Брат мой названый
Странно. Вроде бы эмоции должны через край бить. Какая-нибудь смесь удивления, восторга и ужаса. Виданное ли дело! Нормальный, вполне себе вменяемый обыватель начала века двадцать первого, домосед по натуре, ни в чём таком не замечен, даже без загранпаспорта (а надо бы), в здравом по крайней мере до сегодняшней ночи уме и твёрдой памяти оказывается в веке девятнадцатом! И абсолютно непонятно как. И точно так же непонятно, как домой вернуться. Голову под душ и всё это обнулить. Временные дыры только в сказках бывают. В кино режиссёрам на потребу да публике на утеху из сказок благополучно перекочевали. А мне-то что делать?
Шаги наверху. Чья-то трезвеющая болтовня. Поворачиваю голову. Три мужика в картузах, косоворотках и штаны в сапоги. Какая-то случайно виденная юность Максима, первые кадры. Но я не в кадре и даже не зритель!
Смотрят на меня. Я – на них. Что им надо?
– Ваньк, вишь, барин какой-то сидит. Видать, тоже дома не ночевал. Или от бабы какой идёт. Да и одет как-то не по-нашему.
– Да уж, простую одежду они не носят. Может, брезгуют?
– Да кто их знает?
– Барин дома не ночевал! Можно подумать, ты только что из дому вышел.
– Ага, был сильный мороз.
– Гы-гы-гы! Ты ещё и это помнишь!
– А то как же! Чай, грамоте обучен.
– Тоже удивил. Читать-то сейчас хоть кое-как, да все умеют. Разве что кроме самых уж дураков. Ведь двадцатый век на носу.
– Слышь, мужики, а чо он на нас смотрит, как на ярмарке?
– Может, выпить с нами хочет аль денег дать.
– Выпить – это не хитро, завсегда пожалуйста. А денег у него мы и так возьмем.
– А ну как городовой где-нибудь рядом?
– Да какой ещё городовой? Они чай седьмые сны досматривают.
– Ладно, мужики, пошли отсюда. Видать, одурел их благородие. Молчит и молчит. А втроём на одного – вроде как не дело.
Отворачиваются и идут дальше. Я с облегчением вздыхаю. Драки мне только не хватало! И не то чтобы я их сильно боюсь, хоть и трое на одного. В детстве несколько лет ходил в секцию самбо. Нет, серьёзно спортом заниматься не собирался. Но в школе, а главное – во дворе имел репутацию ботаника, что не всем нравилось. Не объяснять же каждому, что у меня в жизни свои планы, в которые разбивание кирпича ребром ладони просто не входит.
Сначала все удивились, даже близкие друзья. Потом, после пары мелких стычек, зауважали. Успехов особых, как и предполагалось, я не достиг. Но несколько приёмов до сих пор помню.
Учитывая, что самбо придумают только через несколько десятилетий, свои возможные шансы в потасовке я оцениваю довольно высоко. Но встреча со здешней полицией меня абсолютно не привлекает. Что я им покажу? Российский паспорт начала двадцать первого века? И что дальше?
Видимо, приветствующей депутации от предков не будет. Похоже, их никто не предупредил. Пора город посмотреть – в траве правды нет. Да и что ещё делать?
Стоп. А как я выгляжу? Не зря же абориген по поводу моей одежды заикнулся. Ну да, для него всё что не поддёвка какая-нибудь или там кафтан – господское. Потому, наверное, и барин. А я в этих поддёвках да сюртуках всяких полный ноль, только слова слышал, вернее сказать в книгах встречал и, как всё это выглядело и кто что носил тогда, понятия не имею. Разве что фрак, о котором все знают. Так. Брюки нейтральные. Рубашка простая, светло-серая, без рисунков, надписей, кнопочек, полочек, погончиков и прочего, для здешнего времени, скажем так, нехарактерного. Туфли, правда, с вырубленным рисунком, подошва литая, но бежевые, неброские. Да и кто на обувь смотреть будет? Ладно хоть не бейсболка-джинсы-майка-кроссовки, как вчера по случаю жары. Или это уже позавчера? На мне были классические скромные ливайсы, особо в глаза не бросающиеся, и университетская футболка, присланные сестрой на день рождения. А если бы шорты да какая-нибудь гавайка? Интересно, как бы на меня такого здесь посмотрели?
