Брат мой названый

Ещё немного, и крыша точно поедет. Действительно, пора отвлечься.

«Боярышня» с «Боголюбскiм» так и стоят у причалов. Интересная пара – белая мадонна. Правда, лорд, то бишь князь, даже князь Андрей, тоже белый. Но это уже детали. Пусть будет в белом фраке. А боярышней, хоть и явно старомодно звучит, можно Наташу Ростову назвать. Чем не пара?

А куда, кстати, пароходы ходят? Для Шексны вроде великоваты. Плотины ещё нет, Волга вверх, помнится, несудоходна. Разве что до Мологи. Копался бы в истории посерьёзнее – знал бы. Ладно, узнаем. И Мологу интересно посмотреть. Недалеко от неё должна быть деревня, где прадед родился. Боброво.

Покойный Макарыч, главный всего этого наш знаток, как-то в музее Мологи показал мне нарисованную карту со всеми затопленными деревнями, сёлами, храмами. Простенькая такая, как ненастоящая. Деревень множество – и жирный контур береговой линии как удавка их все охватывает. Кто в удавку не попал – может, и повезло. Может – потому что и из них не все целы. Боброво – попало…

Правда, летом девяносто восьмого прадеда в Боброве нет. Ему уже семнадцать (забавно – прадеду семнадцать, правнуку в том же году за тридцать). Он сейчас третье лето плавает на баржах в Петербург, сюда возвращается только на зиму, но этой осенью поедет в город – и на всю жизнь. Женится только через пять лет на белошвейке, моей будущей прабабке, так что пока один. Интересно: увижу – узнаю?

И вообще, эффект бабочки – он существует или это выдумка наших кабинетных романистов-сценаристов? Экспериментировать, однако, боязно. Конечно, если раздавлю только бабочку, вряд ли что-то изменится в будущем, серьёзный гром не грянет. Не тот срок. Однако буду поосторожнее.

– Простите, сударь, я здесь каждое утро прогуливаюсь, но Вас первый раз вижу.

Оборачиваюсь. Вполне благообразный дед в светлом костюме и с тростью. Лёгкая то ли шляпа, то ли панама. Не знаю, как она здесь называется. Канотье с фотографии Волькиного деда, которое носил Хоттабыч? Или которую, потому что шляпа? Попробуем поймать его тон и поговорить.

– Я только вчера приехал сюда и с утра решил посмотреть город.

– Позвольте представиться: Александр Павлович, учитель на пенсии.

– Очень приятно. Михаил.

– А по отчеству, извините?

– Дмитриевич, но можно просто…

– Как это просто? Вы взрослый человек, хотя и много младше меня. Мы незнакомы, и у меня нет никакого права называть Вас по имени и тем самым показывать себя невоспитанным. Как я понимаю, Вы не местный. Вам нравится? Вы на Волге раньше бывали?

Бывал ли я на Волге? Да если я расскажу хоть немного из того, что знаю, ты, дед, с ума сойдёшь! Однако отвечаю соответствующе:

– Впервые Волгу вижу. Красиво…

– Не сочтите за назойливость, Михаил Дмитриевич, просто старческое любопытство. Вы здесь по делам или просто так?

– На пару дней приехал к знакомым.

– На пару дней – это как?

– Что – как? – я не очень понимаю вопрос.

– Молодой человек, я всю жизнь преподавал словесность в гимназии, знаю пару брюк, пиджачную пару. Есть пара чайная, пара семейная. Два сапога – пара. Но пара дней! Дни не могут быть парными! Это не по-русски. Вас где этому безобразию учили?

Ну вот, первый прокол. У нас и не заметит никто, а здесь, похоже, ухо режет. Утренние мужички, конечно, тоже не среагировали бы. Но учитель словесности, да ещё воспитанный, небось, на классическом русском романе, сразу просёк.

Просёк! Если я сейчас это слово вверну, он дара речи лишится. А где учили, того университета нет ещё. Тем более что правильной русской речи у нас толком вообще нигде не учат.

Видимо, моё молчание старик понимает как согласие, поэтому вполне миролюбиво продолжает:

– Ладно, не буду Вас мучить. Не новость, что молодёжь нынешняя русский язык не знает. Только уж запомните, пожалуйста, что по этой паре дней (он как-то особенно её выделил) будут судить не только об уровне Вашей грамотности, но и вообще о Вас. Если, конечно, Вы окажетесь в приличном месте.

