Брат мой названый

– Слушай, а тебе не кажется, что мы о чём-то не о том говорим? Стоим на берегу Волги в тысяча восемьсот девяносто восьмом году от Рождества Христова, если это действительно так, говорим о битлах и рассуждаем, где мобильник зарядить. Кстати, дай на минутку послушать.

– Пожалуйста.

Всё верно. Знакомые голоса выводят донельзя знакомую мелодию. Вот только нет их ещё. Нет, и всё тут. А сам-то ты есть? Ты ведь тоже родишься чёрт-те когда. Можешь назвать всё это дурацким сном, можешь ущипнуть себя за ухо. Да хоть и не за ухо! Рука чувствует холодную кованую решётку и не находит Новую биржу. Отдаю наушник.

– Будь другом, ущипни меня.

Он пожимает плечами:

– Пожалуйста.

Обычный щипок. Ничего не изменилось.

Однако мальчик неожиданно вежлив. Пожалуйста и на Вы. На гостя из двадцать первого века не похож, там даже вежливость пожёстче. Или уже адаптировался? Видимо, быть нам здесь вместе, и достаточно долго.

– Слушай, может, познакомимся и будем на ты. Не такая у нас с тобой разница в возрасте, чтобы выкать. Да и полегче будет. Идёт?

Он протягивает руку. Пожатие ещё не очень умелое, но пытается покрепче. Взрослость показывает.

– Идёт. Никита. Для друзей Ник или Кит. И так и так зовут. Звали. Дома.

– Ну, для кита ты маловат. Так, китёнок ещё. Ника – так лучше.

– Ладно, буду под ником Ника. В игре под названием «Жизнь в прошлом». И долго играть будем?

– Да уж как получится. А по батюшке тебя как?

– А батюшка родится только через семьдесят лет. И потом, меня ни там ни здесь по отчеству никто ещё не величал. Впрочем, однажды было. В прошлом году, когда паспорт получал.

Так, девяносто восемь плюс семьдесят да ещё лет двадцать пять батюшке его от пелёнок собственных до детских добавим… Ну, и его полтора десятка. Вроде бы сходится. Всё-таки из двадцать первого. А вежливость действительно может быть здешним приобретением.

– Стало быть, тебе четырнадцать есть. Я так и думал.

– Через месяц пятнадцать. А Вы?

– Ты.

– Извини.

– Михаил. Миша.

– А по батюшке?

– Но мы же решили быть на ты.

– Да я так просто, ещё не привык. Ты же старше меня.

– Батюшку Дмитрием зовут. Слушай, Ника, у тебя паспорт с собой?

– А что?

– Да просто посмотреть.

– Пожалуйста.

Действительно, настоящий. А что другое могло быть? Фотография, реквизиты все. Регистрация… Ого, в одном доме живём! С разницей в пять этажей и два подъезда. Что незнакомы – понятно. Когда я во дворе играл, его ещё не было. А когда он из песочницы вылез, я уже учиться уехал и бывал дома нечасто. Для детей все взрослые на одно лицо, да и я на кучу мелюзги во дворе внимания не обращал. И на молодых мам тоже не особенно. Разве что коляску до лифта иногда помочь. Вот только родился паренёк почти через сто лет. Странно фраза выглядит – родился через сто лет – а как иначе сказать? Родится? Да вот он передо мной стоит, вполне себе человек, и немаленький, с меня ростом, скоро перерастёт. А сам-то я через сколько лет рожусь? Даже звучит дико – такого слова в языке точно быть не должно.

Голос Ники возвращает меня в реальность:

– Миша, а у тебя есть что-нибудь оттуда?

– Смотри.

Открываю молнию на сумке. Ника вздыхает.

– Паспорт показать?

– Зачем?

Недолгая пауза, которая не хочет затягиваться. Моё любопытство срабатывает первым:

– Ника, а как ты сюда попал?