Полудерюжная сумка на плече. Тоже ничего особенного. В сумке, правда, ноутбук и всякие несвоевременные здесь мелочи, в кармане, естественно, мобильник. Так то в сумке и в кармане. Если с полицией придётся объясняться – тогда другой вопрос. Обыщут, конечно, в сумке покопаются, ничего не поймут. И что им тогда в голову взбредёт? А просто так на улице кому какое дело. Стало быть, на особое внимание публики можно не рассчитывать.
Достаю бумажник. Около полутора тысяч плюс зарплатная карточка. Ещё вчера на текущие расходы вполне достаточно. Вот только непонятно, что с этими деньгами делать сегодня и где тот банкомат, который мне не Большой театр с Соловками да с Ярославом Мудрым выдаст, а катеньку с петенькой (размеры у них, кстати, далеко не банкоматные). Петенька, правда, в некотором роде и у меня есть, у Соловков на лицевой стороне. То бишь тоже на пятисотке. Да только тех же щей, да пожиже влей! И весьма-таки пожиже…
Забавно, кстати, если бы мужички добрались до моего бумажника. Что это деньги – наверное, поняли бы. Вот только год на них, естественно, тысяча девятьсот девяносто седьмой. Крыша бы у них поехала – это точно.
Эко размахнулся! Банкомат ему подавай! Крупно иметь хочешь. Хоть бы несколько рублей для начала (есть хочется!), а там видно будет.
Да, пару дней назад Джек похвастался, что нашёл на даче пачку старых банкнот. Сказал, что много одинаковых и великодушно мне их дарит. Тоже удивил! Наверняка конец девятнадцатого – начало двадцатого, что и у всех. Более старые в своё время поистрепались и естественным образом вымерли, а эти через несколько лет после семнадцатого года разом стали никому не нужны и оказались во всех детских коллекциях. Пакет я не глядя бросил в торбу, чем его немного обидел, с намерением дома посмотреть. И забыл. Ну-ка…
Кстати, кое-что проясняется. У мужичков двадцатый век на носу. Стало быть, действительно кончается девятнадцатый. Логично.
Так и есть, вот они. Первое разочарование – неразрезанные керенки. Куда их, рано им ещё. Но в них что-то завёрнуто. Ура! Полный набор – от рублей до петеньки. Он, правда, единственный. Но здесь это – ого!
Радость слегка притормозилась. Это для меня деньги старые, а тут, может, их ещё и нет. Смотрю год. Рубли девяносто восьмого. А петенька аж девятьсот двенадцатого. И всё остальное тоже двадцатого века. Какая тут радость, не проколоться бы. Эти самые петенька с катеньками будут ждать появления на свет божий более десятка лет, и ровно столько же возможности их потратить буду ждать я. И располагаю я в лучшем случае рублями. Да и то если девяносто восьмой хотя бы наступил.
А какой, кстати, здесь год? Спрашивать у людей – сочтут за идиота иль чего хуже. Купить газету – а они есть? И на какие деньги? Остаются афишные тумбы.
Но сначала надо бы осмотреться. Встаю. Слева, как и должна быть, Лоцманская биржа. Вправо к Стрелке вполне ухоженная набережная. Как на тех же старых открытках. Значит, за спиной торговые ряды – то ли Красные, то ли Мучные (вечно путаю, где какие). А может, и галерея их кирпичом ещё не испорчена. Проверим.
Поворачиваюсь – испорчена, уже заложили. Вот уж не думал, что архитектурные глупости наши ещё из девятнадцатого века идут. А за Красной площадью видны другие, красного кирпича, ещё не оштукатуренные. Стало быть, эти Мучные, а те, что к собору ближе, Красные. Запомним весь этот расклад на натуре.
Внизу на пристанях народ суетится. Что-то грузят, разгружают. Крики, возы, телеги и прочая и прочая… Надо будет со всем этим познакомиться поближе. Как-никак интересно. Да и на приличную книжку материала можно будет накопать, если уж случай такой представился. А то в архивах рыться как-то скучновато.
Красная площадь рядом, только за угол завернуть. Прикинем. Новой биржи нет, она даже ещё не строится. Стало быть, никакого памятника на площади, естественно, тем более нет. Появится он лет через пятнадцать. Посмотреть было бы, конечно, интересно, но задержаться здесь так надолго?.. Пока же обычная торговая площадь. Народу должно быть много, внимания не обратят.
Сразу замечаю – галерея хоть здесь сохранилась. Приятно. Однако вокруг пусто. Прилавки, сараи. Ничего красного, то бишь красивого. Может, её потом Красной назовут, когда биржу построят да всё это вычистят? Вижу ещё одного аборигена – дворника. Может, день не базарный? Или рано ещё? Ладно, зайду попозже на Мытный, какие-нибудь пирожки найдутся.