Эх, дед! Нынешняя молодёжь не знает! Здешняя. Услышь ты нашу молодёжь, не такое бы сказал. А ежели бы в уши твои попало, что с экрана сыплется, так бы сразу и в мир иной от всего этого сбежал.

– Спасибо, Александр Павлович, постараюсь от этой пары избавиться.

– Ну и славно. Позвольте откланяться, не буду Вас отвлекать от столь приятного созерцания нашей Волги.

Дед старомодно приподнимает шляпу-панаму и идёт дальше.

Первый диалог в девятнадцатом веке. Как-то сами собой в моей речи проявились вполне приличные в духе здешнего времени слишком правильные фразы. Похоже, старик ничего не заподозрил. А что он, собственно, мог увидеть? И я хорош, ни о чём не расспросил. А о чём должен был? Как они без радио живут? Ага, и ещё без телевизора с Интернетом. Вопросы идиота. И другие вряд ли были бы умнее. Так что пока только молчать и слушать. А говорить – так только с Никой.

Одиннадцатый час, есть хочется. Пойду на Мытный.

Поворачиваю назад, иду по набережной. Чтобы зайти внутрь, придётся либо площадь пересечь и выйти на Крестовую, либо весь рыночный квартал пройти чуть ли не до Стоялой. Потому как с Крестовой на рынок два входа по краям, а с берега почему-то один, хотя явно напрашивается второй. Смотрю вперёд. По всему боковому фасаду галерея. Надо будет снимочек сделать, только сначала съем хоть что-нибудь. С набережной, где этот второй вход напрашивается, прямо в дом въезжает телега. Уверенно, как и должно быть при въезде под арку. Иду туда. Действительно, ворота, арка и вход. Значит, не зря напрашивается, был! Интересно, в каком году заложили? Одновременно с галереей или позже?

Сразу за входом небольшой навес. За прилавком разбитной малый моих лет. Гора пирожков и бочонок с чем-то. Надо бы присмотреться, что почём. Тем более что ни ценников, ни меню какого-никакого нет. Смотрю, мужик берёт три пирожка, подаёт какой-то медяк, да ещё и сдачу получает.

Достаю Никину мелочь. Из меди самый крупный здесь пятак, это я и раньше знал. Его и подаю.

– Каких тебе пирогов-то, барин?

– А какие есть?

– А любые – с требухой, с картошкой, с грибами солёными.

– Ну и дайте всех по одному.

– Ишь ты, дайте, на вы мне говорит. Откуда такой взялся? Неужто из столицы какой?

– А с чего Вы взяли?

– Да только там скубенты всякие с простым народом так разговаривают. И с чего бы? А здесь мне так, почитай, впервые сказали. Ну ладно, вот Вам, барин, с пятака три копейки сдачи и четвёртый пирог впридачу. Они у меня на копейку пара!

Сейчас сыт буду. Сяду на обрыве в траву и спокойно поем. Выхожу под арку, перехожу дорогу, спускаюсь вниз, где утром дремал. Сажусь. В руке уже три пирожка, один дожёвываю. Так и не понял с чем. Значит, здорово голоден. Со студенческих времён такого не было.

Остальные ем медленнее. Чувствую и требуху, и всё остальное. Надо бы запить. Может, «Бендтъ» открылся?

Подхожу. Окошко открыто. За стакан минеральной воды взяли три копейки. Ничего себе, четыре пирожка и то дешевле оказались!

Вот теперь можно и пройтись не спеша. Сколько у меня в запасе? Ого, ещё полтора часа. Далеко уходить нет смысла, а по кварталу-другому да около пристаней вполне можно прогуляться.

Галерея Мучных рядов вдоль Красной пока ещё цела. Конечно, не Гостиный в Питере, а всё равно красиво. Лавки, народ толпится. Обживусь, надо будет посмотреть, кто чем торгует. Просто интересно. Да и кто знает, как здесь жить придётся. Бомжевать и побираться явно не буду, не тот характер. Значит, придётся как-нибудь зарабатывать на жизнь. Это если здесь надолго задержусь. А как надолго? Ника почти год здесь, устроился. Пока непонятно, он домой уже хочет или ему здесь ещё интересно. А может, вполне благоденствует и никуда отсюда не собирается?

