группу «Кино». Но песню люди все равно не услышат. Поскольку прямо на треке он начнет о чем-то рассказывать. Ну скажем о том, какой вчера у него был классный секс. И группе «Кино» даже станет как-то неловко. Что она мешает слушать про неуемную эрекцию ведущего.
С концом смены ведущего в эфире менялось не только содержание разговоров. С его уходом перетряхивался весь музыкальный формат. Уходил один диджей – заканчивался Крис Кельми. Приходил другой – начинался Крис Ри. За песней Майкла Джексона следом шел певец Жэка. После Юрия Шатунова мог возникнуть «Юрай Хип».
Но неистовым на радио «Модерн» было не только веселье.
Шоу – это, вообще, синдром западный, не наш. Русскому человеку недостаточно просто ржаки – он алчет страдания. Душе нашей чуждо стремление к беззаботному бытию.
Так вот, «Модерн» был радиостанцией абсолютно свободной. А свобода – это лакмусовая бумажка для всех. И в частности, она лучший проявитель национального характера.
Что сделает какой-нибудь французский или американский ведущий, если ему в эфире дать больше свободы? Сомнений нет, он станет пошлее шутить. А что будет делать наш «свободный художник»? Ну разумеется: он начнет рубить правду-матку: причитать, критиковать, жаловаться.
И если уж суждено развлекать, то пусть уж это гнусное развлечение будет с налетом страдания. (В случае моего приятеля – с пердежом.)
В девяностые русский ведущий освободился от пут цензуры социализма – худсоветов и других нравственных и идеологических препон. А цензурой капитализма – форматом – еще не был до конца опутан. А значит, в тот исторический момент он был независимым абсолютно. Такой свободы не было никогда и ни у кого!
И отхватив этот ломоть вседозволенности, русский ведущий начинал в эфире скорбеть: метался, стенал, расковыривал человеческие страдания, терзался, снова стенал и страданиям человеческим сострадал.
На самой свободной, а значит и самой русской по сути своей станции «Модерн», работали самые русские по духу ведущие. У них болью томилось сердце и болела томлением душа.
Дмитрий Нагиев, например, в эфире все время каялся. Рвал душу. Исповедовался во грехах. «Кто я такой? – стенал он в эфире. – Зачем я есть? В чем смысл моей жизни?»
Его коллега Аркадий Арнаутский прощался со слушателями так: «Не расстраивайтесь: ведь кому-то намного хуже…»
Другие работники «модерновского» эфира тоже все время плакали и хандрили.
Среди этих «русских ведущих» была и Алиса Шер. Жена Дмитрия Нагиева. (Нерусскость ее фамилии объясняется тем, что это был псевдоним, а не ее настоящая фамилия, а настоящая ее фамилия была Нагиева, хоть и она настоящей ее фамилией, строго говоря не была, поскольку Нагиев – это фамилия ее известного мужа, а, значит, нерусский ее псевдоним мог скрывать любую фамилию – как русскую, так и не русскую тоже.)
На радио «Модерн» Алиса вела программу. Программа имела большой успех.
Структура ее шоу была такой: одна малюсенькая, еле заметная песенка в часе, и десять пышных, солидных, раскормленных на убой толстяков. Ими была огромная пачка писем от слушателей программы. Своим шершаво-бархатным полушепотом Алиса неспешно читала эти письма в эфире.
Но вы не подумайте: письма тогда – это совсем не то, что сейчас эсэмэски. Написаны они были на совесть – убористым почерком на десять-пятнадцать страниц. Их авторы – очень яркие, но не очень душевно стабильные люди. Они имели свободное время, кучу проблем и литературный талант.
Эти талантливо-проблемные слушатели писали о своих фобиях, фрустрациях, меланхолиях. О депрессиях, психозах и галлюцинациях наяву. Подробно рассказывали о своих язвах, гонореях и диареях. О запорах, расстройствах кишечника, о запахе изо рта…
«Моя физическая патология – вещь крайне занимательная и требует подробнейшего рассмотрения в эфире», – так начиналось одно солидное, увесистое письмо.
«Воистину, поэзии Данте достоин мой тяжкий душевный недуг», – гласил эпиграф другого письма-пятитомника.
Всей этой скорбью Алиса наводняла эфир.
Бывало, включит человек музыкальное радио и тут же начнет плакать. Ибо страданиями людскими переполнялась его душа.
Наше время
А теперь переносимся в наше время.
Включим приемник. Прислушаемся. Нет ни скорби, ни пердежа. Ведущие не пукают, слушатели не страдают.
Заходим на радио. Открываем студийную дверь.
И что мы видим в недрах этого помещения?
Куцый минимализм. Малюсенький пульт. Большой компьютерный монитор. Рядом другой монитор – еще больше, чем первый. Никаких проигрывателей в помине нет.