А пока прогуляюсь до Стрелки, на шлюзы посмотрю. Дед рассказывал, после войны их ещё закрывали. Насколько знаю, кварталы эти сто лет назад были весьма оживлёнными, а набережная вполне прогулочной. С утра, правда, особо не гуляют. Тем лучше, все спешат, в случае чего меньше внимания. Только глаза на предков не пялить. Люди и люди.
Глава 3
Вам не приходилось гулять по виртуальному городу, где реально никогда не был? На экране, естественно, неигровая бродилка. А в руке джойстик. Вперёд-назад-влево-вправо. Пробираешься, сидя в кресле, куда-нибудь в сторону Лувра. Входишь спокойно, без очереди, само собой без билета, заглядываешь, не торопясь, в два-три зала. В картины всматриваешься выборочно, по настроению. Не лежит сегодня душа к «Джоконде» – и проходишь себе мимо, кинув случайный взгляд. Сегодня пусть она тебя разгадывает – что это за гусь такой мимо идёт и ноль внимания. Потом на выход и прямо по каким-нибудь Большим бульварам или Елисейским полям, затем к Эйфелевой башне, взлетаешь вверх и глядишь на знаменитый город сверху. Где что там находится, куда как добраться – понятия не имею, экскурсоводит мышка. Надоест – кликнешь себе спокойненько крестик в правом верхнем углу, и в другое место, ежели желание таковое появилось. А потом подъезжаешь, не вставая с кресла, к кофеварке, ждёшь пару минут и запиваешь всё это путешествие. Почему не пивом? Как можно! Пиво – это для волжских камней, но никак не в Париже после Лувра. Всё хорошо к месту.
Или ещё подобное занятие, к которому все недавно пристрастились. Накопают старых фотографий по бабушкиным альбомам или ещё где, в сеть выложат и обсуждают – где и когда снято, что уцелело, что снесено и прочее в том же роде. Многое не сразу и поймёшь. Разве что старики могут помнить, да где их, компьютерных, сыскать? Но если коллективным разумом докапываемся до истины, так чашка кофе втрое вкуснее.
Бродить по знакомому городу, тем более по своему, где ты с рождения обитаешь, не так интересно. Бегая каждый день по одним и тем же улицам, быстро перестаёшь их замечать. В справедливости этой банальной мысли я убедился как-то в Питере. И всего-то полтора месяца на курсах, но каждый день проезжал мимо Зимнего. Первые дни азартно смотрел в окно, а через пару недель даже не поворачивался. А если стоял у окна, то никаких эмоций. Как сказано было давно и не мной, дворец кому-то тоже дом.
Однако джойстика в руке нет. Впереди знакомый незнакомый город. И шанс его увидеть, кое-какие фотографии уточнить. Домой – не хочется. Пока.
Рядом киоск. И вывеска знакомая – «Воды Ю.В. Бендтъ». Есть у меня эта открытка. В той, конечно, жизни. Оказывается, киоск похож на Никольскую часовню. Шатёр. Интересно, никогда не замечал. Да и как заметишь, когда они на разных открытках.
Никольская! Я же могу вернуться и увидеть в изначальном варианте! Да ещё и реставраторов проверить – не ошиблись ли в чём? Её же только-только привели в порядок, глаз не успел замылиться, отчётливо помню! Все остальные знают только отреставрированную. Или не суетиться, вперёд так вперёд. Никольская в первозданном виде ещё лет тридцать никуда от меня не денется. Но не задержусь же я здесь так надолго! За день по центру пробегусь, кое на что интересное посмотрю повнимательнее. И вообще, может, завтра утром уже дома буду, как после короткой случайной командировки. Вернее, проснусь…
Но «Воды…». Даже пить захотелось. Но закрыто – утро. И чем платить? Ладно, на обратном пути водички здешней попробую. Джойстиком – вперёд!
Что рассказывать? Всё как на открытках. Только Никольский храм, которого давно нет, на месте. Но – теряется на фоне Спасо-Преображенского собора. Это и раньше казалось.