Непохоже. В голосе что-то чувствуется. Тоска не тоска, но что-то было. А ведь он только начало своё здесь рассказал, первые полдня. Но как он в гимназию попал – и не в приготовительный класс? Наверняка класс шестой-седьмой, если по возрасту. Не по своему же паспорту учится! Да и паспорта в девятнадцатом веке явно не в четырнадцать лет выдавали. И потом, он ещё ребёнок, хоть и хорохорится. Юридически ребёнок. И в гимназию его должны были устраивать родители или кто-то в этом роде. Ну не могли принять ни в какую гимназию паренька с улицы безо всяких документов! Разве что в годы войны какой или смуты, когда трупы на дорогах и толпы голодных сирот. Так тогда не до гимназий, хоть в приют, чтобы с голоду не умереть. И фамилию бы с его слов записали. А тут вполне благополучное время и невесть откуда свалившийся в него мальчик. Да, умный, да, знающий то, о чём здесь и не подозревают. Но эти знания он никому предъявить не может! В лучшем случае за фантазёра сочтут. Впрочем, это всё потом. Сначала, как пишут в шпионских романах, легализация. Значит, должно быть какое-никакое свидетельство о рождении, или как оно здесь называется – метрика? А если класс не первый, что очевидно, то какие-нибудь бумаги хотя бы из другой гимназии. Опять же плата за обучение. Если он застрял у этого Стёпки, то на правах крестьянского сына. Конечно, с середины девятнадцатого века сословные грани понемногу уже стирались, вчерашние крепостные миллионщиками становились, дети их в университетах учились, но здесь-то подросток пятнадцати неполных лет без каких бы то ни было связей. Благодетель нашёлся?

А может, резидент наш какой здесь внедрён? Живёт этаким купчиком и всех иновремёнцев принимает – вот и слово само собой придумалось. Нику в гимназию устроил, да так, что он и сам не понял. Думает, случайно повезло. И меня в половине второго сразу проводит куда надо, там зарегистрируют чин чином, документы уже готовы. Ника по дороге в гимназию на явочную квартиру забежал, о моём прибытии доложил. А резидент ФИО по своим каналам запросил или сам придумал – какая разница… И все слова Ники насчёт никто здесь просто так. Пошутить-попугать? Задание получу. Ту же книгу писать, идея которой в голове. Может, потому я и попал сюда? Тогда и у Ники какая-то фантазия была. Интересно, какая?

Или кто диссертацию по гимназическому образованию пишет? Эксперимент организовал, Нику внедрил… С его согласия или без? Хотя его согласия мало, родители есть. Впрочем, ежели, допустим, мать собралась защищаться, тогда проще.

Однако я вроде бы запутался – эта логическая цепочка закольцевалась. Если я здесь неслучайно, хотя думаю, что случайно, тогда Ника тоже неслучайно, хотя по его словам похоже, что случайно. Или он такой хороший актёр?

Ладно, сам расскажет, не выдержит. Может, начитавшись детективов, сейчас думает, что меня к нему для связи прислали (хотя сам я такое почти не читаю, но что-то подобное выстроилось). Наверное, на уроке ёрзает, шило в скамье, минуты считает. Пойду посмотрю перевоз.

Спускаюсь по Купеческому. Причал. Подходит баржа на буксире. Похоже, это и есть паром. Сходит-заходит публика. Самая разная. Может, и мне на тот берег отправиться да этим же рейсом и обратно вернуться? На город без новой биржи посмотреть.

Будка на причале. Передо мной мужик платит за двоих три копейки без сдачи. Ясно, даю две, получаю полкопейки назад. Стало быть, переправа, если не путаю, за три гроша. Становлюсь персонажем трёхгрошовой оперы? Или три гроша надежды? На что?

Баржа отваливает. Смотрю на публику. Бабы с гремящими бидонами. Молоко продали, домой возвращаются. Есть люди и почище – похоже, дачники. Конец мая, видимо, сезон начинается. Всем туда-сюда надо. И я со своим неопределённым настоящим и ещё менее определённым будущим. То ли прогрессор-регрессор по-стругацки непонятный, то ли ещё кто. А главное – бабочек не давить.

Рядом слева молочницы стоят. Что постарше, тараторит:

– Чего молоко в город было возить, всё дачники разбирали. А тут Марья Сергеевна возьми и откажись!

– А почему вдруг? Она четверых своих на лето привезла да двух племянников, молока-то много надо.

– Вот и я о том же говорю! А что получилось? У меня летом в каждом бидоне большом лягушка сидит – молоко дольше не киснет. И ничего в этом особенного – и мать моя, и бабка так делали.

– Ну да, и у меня так же.