Дисками и не пахнет. Какие такие диски? Они давно уже хранятся не там. Их аккуратно сложили в пакеты и ночью вынесли на помойку…
Так откуда же в эфире берется музыка?
Из коробочки под названием «комп». Компьютер. Размер этой штуки в две тысячи раз меньше китайской стены из дисков. Зато в ней помещается вся музыка планеты Земля.
А где же ведущий? Где наш эфирный герой? Компьютер стоит, а куда подевалась личность?
Так вот же она, приглядитесь! Вон видите, торчит ее хохолок?
Что, разве совсем не видно? Ну вот же – мелькает над монитором! Не разглядели? Поверьте на слово: она действительно там сидит.
Сидит теперь наша личность какая-то неприкаянная. Унылый флегматик, забытый всеми кумир.
А что же он просто сидит? Почему не выходит в эфир? Почему же не ставит песни?
А ставить песни ему теперь вообще нельзя. Не просто не требуется, а запрещено категорически. Строжайшим образом ультимативно воспрещено!
А кто же теперь ставит музыку?
Музредактор.
Все нужные треки он «забил» неделю назад. (Это называется «плейлист». – об этом ниже.) Ну а чтобы ведущему их выбирать самому – нет уж, лучше сразу уволиться по собственному желанию.
А не выходит в эфир наш герой по той же самой причине: говорить в микрофон ему теперь тоже запрещено. Точнее, разрешено, но особой нужды нету. Точнее есть, но только совсем чуть-чуть. И не говорить, а слегка обозначиться. Высунул ушки – и мигом обратно.
Разговоры в эфире – свидание в тюрьме: везде жесточайший регламент. Шаг вправо, шаг влево – это теперь расстрел.
Современный дневной ведущий выходит в эфир как заключенный обедать: все строго по расписанию. Прыжок на месте расценивается как побег. (Попукивание в микрофон – немедленная казнь через повешение.)
График примерно такой.
Первый выход в часе – это типа «здрастье-мордасте». Здесь обычно говорят время, анонсируют песни в часе, представляют станцию и себя.
Второй – это примерно минут в пятнадцать. Здесь тоже какая-то рекламная информация или спонсорские погода с пробками (что же еще спонсировать – не умные же мысли ведущего?).
Следующий выход – где-нибудь в половину. Здесь может быть так называемый смс-чат: чтение эсэмэс от слушателей – или устная, то есть прочитанная ведущим, реклама. Ну или какая-нибудь его умная, но не слишком, однако, умная мысль.
Последний выход в часе – это где-то за пятнадцать минут до окончания часа. Здесь тоже какой-нибудь рекламо-погодо-анонс.
Итого: чистое рабочее время дневного ведущего – это 4-5 выходов в часе. А средняя продолжительность одного выхода – 30-40 секунд. То есть в эфире он меньше пяти минут в час! Менее 20 минут – за четырехчасовую смену.
Бывает, конечно, что выходов в часе и шесть, и больше. Но это уже лишь на «станциях-подворотнях», куда высокие рейтинги боятся и нос показать. (Речь в данном случае идет только о дневном музыкальном эфире. Регламент так называемых «программ по заявкам», интервью с гостем или «записных программ», конечно, совершенно иной.)
На некоторых радиостанциях время выхода – аж целая минута. Иногда полторы или даже, страшно сказать, две. Но такие вольности касаются не слишком успешных станций. Тех, самых, что прописались в фундаменте рейтинговой таблицы.
На танцевальных радио выходы в эфир и того короче. Здесь исповедуется «разговорный аскетизм». Содержание принесено в жертву динамике. Изысканность – краткости. Остроумие – задору.
Востребованный талант дневного ведущего – умение на ровном месте высекать «позитив».
А танцевальные радио в современном радиомире – это, во многом, флагман. Запевала, задающий темп остальным. Поэтому скорость и краткость на современном радио – девиз универсальный.
Как видим, роль дневного ведущего на музыкальном радио коренным образом изменилась.
Теперь он не главный герой Ромео, а дерево под балконом Джульетты. Четвертое слева. Еще левее. Да, это он.
А менялась эта роль так.
Вначале дневного ведущего просили: «ставь пластинки и побольше говори в микрофон!» Потом на радио стал популярен слоган директора французского радио «Монте Карло»: «Если нечего сказать – просто поставь пластинку!» Эфирный девиз нашего времени звучит так: «Не говори ничего, и пластинку тоже ставить не надо!»
В результате такой «обратной селекции» и получился тот обрубок-«диджей», которого мы и слышим сегодня в эфире.
Таким образом, сама личность современного дневного ведущего – его мнение, шутки, мысли – выражена не больше, чем личность официанта, что принес вам еду.
Это вовсе не означает, что официант ее совершенно не проявляет. Он может улыбнуться, отвесить изысканный комплимент и даже игриво вам подмигнуть. Но его основная задача, как вы понимаете, состоит далеко не в этом.
