Хочу на радио «или почему на радио работать не стоит»
Так вот, если вы – это и есть тот самый мученик-покупатель, – знайте: это был не террор, не захват центрального универмага города – это был я, обычный ведущий радио «Гостиный Двор»!..
Работал я там, как можно догадаться, недолго. К концу недели уволился «по соглашению сторон». Это волшебное решение устраивало всех – и меня, и начальство, и посетителей Гостиного двора тоже. Признания от публики я так и не получил. А директриса рисковала иметь пустым крупнейший универмаг города.
Уволился я, в общем, и двинул дальше искать работу.
Напротив Гостинки, на Садовой улице, было кафе. То ли хинкальная, то ли пышечная-отрыжечная… И я, конечно же, в эту пельменную заскочил. Но, увы, надежды не оправдались. Своего радио в пышечной еще не открыли.
Грань веков
И вот эпохи столкнулись как паровозы.
Безумные девяностые почуяли благоразумие нулевых. Одна эпоха уже начала собирать чемоданы. Другая – топталась у двери, стесняясь еще войти.
Безвременье пришлось примерно на 2000-2005 год.
Раздолье послесоветской разнузданности не могло длиться вечно. Но и разом все это было не прекратить.
В общем, лихие девяностые уходили… Приходили полулихие двухтысячные.
В 2003 году я вовсю работал в дневном эфире «Рекорда». К тому моменту процесс «модернизации» уже тихонько пошел: облик музыкального радио начал медленно, но необратимо меняться. Эфиры становилось «приличнее». Ведущие превращались в ведущих. (Из ведущих-городских сумасшедших, ведущих-маньяков и ведущих-мудаков).
Короче, радио свернуло с кривой дорожки. На нетернистый путь коммерции и здравомыслия.
Но инерция 90-х все еще давала о себе знать. Одним из ее жертв, как вы могли заметить, был я.
В 2003 году мой дневной эфир весьма отличался от дневных эфиров на других станциях. Там по дневным ведущим уже проехался асфальтоукладочный каток. Средняя продолжительность выхода в эфир упала с пяти минут до минуты; их количество – с двадцати до пяти выходов в часе.
Мои же эфиры на этом фоне выглядели несколько диковато. Я по-прежнему мог говорить в микрофон практически все. Все, что бы ни пожелали мои беспризорные губы. А также мятежная челюсть и бродяга-язык.
Несмотря на уже наметившуюся жесткость плейлиста я мог поставить в эфир все что угодно. (В рамках существующей в компьютере базы песен, конечно. Сейчас этого «чуланчика» уже давно нет. Но тогда я мог выдернуть из него любой трек – хоть песню Вертинского 1939 года.)
А говорил я в микрофон…
Впрочем, это история отдельная.
Тому, что я тогда выдавал в эфир, в современном радиобизнесе определения нет. Сегодня такое ставят в пример как причину немедленного увольнения. На одних радиостанциях за это штрафуют. На других – непоправимо наказывают в темной радиокладовой…
Что же я говорил в эфир?
Программный директор «Рекорда» придумал этому явлению специальный термин. Не слишком, может, академический, но точно отражающий суть. Термин такой: «обсирать артистов».
Что это значит?
Ну вот представьте себе: эфир. Играет, ну, скажем, «Руки вверх!». Ну предположим, песня: «Ну где же вы, девчонки?».
А в конце этого тепленького, еще не допетого до конца трека странный дяденька хриплым голосом вдруг рычит:
«Зачем эти сладкоголосо-безголосые зайчики пытаются всех убедить, что им нужны девчонки? Ведь такими нежными голосами поют только те, кто любит мальчишек… – причем любит, по нескольку раз на дню…» – хрипел я в микрофон во время обычного дневного эфира.
Программный директор восторгов по поводу таких «выходов» не испытывал. Все это нравиться ему, как сами понимаете, не могло.
Особенно, если учесть, что «Руки вверх!» были участниками мероприятий, которые периодически проводил «Рекорд»… (Как, впрочем, и другие обосраные мною артисты.)
Программным директором на тот момент был Андрей Резников. Он же был и одним из хозяев «Рекорда». Кем он благополучно и является по сей день. Ну в смысле, хозяином, а не программным директором. Хозяин Резников программного директора Резникова давно уволил.