– Вот-вот. А тут понесла ей молоко, а лягушку вытащить забыла. Уж как забыла, ума не приложу. Молоко переливаю, а она возьми да и прыгни! Что тут было! Плач, крики! Не будем, говорит, больше вашего молока пить. А я говорю, Марья Сергеевна, голубушка, не бойтесь Вы, у меня завсегда лягушки в молоке были, не киснет оно так. Нет, говорит, не знала – и не знала. А теперь не могу. Вот и пришлось в город везти. Полдня потеряла. Надо завтра новых дачников искать. Каждый день не наездишься.

– Да уж, капризные эти городские. Но что делать?

Лягушка в молоке – кто-то мне рассказывал это раньше. Да сестра бабушкиной соседки, которая всю жизнь в деревне прожила и сама так молоко хранила. Холодильников не было, если в колодец бидон спускать, то только в свой. И чтобы вода в молоко не попала. С лягушкой проще.

Смотрю вправо. Два мужика обсуждают цены на доски для флигеля. То ли себе, то ли подрядились кому-нибудь построить. Разговор как разговор. Лесу на восемь восемьдесят пять, гвоздей на пятьдесят копеек, кровельщику за работу семь восемьдесят, ещё что-то. И всего за флигель шестьсот рублей. Много или мало – кто ж его знает…

Впереди берег. Справа к Шексне знаменитая усадьба – по открыткам помню. Жаль всё же, что в истории города копался, открытки рассматривал – сейчас было бы всё внове. Гуляй по городу и открытия делай. А тут ходишь да старые виды вспоминаешь.

– Приехали, выходить пора! – раздаётся сзади.

– Да я обратно поеду.

– Как знаете.

Подаю копейку с половиной.

Теперь смотрю на город. Кажется, всё на месте кроме новой биржи и элеватора. Да, и каланчи не видно. Модерновой ещё нет, а старая мелковата, чтобы с Волги быть заметной. Это если направо не смотреть, где давно уже от девяти этажей и выше. В будущем, конечно, времени. Буксир тащится медленно, по сторонам множество барж. Кажется, по ним всю Волгу перейти можно. Пристани вверх чуть ли не до горизонта. Одни баржи уходят, другие швартуются, третьи стоят на якоре, очереди ждут. Всё работает.

Схожу на берег. Начало второго, скоро Ника подойдёт, учить меня уму-разуму будет. Время созерцания, похоже, заканчивается.

Глава 6

– Ну и как в гимназии?

– Что ты как отец спрашиваешь?

– А что, тебя отец каждый день о гимназических подвигах допытывается? Как там по латыни, греческому, опять же закону божьему? И информатику, небось, не забывает. Чай, самый любимый твой предмет здесь. Звонит тебе оттуда, как же без контроля родительского, деньги на твой номер кладёт, непонятно, правда, по какому курсу (или автоплатёж для удобства?), а ты, естественно, всегда доступен. Мол, брюки наглажены, мундирчик чистенький, замечаний нет, в карцер не попадал ни разу и вообще через неделю на каникулы приеду, на дискотеке оттянусь…

– Миш, ты хохмишь или издеваешься?

– Уже в рифму начал? Ладно, не нервничай. Так, шутить пытаюсь. Что мне ещё остаётся делать? Между прочим, я вдвое старше тебя, больше чем на пятнадцать лет. Это или очень старший брат, или очень юный отец. Так что, почему и не спросить…

– Как это очень юный отец? Мне ведь сейчас почти пятнадцать. Что, уже пора?..

– Да успокойся ты. Не красней. Я видел, как ты бежал сюда, дышал как паровоз. Надо было тебя как-то успокоить, отвлечь. Вот сейчас всё в порядке. Рассказывай.

– О чём?

– Не об оценках же. Это потом как-нибудь.

– Да что гимназия! Я сегодня места себе не находил!

– Я так и думал.

– Почему?

– Я считал тебя умнее. Ты встречаешь утром человека из своего времени, весь на эмоциях начинаешь рассказывать ему свою историю, обрываешь на половине и убегаешь в гимназию. И я поверю, что ты мог от всего этого на полдня отключиться, сидеть себе на уроках и о них только думать?

– Действительно. А ты как?

– А что я? Съел несколько пирожков, побродил по берегу, перебрался за Волгу на пароме и сразу вернулся. Да, встретил какого-то деда, бывшего учителя словесности, он меня русской речи учил.

– А, знаю. Александр Павлович. Вижу его иногда. Но он на пенсию ещё до меня вышел, я у него не учился. И всё?

– А что ещё?

– Как что? Даже если за эти полдня ты понял, где находишься, и спокойно смотрел по сторонам, меня ты тоже вряд ли ждал просто так.