Впервые вижу дома на Соборной
Собор вроде не изменился. Но что-то – неуловимо – другое. Как после ремонта – квартира и та, и не та. Кое-чего не хватает. Попробуем найти отличия. Одна картинка перед глазами, другую надо вспоминать. Ага, башенки парами по углам самого верхнего яруса колокольни перед куполом. В той жизни их не было, а здесь есть. Галерея от собора к колокольне вся в лепнине, пряник печатный. Если бы ещё знать, сколько искать отличий… За собором дома, которых нет. Потому и вижу их впервые. Снесли, когда мост начали строить. Видел я как-то в архиве распоряжения о сносе домов. Четыре дома на площади Маяковского и три на улице Урицкого, которая лет около двадцати назад стряхнула это имя со своих табличек и опять стала Большой Казанской. Четыре дома – вот этот самый квартал, выходящий на площадь. А на три казанских посмотрю на обратном пути. Да, и роддома бывшего, в котором полгорода на свет появилось, включая меня, там быть ещё не должно. Что же там было раньше? Увижу, когда круг сделаю и вернусь сюда с другой стороны.
Однако площадь Маяковского – аж смешно. Видимо, с юмором всё было в порядке у тех, кто переименовывал. Сейчас, сто с хвостом лет назад, при двух соборах это ещё нелепее кажется. Когда Малой Иверской за Волгой название Безбожников давали – хоть логика какая-никакая была. Поворот на сто восемьдесят градусов. Большая Иверская там же стала «Правды» в кавычках. Кавычки – не потому, что так сказать, а потому что газета. Тоже в противоположную сторону. А Маяковский – в гробу, наверное, перевернулся с такого юмора. Ладно хоть в начале девяностых перед горланом-главарём извинились, и площадь опять стала Соборной.
Ну да ладно, это все потом будет. Иду дальше.
Если я сейчас начну сыпать номерами домов да именами владельцев – кто мне поверит? Не может обычный человек, разве что если он ничем кроме истории своего города не интересуется и в этом направлении глубоко копает – некая архивная крыса, помесь Нестора-летописца, Генриха Шлимана и Варфоломея Коробейникова в местном варианте, – всё это знать. Да и то, может быть, к пенсии, ежели всю сознательную жизнь копался во всём этом по долгу службы или увлечению. Здесь коллективный разум нужен, который, кстати, и занимался всем этим несколько лет, но совершенно без моего участия. Так что демонстрировать непонятно кому такие невероятно обширные знания из моего ноутбука, к которым имею чисто читательское отношение, и выдавать их за свои не буду. Я всем этим сокровищам даже не хранитель.
Конечно, некоторые дома в нашем городе все знают. Номер назови – семьдесят седьмой, сто тридцать седьмой, сто сорок шестой. А улицу и называть не надо. Или дом на собачьей. Ему уже лет шестьдесят, если не больше, вроде бы ещё до войны начали строить, стало быть собачью площадку и помнить некому. Но кто постарше и всю жизнь рядом живёт, до сих пор так называет. Кстати, это опять же сто тридцать седьмой. Интересно, сейчас там собачья площадка уже есть или её ещё нет. В любом случае – малопрестижная городская окраина.
Через сто лет в путеводителях по старому центру будет писать – бывший дом Наумовых, Дурдина и прочих. А то и просто без бывший, и так ясно. И большей частью кто они такие, эти бывшие, – мало кто знает. Единственно – люди были явно небедные. Разве что о Дурдине слышали. Не забыть, кстати, пиво попробовать. Лучше оно нашего или просто легенда такая сплелась?
Вокруг понемногу появляется народ. На меня никто особо не смотрит, у всех свои дела. Да и я не заглядываюсь. А что? Одежда на предках по фильмам привычная. Разве что против нашей женщины не в брюках, подолом улицу подметают, а на молодых юбки хоть и покороче, но тоже не из папиного галстука сшиты. Ну и макияжа заметно меньше, если вообще есть.
Так что смешаюсь со всеми и пойду просто так. Первый знакомый неснесённый дом, шестьдесят первый по нашему счёту, сейчас оказывается от площади вторым. Стало быть, на набережной снесли только этот угловой двухэтажный, шестьдесят третий. Ну, и остальные три до Большой Казанской, итого весь квартал. С другой стороны площади шестьдесят девятый, это я помню. Значит, два номера между ними и должны быть оба храма. Всё выстраивается. А этот шестьдесят третий, уютный такой, с балконом на углу, не повезло ему. Но потомки не виноваты, мост надо было строить. Хорошо хоть не за счёт собора…
Однако не путеводитель же я пишу. Зачем перечислять дома? Ежели через два дома в сторону Стрелки от этого первого – шестьдесят первого в моё время был Сбербанк, а до него Госбанк (местное, понятно, отделение, мы не в столице), то сейчас Волжско-Камский опять же банк. Это я знаю, да и вывеска подсказывает. Отличий не видно – банки всегда были хорошими хозяевами и портить вид глупыми ремонтами не давали.