Но тогда он был и владельцем и программным директором. Поэтому к моим «обсёрам» он относился с двойной «любовью»…
Как человек неглупый Резников понимал: говорить в эфире такое – это все равно как продавцу кваса мочиться, ну скажем, в квас. К тому же прямо на глазах покупателей.
Но как человек деликатный – а также учитывая наши приятельские с ним отношения, мою «хриплую харизму» (а возможно, эти «разоблачения» бессознательно удовлетворяли его альтер эго!) – всей этой прелести он мне строго не запрещал.
Однако тактично пытался изменить мою «творческую установку».
«Хруст, ты пойми: человек, слушая песню на радио, думает, что в эфир ее поставил именно ты! А как же ему думать? Ведь ты же в его представлении – диджей! А ты берешь и сам рубишь сук, на котором сидишь: говоришь, что исполнитель – мудак, а песня – говно. И слушатель вообще ничего не понимает!»
Поспорить было непросто…
Но изменить себе было тоже никак нельзя. Как отказаться от образа неподражаемого отморозка! Нажитого при этом непосильным трудом. Как же быть? Выход был найден!
Чтоб не идти против совести, с одной стороны, и не расстраивать любимого программного директора, с другой, была придумана схема. Настоящий «План Б»!
Так вот, я знал, что Резников во время моего эфира может слушать «Рекорд» только в двух местах: либо в машине, либо у себя в кабинете. Следовательно, для начала нужно было произвести ориентировку на местности. А именно – выяснить, где он находится в данный момент.
Если его нет на работе – весьма вероятно, что он за рулем. А это значит, что приемник он, наверняка, слушает.
В этом случае мои выходы в эфир – ничего не попишешь! – подлежали корректировке. Певцы становились чуть меньшими мудаками, а песни – не самым страшным говном.
Но такой компромисс был нестерпим правдолюбу!
Поэтому особым вниманием пользовалась стратегия «Кабинет». Кабинет программного директора. Тогда он находился через одну дверь от эфирной студии.
Ситуация была в следующем. Когда Резников сидел у себя в кабинете, приемник, настроенный на волну «Рекорда», как правило, был включен. Это плохо.
Но сидел он там не один – в те времена в помещении находилось еще несколько сотрудников станции. Это хорошо. Знание сей дислокации давало мне шанс на победу! И тут начиналась разведка боем.
Как бы невзначай я заходил в кабинет. Типа пошутить, поздороваться, спросить: «Ну как тут ваще сами?…»
Истинная же цель этой хитрой диверсии была иной: мне нужно было выяснить состояние приемника! Если радио выключено – тогда проблем нет: Резников эфир, очевидно, не слушает. А значит можно спокойно идти работать (ну, то есть обсирать артистов).
А вот если оно включено…
Вот тут-то и вступал в силу план!
Приемник стоял на шкафчике неподалеку от входа – протяни руку, и звука нет.
Но как это сделать? Ведь начальник-то в кабинете! А ты у него как на ладони! И сам сгоришь, и артистов не обосрешь!
Оставалось одно – усыпить его бдительность.
Но каким образом? Ведь сонного газа у меня нет!
Ничего не попишешь: внимание нужно было отвлечь собою! Запудрить мозги при помощи личного обаяния…
План был таким: посредством своей яркой индивидуальности в помещение нужно было внести сумятицу. Использовать как прикрытие всех сотрудников, находящихся там. Это требовало недюжинных сил. Физических и, конечно же, интеллектуальных. И трижды перекрестившись, я начинал осуществлять этот план. Я заходил в кабинет – и представление начиналось.
Громко кашляя, шутя и смеясь – временами делая все это одновременно – я незаметно пробирался к приемнику. Анекдоты, приколы, байки – все оружие было пущено в ход.
Сотрудники в кабинете, ухватившись за повод отвлечься от дел, сами начинали смеяться и балагурить. Еще минута – и в помещении полное разложение. Еще секунда – и деморализованы были все!
И вот я почти у цели.
Здесь напряжение нарастало. Кашель становился раскатистей. Смех – более сатанинским. Шутки – немного тупей. Говорить я начинал громче, чем это уместно среди хорошо слышащих. Кашлять – немного туберкулезней, чем полагается тому, кто здоров…
Все смешивалось: кашель плавно переходил в смех, шутки трансформировались в чахоточный кашель. Ресурсы организма были задействованы полностью.