– А кто ты такой, чтобы я нервничал? Королева Елизавета?

– Миша, ты что, год здешний забыл? Мы не дома. В Англии правит Виктория. Помнишь, кино было? Только там она молодая…

Помню, конечно. И не только кино. Сказал так просто, мог хоть Джонни Деппа назвать, хоть Петра Первого. Но Ника ответил с ходу. Газеты читает?

– Да, ещё три года старушке царствовать. Извини, просто шутки отвлекают.

– Шутки отвлекают, проблемы остаются. Я же утром тебя вопросами закидал, и ты ни на один не ответил. Стоял передо мной как приготовишка, хотя дома было бы совершенно наоборот. Наверняка и ты весь день хотел отвлечься, да не получалось…

– Примерно так…

– Так что оба мы друг друга ждали. Значит, и быть нам вместе.

– Это я ещё утром понял. Братья из будущего – звучит?

– Да уж не отец и сын.

– Ладно, пошутил. Иногда нужно.

Мы замолкаем. Со стороны – стоят два приятеля, о чём-то спорят. Взяли паузу. То ли наговорились, то ли хотят продолжить разговор и уступают друг другу это право. Ника не выдерживает первый.

– Так что ты делать здесь будешь?

– А ты?

– А что я? Нормальный гимназист после уроков идёт домой и готовится на завтра. Через неделю каникулы, идут последние контрольные…

– Ты и в той жизни был такой правильный?

– Нет, конечно. Там комп со стрелялками, телик, друзей полно. Да ты и сам знаешь. Уроки разве что, как говорила мама, с большой ленью к вечеру.

– А тут что?

– С компом и теликом всё ясно. Друзей мало – всего одна гимназия в городе. Да и город-то всего ничего. Дискотека – и слова такого не знают. На Рождество бал мужской и женской гимназий под жутким контролем. Нашему классу на него разрешили пойти впервые, доросли, значит, поэтому перед балом все срочно учили танцы. Красивые, но какие-то против наших скучные. И всё. Остаётся быть таким правильным – книги читать да учиться. Да мне это просто интересно, будто я в игре какой. Ничего, на каникулы в деревню, там веселее.

– К Стёпке?

– Запомнил? К ним, я у них вроде сына.

– А как это получилось – от крестьянского сына до гимназиста? И без документов…

– Потом расскажу. Сейчас пойдём ко мне.

– Это куда?

– На Малую Казанскую около церкви, мне там комнатку снимают.

– И что?

– Попробую уговорить хозяйку приютить тебя на неделю до каникул, потом уедем в деревню, там можно наняться в работники на лето. Крыша над головой, да и заработаешь. А потом видно будет. Ты что-нибудь другое придумал?

Что я мог придумать?

Мы идём по набережной до Малой Казанской, потом сворачиваем влево и на середине квартала заходим во двор. От поворота замечаю Казанскую колокольню и принимаю её как-то сразу и совершенно без всякого удивления. Может, старые открытки подготовили? Интересно, когда вернусь домой и приду сюда, удивлюсь, что её нет, или тоже приму как должное? А вот дом, где мне предстоит провести ближайшие несколько дней, совершенно не помню. То ли его уже снесут, то ли просто внимания на него не обращал – небольшой, внешне ничем особо не примечательный и вообще не на виду.

Ника квартировал в среднем доме

Хозяйки нет дома, и Ника ведёт меня к себе наверх. Я далеко не баскетбольного роста, и то голова почти под потолок. Ника немного сутулится.

– После каникул будешь ходить по комнате согнувшись.

– Да уж. Я и так самый длинный в классе.

– Понятно, акселераты появятся лет через шестьдесят. В той жизни, полагаю, повыше тебя встречались, и даже не старшеклассники.

– На наших старшеклассников здесь бы как на инопланетян смотрели! В своём классе я стоял шестым на физкультуре, а первый на голову выше. Но у него уже усы заметные были, и в баскетбольный интернат осенью собирался. Представляю его здесь у нас на гимнастике…

Комната как комната. Кровать, стол, стул и вешалка. Приют этакого провинциального Родиона Романыча.

– А тебе внизу в чулане место найдётся, – предвосхищает мой вопрос Ника. – Сейчас обед принесу.

Минут десять я пытаюсь придумать, в каком качестве предстать перед хозяйкой. Ничего умнее роли какого-нибудь двоюродного брата из Питера по делам на неделю, а потом в деревню с племянником в голову не приходит.