Стрелка ещё далеко, а впечатлений уже хватает. Не мешало бы передохнуть да на Волгу поглядеть. Подхожу к очередному гранитному столбику и замечаю, что ограда – другая. Короткие чугунные пролёты на гранитных опорах. Понимаю, что ночью, на той части набережной, было то же самое. Именно такие вижу каждый день у костёла на другом конце города по дороге на работу. Видел. Но костёл, насколько помню, построят лет через пятнадцать. Стало быть, решётки для него могли лить в те же формы или уже потом частично перенести отсюда. Впрочем, это мелочи. Но сообрази я в темноте ощупать саму решётку, наверное, ещё больше бы запутался.
Опять пристани. Правда, место поцивильнее, пристани пассажирские. Двухпалубные колёсные красавцы, давно списанные, сгнившие или переплавленные, здесь волжские короли. Я их вижу впервые, разве что у Рязанова в кино, а дед рассказывал, после войны они ещё ходили. Под другими, понятно, вполне советскими названиями. К причалу подходит «Боярышня». У другого причала «Князь Андрей Боголюбскiй». На палубе дамы в длинных платьях. Рядом, как водится, кавалеры.
Интересно, о чём они говорят? А о чём, собственно, они могут говорить? Встречаются, провожают, флиртуют… Они что, сильно умнее нас?
Жаль, фотоаппарата нет. Сейчас бы цифровичок с хорошим зумом – такие портреты предков можно было бы сделать! На старых фотографиях они действительно выглядят весьма интеллигентными, даже умными. И взгляд глубокий. Особенно на групповых. Все респектабельные, аккуратные такие. Смотрят друг на друга уважительно. Какой-то идеальный мир! И рядом – фотки нашего времени. Именно фотки в отличие от тех благородных фотографий. В чём же дело? Мы в целом вроде бы не глупее, а положишь снимки рядом – и всё ясно.
Всё – да не всё. Что такое фотография в конце девятнадцатого века? Это поход в фотоателье. Значит – готовятся заранее, идут не в чём попало. А там фотограф долго и серьёзно всех рассаживает, объясняет что и как. И настрой у людей как на серьёзное и важное дело. Ежели фотографа к себе приглашают, собираются не меньше. Понимают, что внуки-правнуки, к которым они вроде как обращаются перед этим деревянным ящиком, только по фотографиям и будут их представлять. Через полвека фотоаппараты станут плёночными, лёгкими и общедоступными. Снимают, что в объектив попадёт. Какая там подготовка, какие умные глаза? О выстраивании кадра и говорить нечего. Мгновение ловят. Удачное или нет – какая разница? Но с плёнки хоть печатали не всё подряд… А с цифровиком работают, как автоматчик в жарком бою. Заполнится память, карту поменяют и снова курок давят. Думают, небось, что качественный снимок автоматически получится. Сам так когда-то начинал, да хорошо друзья, посмотрев несколько папок моих художеств, мордой по столу провезли и что обо мне подумали, то и высказали. Мало-мальски серьёзным фотографом, правда, не стал, однако перед людьми хотя бы не стыдно. Но всё равно почти игрушка в руке на улице и солидный деревянный ящик в ателье на штативе – слишком большая разница. Вот и получались у того же Пийра фотографии, которые и через сто с лишком лет смотреть хочется, а многое через эти самые сто лет снятое потомкам не дай бог увидеть…
А мобильник? Со связью всё ясно: в пространстве – пожалуйста, ежели ты в роуминге. Но не во времени. Однако в аккумуляторе, может, что-то осталось хоть на несколько снимков? Портрет, правда, сделать будет трудновато, разве что под нос какому франту сунуть. Но пейзаж волжский может получиться. Качество, конечно, не бог весть какое. Что с мобильника взять?
Запускается. Даже пёс улыбнулся. Снимаю. В кадре нижние причалы, телеги, пролётки. Люди крутятся. Вернусь – распечатаю. Краеведы точно ошалеют.
Глава 4
– Извините, Вы случайно не на Ольгу Константиновну работаете?
Не успев сделать снимок, оборачиваюсь. Гимназистик лет пятнадцати плюс-минус год. В совершенно настоящем мундире. Смотрит с интересом. Но не то чтобы сильно очень, а так, с небольшим. Удивляется будто не тому, что у меня в руке, а чему-то другому.