Весь этот титанический труд был хитрым маневром, чтобы отвлечь внимание.
И вот когда оно было отвлеченно. Когда сотрудники и начальник были развращенны окончательно. Когда орали и галдели уже абсолютно все – в этот момент и случалось самое главное! Вот тут-то и осуществлялся план! Тихонько, под шумок этого адского балагана, я тянул дрожащую руку к кнопке. Неслышный щелчок – и приемник стихал!
Опа – и музыка испарилась! Упс – и звуков в динамиках нет.
И главное – никто не заметил! Беснующимся в экстазе людям, как понимаете, не до приемника.
Ну а дальше – стремглав в эфир! И обсирать, обсирать, обсирать артистов…
Такой была граница эпох.
Так же проходила и остальная работа.
Мой тогдашний дневной эфир изобиловал и другой экзотикой.
Еще раз отмечу: на других радиостанциях уже был проведен обряд экзорцизма. И вся «экзотика» была со стонами из эфиров изгнана. Последнее свое пристанище «эфирные бесы» нашли у меня.
Помимо прочего я проводил в эфире разные дивные рубрики. Иногда – прямо на играющих песнях.
Сценаристом и режиссером этих рубрик был не кто-нибудь, а я сам. Я сам их придумывал, сам решал, насколько они хороши, и сам же на месте приводил их все в исполнение. (Представить себе такое сегодня совершеннейшим образом невозможно.)
Была, например, рубрика «Надоело!». Я предлагал слушателям дозвониться в эфир:
«Звони и в одном предложении расскажи о том, что тебе надоело! Ведь всех нас по жизни кто-то достал!..» – таким был мой призыв к участию в этой чудесной рубрике.
Человек дозванивался. Я за эфиром снимал трубку и спрашивал: «Ты в рубрику „Надоело“? Если тот отвечал „да“, то я без дополнительных уточнений – что именно ему надоело – говорил „поехали!“ и тут же выводил „недовольного“ в эфир. Без всяких моих комментариев он начинал „жаловаться на жизнь“ прямо на играющем треке.
В итоге, на песне неожиданно возникал голос слушателя. Дальше – еще один, за ним – еще.
И вот одна за одной по радио звучали разные, странные фразы: „Надоело наше правительство!“; „Надоели говно-дороги!“; „Надоели хачи!“; „Надоело сидеть в тюрьме!“…
И все это – на песне какой-нибудь группы «Демо». «Ну где же ручки, ну где же ваши ручки?» – звучал жизнерадостный голосок певицы… «Надоели хачи!» – перекрикивал его угрюмый бас слушателя.
Была еще одна убойная рубрика. «Человек в кустах», называлась. Понятное дело, посвящалась гайцам.
Механика была той же.
Слушатель должен был дозвониться в эфир и «запалить» работника ДПС. Ну то есть, коротко рассказать о том, где он недавно видел «желающего поживиться гаишника».
Перед началом сего перформанса я неизменно толкал небольшую речь. Ну что-то вроде:
«В эфире рубрика „Человек в кустах“. Посвящается тем, стоящим на дороге „путанам“, что забирают ваши деньги, не доставив вам удовольствия.»
Или: «Давайте расскажем миру о сидящих в кустах представителях российского правопорядка, чье истинное призвание – жалобно клянчить 500 рублей.»
Рубрика имела большой успех. Среди работников ДПС – особенно. Эту дикую популярность демонстрирует одна история. Ее мне рассказал мой коллега по радио «Рекорд». Будем называть его Дмитрий. (А собственно, почему бы и нет?)
Однажды, в те полулихие деньки, останавливает его, значит, гаишник. То ли скорость Дмитрий превысил, то ли двойную сплошную задел… Ну в общем, чепуха, ничего серьезного. По тем временам «отскочить» за это можно было рублей за пятьсот – не больше.
Пятьсот-не пятьсот, а платить никому не хочется. Особенно, если ты работаешь на радио и у тебя есть козырной туз – возможность передать гаишнику привет в эфире.
И вот мой коллега достает этот козырь из рукава:
– Добрый день! – говорит он смурному инспектору, вертящему в руках «трофейное» водительское удостоверение, – тысяча извинений, нарушил (не заметил – не разглядел – не успел…). В общем, все в лучших традициях дорожной отмазки.