Ника приносит разогретый суп и хлеб. Съедаем быстро. Можно и отдохнуть.

– Так каким же был путь от крестьянского сына из космического века до гимназиста в российской провинции?

– Всё просто. Сканируются нормальные документы, вбивается новая фамилия – и на принтер.

– Это понятно. Комп у Стёпки в чулане оказался – он там в сети зависает, чтобы родителям в горнице не мешать, сканер у батюшки, который его на исповеди использует, в храме на часок позаимствовали. А принтер вообще в каждой избе ещё со времён Петра Великого по его указу в целях просвещения есть. Вот только ты говорил, что у них электричества нет. Нестыковочка получается. Или здесь велодинамо крутят?

– Шутишь?

– Ты первый начал.

– Ладно. Днём посмотрел на календарь. Увидел, что листки всё же отрывают. Двадцать пятое оказалось июлем, и год тысяча восемьсот девяносто седьмой. К вечеру из города приехал Стёпкин отец, дядя Игнат, и по его рассказу я понял, что мне туда ехать незачем. Ещё утром попробовал хоть кого-нибудь вызвонить – пустой номер. Даже сто двенадцать не отвечает. В сеть выйти тоже не получилось. Пришлось попроситься остаться дня на два-три. Дядя Игнат предположил, что я из дома сбежал, но я вроде убедил его, что всё в порядке и вообще я хороший. Остаться разрешили, с тем что буду возить со Стёпкой сено. А почему бы и нет?

– Но это на два-три дня…

– Да мне в тот вечер вообще показалось, что это сон какой-то. Что утром проснусь у себя дома, врублю комп и пойму, что это было. Может, это всё только со мной случилось – родник такой попался типа не пей, Иванушка, в прошлое попадёшь? Вряд ли, тётка с бутылями – значит, многие туда ходят. А может, не только со мной, и уже на всех форумах жужжат? Типа внушил кто-то всем этот девятнадцатый век, а потом отыграл назад. И ночь будет как прошлая, только в обратном направлении. Вечером пошли спать как стемнело – скучно показалось: ни компа, ни телевизора. Казалось, любую лабуду посмотрел бы с удовольствием. А Стёпка зазвал на сеновал – непривычно, но здорово, сено душистое и мягко. Он меня всё выспрашивал, а я выкручивался. Правду говорить – не поймёт да ещё подумает, что я над ним издеваюсь. Сказал, что живу в Угличе – не далеко и не близко, что в прошлом году полгода жили в Англии, оттуда и одежда. Ну и всякое такое. Даже несколько фраз по-английски выдал. Вроде поверил.

Ника замолкает. Я слушаю достаточно внимательно, всё ещё пытаясь найти хоть какую зацепку в его рассказе. Зацепку, которая позволит понять всё происходящее. Родник, понятно, совсем не при чём – в этом случае я давно уже был бы где-нибудь у шумеров или охотился на мамонтов. И если бы только я – к этому роднику две деревни ходят. Но попытку анализа перебивает интерес:

– А утром?

– А что утром? На сеновале и проснулся. Сначала кайф от сна и сена, потом всё понял. Утра с противоположным знаком не получилось. Весь день со Стёпкой сено возили, потом на Волге в той же компании и в том же виде. Уже как-то спокойно, будто всю жизнь так. Пацаны смотрели, как плаваю, старались изобразить что-то подобное. Они-то умели только на сажёнках. Со временем немного научились. Я хоть и не тренер, но помнил, как меня учили в бассейне, подсказывал. Потом дядя Игнат понял, что мне никуда отсюда не хочется уходить. Хочешь, говорит, оставайся. Вам со Стёпкой вдвоём веселее будет. Да и научишь его чему-нибудь, что сам знаешь. А то он только читать-писать-считать умеет да закону божьему кое-как обучен. Работать вроде можешь, не лентяй. Я даже покраснел тогда – меня дома особо не за что было хвалить, жил как все. А ежели, сказал, полиция придёт – сам выкручивайся. Скажу только, что прибился сюда, работает за еду. Да и мал ещё, подумалось, чтобы согрешить где да от полиции прятаться. А не будут тебя искать, так и живи. Домой захочешь – помогу добраться. Вот так.

– Но это ты крестьянским сыном стал. До гимназиста ещё далековато. Кстати, ты в каком классе?

– В шестом.

– Я так и подумал. В гимназию поступали, насколько знаю, лет в девять после приготовительного класса или домашнего обучения. Стало быть, ты примерно со своим возрастом учишься. И как это получилось?