– Н-нет… А кто такая Ольга Константиновна?
– Фальк. А Вы разве не знаете, у неё типография и магазин через два квартала отсюда. Там и печатают, и продают.
Та-ак. По открыткам я не спец. Однако, насколько помню, местные сюжеты на них появились аккурат с началом двадцатого века. Вроде бы их ещё не должно быть, если, конечно, мужичков тех правильно понял. Но год, год какой сейчас?
– Тысяча восемьсот девяносто восьмой.
– А? Что?
– Вы спросили, какой сейчас год. Я и ответил.
Значит, последняя фраза была не в голове, а на языке. Ладно, как-нибудь отговорюсь. Подумаешь, гимназист. Не полицейский же.
– Ну и хорошо. Пусть будет девяносто восьмой. Проветриться с утра вышел, и год не знаю. Непорядок. А снимаю сам для себя, на память.
– Понятно.
Ему понятно! Мобильник в девятнадцатом веке его ничуть не удивляет, будто свой у него в кармане, а в ранце на всякий случай ноутбук! Как же в гимназии без него?! Да у папы в каком-нибудь Волжско-Камском банке прямой выход в сеть! Торчит, небось, на службе в соцсетях, чтобы дома не тратиться. Интересно, у кого из нас двоих крыша поехала?
Пассажирские причалы. Место встречи с Никой
Вглядываюсь. Пацан как пацан, к своим пятнадцати плюс-минус год с маленьким намёком на предстоящую взрослость подвытянулся. Лицо, правда, ещё вполне детское, усы-борода и не думают вылезать даже в виде цыплячьего пуха, сидят где-то в глубине души, часа своего ждут, шейка тощая из мундира торчит. Обычный русско-волжский типаж. Пройдёт мимо – и внимания не обратишь. Впрочем, что-то в нём такое есть. Непонятное. И дело не в мундире, хотя таковой я впервые вижу.
Ловлю его взгляд. Вижу, что и его интерес ко мне понемногу повышается. Не к тому, что у меня в руках, а именно ко мне. Почему же он подошёл?
О Господи, наушник в ухе! Провод под куртку сползает! Интере-есно! Вроде бы уже нечему удивляться, а на тебе! Может, действительно кино снимают, а мы с ним случайно в кадр влезли? А дома снесённые тогда откуда взялись? Срочно построили – или они лазерно-тридэшные какие-нибудь? Но выглядят вполне натурально. И люди выглядят настоящими. И разговаривают. Подойти потрогать? Не людей, конечно, не поймут. Дома на площади. О пристанях да баржах и говорить нечего. А тогда биржи нет – это, надо полагать, антитридэшное? Инвертор в схему добавили? Да ещё мост таким же макаром убрали, чтоб не отсвечивал? Какая-нибудь кинотехнология стелс? Наконец, пацан-то не в джинсах-футболке – в мундире!
Опять же суеты киношной вокруг не видно. Разве кто невидимый виртуальной камерой снимает, внушил мне всю окружающую картину, дал роль, не предупредив и даже не познакомив со сценарием. А наушник – так слова парню суфлируют. Но тогда моя роль в этом фильме – экспромт?
Все эти вопросы устраивают в моей голове столь азартное броуновское движение, что ждать ответов на них просто бессмысленно. Разве что на последний. Значит, самое время этот экспромт начать, инициативу перехватить, свой интерес показать. Не к мундиру, конечно. Может, тогда и режиссёр появится?
– Что слушаем? – киваю в сторону уха.
– Yesterday, а что?
Ишь ты, понял. В тему ответил. Стало быть, подыгрываю:
– Да ничего. Только она ещё не написана. Да и битлы родятся почти через полвека, а их будущим бабушкам сейчас куда как меньше, чем тебе. Кстати, где здесь можно зарядник воткнуть?
– Негде…
Слово прозвучало на вздохе и как бы с некоторым сожалением. Даже руками развёл. Ладно, принимаю тон:
– Догадываюсь, что негде. Электростанцию в городе только лет через семь построят. А ты как зарядил?
– Есть место…
– Понятно, что есть. А всё-таки?
– В гимназии. Там электрическая машина в кабинете физики. Вот я и приспособился. Могу и Вам зарядить, вот только крутить долго приходится. Но на полчаса хватает музыку послушать, звонить-то всё равно некому…
Ну и то дело. Значит, поснимаю если не вдоволь, то хоть сколько-то. Но всё же кто это такой? И если с годом разобрались верно, то откуда и как он сюда попал?