Ну а дальше – как по накатанной: началась быстрая «подводка к привету».
– Товарищ лейтенант, ну правда не хотел нарушать… просто на эфир опаздываю, на радио…» – деликатно обозначается мой коллега. (Наживка заброшена.)
– А вы работаете на радио? – тучи на хмуром лице гаишника начали медленно расходиться. (Наживка во рту.)
– Да, – отвечает, Дмитрий, – кстати, могу передать вам в эфире привет.
Физиономия инспектора полностью озарилась. Стала улыбкой Чеширского кота. Одна сплошная улыбка и рука с правами. Показалось, что она даже дернулась в направлении владельца прав. Еще сантиметр – и они в руках у хозяина… (Хозяйская рука прицелилась на документ.)
– Правда? – сияет инспектор. А на какой станции вы работаете? – похоже, работник ДПС был настоящим радиоманом. Все складывалось у Дмитрия как нельзя более хорошо.
– На «Рекорде».
– На «Рекорде»? – переспрашивает гаишник уже ликующего внутри себя Диму, – на «Рекорде» это там, где Хрусталев?
Ну вот и все! Осталось только кивнуть, подмигнуть, расписаться на протоколе и неверная пятихатка остается с тобой.
– Да, да! – вальяжно кивает головой мой коллега, ухватившись за хвост удачи, – Хрусталев – это мой большой и старинный друг! – преувеличивает ради искусства он. И уже протягивает свою хищно-нетерпеливую руку. Пытаясь заглотнуть права в замешкавшейся руке инспектора.
И… И в этот момент громыхнули громы! И солнце затянуло внезапной мглой. Карета резко превратилась в тыкву. Веселое лицо лейтенанта – тоже.
Улыбка вместе с солнцем погасла. Права исчезли из вида совсем.
– Друг? Это ваш друг? – грозно уточняет инспектор.
– Да… вроде бы… точно не знаю… – заметив неясную, но драматическую перемену в гаишнике, товарищ мой готов уже взять все слова назад.
Но поздно!
Посуровевшее лицо лейтенанта вплотную приблизилась к выпученным глазам водителя. И резко понизив голос, гаишник вдруг прошипел:
– Так вот, приятель, передай ка своему другу, если мы его поймаем – дадим ему п. дюлей!
– П..дюлей! – зачем-то еще раз повторил инспектор, решив, по-видимому, усилить и без того убойный эффект.
– Так ему и скажи… он реально достал наших ребят засвечивать.
В общем, 500 рублей сэкономить не удалось. Хорошо, что ограничилось только деньгами. О своей работе на радио коллега мой гаишникам с тех пор не рассказывал. И я тоже, кстати сказать…
Так приходили двухтысячные.
Все эти истории прочерчивали водораздел: уходило времечко, наступали временища.
Ну и чтобы эта граница была совсем очевидной, приведем еще один случай. На сей раз, из чужого «эфирного жития».
Без него иллюстрация смены эпох будет преступно неполной. Возможно, эта история – и есть рубеж смены эпох.
Последний рубеж
История эта о нашем коллеге с другой радиостанции. Известном в те времена ведущим по имени Павел Верхов. (За этим звучным псевдонимом скрывалось обычное гражданское имя. А его настоящее имя было невзрачным – Павел Верхов.)
В начале двухтысячных Павел работал ведущим дневного эфира на «Русском радио». Прошедшее время глагола «работал» предательски приоткрывает сюжет…
История Павла – не только личная драма. Она вошла в анналы эфира, стала достоянием радиофонда страны.
Сюжет, о котором мы вам расскажем – не просто обычный день из жизни радиоведущего той эпохи. Это страница в истории русского, с маленькой буквы, радио. «Казус Верхова», если так можно сказать.
Вы ничего о нем не знаете?
Странно.
Дело в том, что это один из самых известных радиоэфиров вообще. И пожалуй, единственный дневной эфир, который и спустя годы слушают в интернете.
Как так? Обычный дневной эфир – и слушают? В чем же его волшебный секрет?
Все просто: дело в том, что в прямом эфире «Русского Радио» во время программы по заявкам ее ведущий Павел Верхов – а ну ка догадайтесь с трех раз – что?
Читал стихи? Рассказывал о русской литературе?
Увы, на этом поприще известности не сыскать.