То же касается и причастности ведущего к технике… Здесь все просто: никакой причастности нет!
Всю техническую задачу исполнил компьютер, музредактор и специальная программа.
И ведущему лишь остается…
Знаете, чем занимается наш герой в то время, когда не говорит в микрофон? (А это примерно 55 минут в часе.)
Да всем чем угодно, только не тем, что имеет отношение к радио! Копается в телефоне, ползает в соцсетях, смотрит видео на канале Youtube…
А что же ему еще делать? Техника и жесткий регламент вытеснили его на обочину эфира.
Конечно, хороший ведущий всегда в работе; он все время думает, как сделать свои выходы интересней… Ну только где таких подвижников сегодня отыщешь?
Такая отстраненность не может не ощущаться. Она заметна по обе стороны «радиограниц».
У аудитории, затерявшейся между песен, карликовый человечек не вызывает сколько-нибудь значимого интереса. Да и ведущий своей востребованности не чувствует уже давно. Ощущение связи с эфиром отсутствует полностью. Соучастия с радиопроцессом нет.
И есть только одна возможность выразить свою индивидуальность.
Какая?
Конечно же, произнести свое имя в эфире!
«С вами Евгений Сидоров!» – что может быть прекраснее этих слов! (Если, конечно, вы – Евгений Сидоров.)
Как говаривал американский дедушка Дейл Карнеги: «Имя человека – самый сладостный и самый важный для него звук на любом языке».
Так что может быть приятней, чем рассказать о нем миру! Объявить свое имя – сладостная обязанность «дневника». Поэтому делает он это красиво, любо-дорого слушать!
«Меня зовут Сидор Евгеньев!» – с нежностью сообщает дневной ведущий. «С вами Рулон Обоев!» – торжественно произносит другой. «В эфире Семен Непотребко!» – говорит третий, вкладывая в эти слова и талант и душу.
Зачем?
А вдруг услышат и пригласят вести корпоратив!
Работа на корпоративах – это и есть сверхзадача. Его прекрасная и конечная цель.
А какой же ей еще быть?
Зарплата у дневного ведущего сравнительно небольшая. В Петербурге – 30-50 тысяч рублей в месяц, в зависимости от станции и количества рабочих часов. (В Москве – 40-60 тысяч – на момент написания этой книги.)
В итоге: денег немного; таланты сданы на вахте станции, как газовый баллончик при входе в клуб.
И остается одно: произнести в эфир свое имя. Прокричать его в микрофон – и ждать. Ждать, когда тебя пригласят ведущим на свадьбу. Или в клуб. Или на корпоратив. Или на проводы в армию. Или на открытие шаурмы. Или в любое другое место, где за крик в микрофон платят деньги.
Цель, кстати, не так и мелка: на одном предновогоднем корпоративе можно заработать больше, чем за несколько месяцев работы на радио. Сама работа на радио – «лицензия», чтобы вести корпорат.
Конечно, охотятся за этой работой не только дневные ведущие. Конечный смысл любой передачи (а также песни, книжки и шутки) в наши дни – все тот же корпоратив. Работа на корпоративах – последняя остановка современного творчества. Корпоративная вечеринка – вот истинный апогей искусства и мастерства!
Но мы говорим про радио. Итак.
Итак, эпоха сменилась, и российское радио было захвачено. Его оккупировали Плейлист, Ротация и Формат.
Что это за ужасные монстры?
Не пугайтесь, слова хоть и страшные, но сложного ничего нет.
Плейлист – это определенный набор песен, которые конкретная радиостанция воспроизводит в своем эфире. Этот «комплект» забит в компьютер и существует, как мы уже говорили, сам по себе. Автономно от дневного и любого другого ведущего.
При этом «равенства перед законом» у песен нет: одни треки звучат чаще, другие реже. А это уже «ротация». То есть количество повторных прокручиваний определенного трека в эфире. (Обо всем этом мы подробнее расскажем ниже.)
И вот мы подошли к самому жуткому слову – «формат»! Формат – это теперь и есть радио. Этим словом определяется современный эфир.
Теперь можно остановиться на нем подробнее.
Формат
Слово заболтанное и до ниток затертое. А значит – не всем понятное до конца.
Ведь говоря о формате, можно иметь виду две разные вещи:
1). это то, что нужно слушателю,
2). это то, что можно ведущему.
Разумеется, то, что можно ведущему, зависит от потребностей слушателя. Эти вещи связаны напрямую. Но это не одно и то же. Поскольку формат для слушателя – это выбор. А для ведущего – ограничения.
Нас этот термин, конечно, интересует с точки зрения ведущего. С точки зрения слушателя формат – это, так скажем, определенное, ожидаемое, стилистически выдержанное содержание. Говоря проще, желая услышать что-то конкретное, слушатель предполагает, что он услышит именно это, а не что-то еще.