Конечно, нет, герой наш, как вы уже, видимо, догадались, был пьяным.
Но даже это по тамошним меркам фигня. Ну кто же в те времена не бухал в эфире! Проблема была намного сложней. А проблема в том, что в эфире Верхов был не пьяным, а ПЬЯНЫМ. И даже не ПЬЯНЫМ, а ПЬЯНЫМ-ПЬЯНЫМ. И даже не ПЬЯНЫМ-ПЬЯНЫМ, а ПЬЯНЫМ СОВСЕМ.
В общем, пьяным он был, как это бы мягко сказали на «Русском радио», – в попу. Или как бы это сказали по-русски без радио – в совершеннейшее говно.
В эфире самой целомудренной станции России, этакого Первого радиоканала страны, Павел Верхов икал, рыгал и всячески разлагался. И что особенно плохо – отнюдь, не образно говоря.
Но хуже было другое: Павел не был пассивно пьян.
Между спазмами икоты он был, напротив, крайне активен.
А именно: напрашивался к позвонившим заказать песенку девушкам домой; все время пытался выяснить в эфире их точный домашний адрес, который они на радостях ему сгоряча сообщали; проикивал, что всех их безумно хочет; прорыгивал о своей неземной к ним любви; беспрерывно давал в эфире номер своего личного телефона, который, естественно, беспрерывно в эфире звенел; сквозь судорожные сокращения диафрагмы мычал о своем «мощном либидо»; и почему-то периодически повторял: «ауч!».
Ну в общем, совсем не формат «Русского радио»! И даже отбивка «все будет хорошо!» – не спасла.
Ну что тут сказать? После такого перформанса ложа начальства аплодисментами не взорвалась.
Актер доиграл свой номер в напряженнейшей тишине.
Одна зловещая тишина! Ни криков «браво», ни недовольного свиста. Артиста попросили выйти на последний поклон. Артист торжественно поклонился и грустно ушел со сцены. И больше на радио уже не возвращался. (Хотя и по сей день делает безуспешные попытки туда устроиться.)
Так что же произошло? В чем секрет незабываемого эфира – рубца на теле «Русского радио» на вечные временна?
Мы попросили самого Павла от первого лица рассказать нам об этом случае. Описать, так сказать, прекрасные ощущения изнутри.
Он долго отнекивался, отбрыкивался, сопротивлялся… Потом импульсивно махнул рукой. Сказал: «Да гори оно все синим пламенем!» и написал вот это.
Исповедь виновника скандального эфира
Честно говоря, не самое приятное дело оставаться в народной памяти автором «пьяного эфира». Но и плакать по этому поводу, я думаю лишнее. Поэтому я и согласился вспомнить, как все это было на самом деле.
Дело было в 2002 ли в 2003, а может, и в 2001 году. К сожалению, точнее уже не помню. Но главное не в этом, а в том, что это были первые теплые дни весны… Когда сошел весь грязный питерский снег и трава начала поднимать свою зеленую голову…
Питерское отделение «Русского радио» тогда вещало из Олъгино – ближайшего пригорода Санкт-Петербурга. Из студии с прекрасным видом на Финский залив. Сама эта студия находилось на закрытой военной территории, с которой в советские времена осуществлялось глушение всяких там вражеских радио…
Сотни гектаров лесопарка, доступ к заливу и полное отсутствие людей, которое обеспечивала вооруженная охрана.
Удаленность от офиса радио – десятки километров. В помещении только те, кто имел отношения к эфиру. Сейчас мне даже странно, почему при таких условиях я не пил там каждый день?
На берегу собралась небольшая компания, состоящая из двух-трех операторов эфира, водителя и меня.
«Операторы эфира» – это рудимент докомпьютерной эпохи. Без них, как сейчас без компьютера, работа радио была невозможна. В задачи этих операторов входило на слух определять окончание федерального блокарекламы, переключаться на местный эфир и запускать региональные ролики. Их они, кстати, собирали в рекламный блок вручную – по факсу из офиса.
Техническое оснащение радиостанции на тот момент было на уровне радиорубки пионерского лагеря СССР. Песни мы ставили в эфир с двух огромных дек SONY, успевая между ними каким-то образом еще и включить джингл с компьютера.
В общем, был теплый весенний день. На календаре была суббота, что еще больше способствовало хорошему настроению…
Мне нужно было провести два «Стола заказов». Это такая программа по заявкам радиослушателей, куда звонят обездоленные, в глубокой депрессии, на пороге сумасшествия люди. Других эпитетов я подобрать для них не могу. Поскольку не могу себе представить вменяемого человека, упорно набирающего телефон радиостанции, чтобы передать привет «любимому» или «другу», который часто сидел с ним рядом в этой же комнате.
Были еще такие персонажи, которые писали бумажные письма по почте. Но к этим посланиям я даже не прикасался из-за боязни подхватить какую-нибудь заразу… Брать их в руки можно было только после алкогольного дезинфицирования…
Кстати многие слышавшие ту печальную запись, думают, что сексуальную тему я стал поднимать только из-за выпитого алкоголя. Нет. На самом деле она была лейтмотивом всех моих эфиров «по заявкам» на «Русском радио». Причина очень простая. Во-первых, на тему секса очень легко шутить: любое слово, обозначающее половой орган, вызывает радость. Во-вторых, большинство поздравлений и приветов идет от любимых к любимым. А тут уж тема сама подворачивается сама собой…
Так вот, засада была в том, что эти «Столы заказов» были разнесены во времени на 2 часа. То есть после первой программы возникала пауза, которую, нужно было чем-то занять. Заметьте, я не хочу сказать, что если бы не перерыв, то о выпивке бы и не было и речи. Конечно, была бы! Нажрался бы я все равно. Но, по крайней мере, не до такого свинячьего состояния…
В общем, решив, что нужно срочно выпить, за весну, за погоду, за Финский залив, мы послали гонца в ближайший алкогольный магазин – на железнодорожную станцию Олъгино.
После чего я благополучно начал первую часть «Стола заказов»… Искрометно шутил, упражнялся в словесной эквилибристике. В общем был, как обычно, героем…
И вот, возвращается наш курьер с пакетами долгожданных товаров… И конечно, никакого перерыва мы ждать не стали – откупорили восемь бутылок прямо в студии. Весна и Финский залив требовали, чтобы мы выпили за них немедленно, прямо в эфире…
Попойка в эфире плавно переросла в перерыв. Первая часть программы закончилась. Операторы переключили эфир на Москву – и началась двухчасовая пауза. Еще два часа «алкогольного перерыва» – и я уже был пьяным в хламину…
Ну а тут и вторая программа подоспела… И я, пошатываясь, снова пошел в эфир… Где шутил уже, надо признаться, менее искрометно…
Теперь два главных вопроса, которые мне задавали раз сто. На первый из них я могу дать ответ только отчасти. Вопрос такой:
«Зачем ты в таком состоянии полез к микрофону?»
Что я могу сказать? Всему виной мое врожденное чувство ответственности. Не мог же я пропустить эфир! И не пропустил – провел героически до самого последнего вздоха.
Другой вопрос звучит так: «Почему же все эти операторы эфира позволили тебе сесть за руль радиостанции в жопу пьяным?»
На это есть только один ответ: эти люди были такими же пьяными, как и я…
В любом случае к ним у меня нет никаких претензий: ребята добросовестно убирали из-под стола нечистоты, которые я извергал из себя в промежутках между разговором со слушателями и песнями… (Песни, кстати сказать, я ставил в этой программе каждую по два раза: не попадал в кнопки на этих дурацких деках SONY…)
Ну а то, что я дал свой личный номер мобильного телефона прямо в эфире – это действительно серьезный косяк… Звонить, как заведенный, он начал прямо в программе. А закончил – только вчера…
Запись уже на следующий день попала в интернет.
Некоторое время я мог наблюдать там дискуссию о своей персоне. Фейсбука с Контактом еще не было, поэтому слава оказалось умеренной.
Закругляясь, наверное надо остановиться на последствиях данного проступка. Конечно, никто из начальства не был рад такой выходке… Но все были живыми людьми, а не как сейчас хипстерами – и поэтому спустили это дело на тормозах.
Я не был уволен, и меня даже не оштрафовали. Брызгая слюнями на меня тоже никто не орал. Наверное, я был настолько крутым ведущим, что терять такого ценного сотрудника из-за такой промашки, никто не хотел.
Очень хочется так думать. Но здравый смысл подсказывает, что всем было просто лень заморачиватъся – искать умеющего связать пару слов человека ради редких питерских включений.