– Да я и сам не понял. В прошлом году поехал в мышиный музей обычным рейсовым автобусом. Хотели компанией, но она как-то развалилась, а я уже настроился. На полдороге автобус взбрыкнул, сломался и дальше везти не захотел. Ну и мне расхотелось. Одно к одному – сначала друзья, потом автобус… Вместо того чтобы подождать да пересесть на обратный, пошёл вдоль Волги по берегу на поезд. А что, маленькое путешествие, время есть, дорогу примерно знаю. Одному, правда, скучновато, но там всего-то часа два пешком мимо детского санатория, в котором я лет пять назад был, потом через бор и деревни, к вечеру дома буду. По ходу съел пару бутербродов, что в кармане были. Овраг попался, из него тётка какая-то поднималась с большими бутылями, в которых у нас воду продают – оказалось, там внизу родник. Спустился, запил бутерброды, умылся. Воду помню – холодная и вкусная! Прошёл половину – церковь на берегу полуразрушенная, но крест на шпиле колокольни цел, хотя и сильно накренился. Зашёл – интересно же. Росписи вверху видны, да и внизу кое-что осталось. Какая-то арка, ангелы по бокам. Захожу в алтарь. Смотрю по сторонам. Вышел – а уже стемнело. Но не беспокоюсь – лето, не холодно. Позвонил домой, чтобы не волновались – заночую у знакомых. Попроситься к кому-нибудь – так неудобно. Да и пустят ли? Ушёл за деревню, всё-таки на кладбище страшновато как-то. Кусты около леса, трава густая. А в траве хорошо, не видит никто. Даже интересно показалось. Ни разу в жизни ещё просто так в траве не ночевал. Июль, тепло. Сел у большой кочки в мох, как в мягкое кресло. Ночь короткая, почти и не дремал. Так, немного.

Совсем рассвело, пора на поезд. Потянулся, рука в сосну большую уперлась – вчера в сумерках её и не заметил. Вдруг вижу – поле выкошено всё. И когда успели? Я даже не понял, что и сено убрано.

Только вышел – телега навстречу. Рядом с лошадью пацан какой-то моих лет. Одет уж очень как-то по-деревенски, но сразу я особого внимания на такой прикид не обратил. Смотрю – сена полный воз с горой, и как-то косо навалено, вот-вот упадёт. И точно, всё вниз поехало. Стал он сено опять на телегу забрасывать, меня увидел. Пособи, чего стоишь, помогай! А почему бы и нет? Вместе быстрее. Нагрузили. Хотел было на станцию пойти, а он к себе зовёт. Пойдём, говорит, мамка накормит, да и устали, отдохнёшь. Между делом познакомились, он Стёпка, я Никита.

Вдруг замечаю – Стёпка необычно как-то на меня смотрит. Будто что-то не то во мне углядел. И не столько на меня смотрит, сколько на мою голову. Показывает пальцем на бейсболку, как в первый раз видит. Я сначала и не понял. Думал, сено в волосах застряло. Снимаю бейсболку, он к ней руки тянет – покажи. Пожалуйста, экое добро. Примерил, хотел вернуть. Да возьми, говорю, если хочешь.

Потом Стёпка на мои кроссовки удивился. Что, говорит, сейчас в таких башмаках в городе ходят? Бывать бываю, а ничего похожего не видел. Потом его поразили оранжевые нитки на джинсах, да и сами джинсы. Я подумал было, что у него тараканы в голове какие-то особенные. Джинсов не видел! Но по разговору вроде вполне нормальный.

Вошли в деревню. Ничего такого не замечаю. Заходим в дом, Стёпка матери говорит: вот мол Никита, помог мне сено нагрузить, дай нам поесть. Я вдруг понимаю, что со вчерашних бутербродов ничего не ел.

Стёпкина мать подала на стол. Овощи, молоко, творог, хлеб. Но не буханка, а ломти как от домашнего каравая. Аппетит был зверский. Поднимаю глаза, смотрю вокруг – ничего понять не могу. Какое-то всё старое, самодельное. Свеча в подсвечнике заплывшая, будто постоянно горит. А телевизора в комнате – нет! Никакого, даже старенького или самого дешёвого. Удивился – как это в доме ящика нет! Так не бывает!

Знаю, правда, одного отцовского приятеля, так у него телика нет принципиально. Мешает, говорит, только, а новости по Интернету узнать можно. Но это по идейным соображениям, а здесь что?

Смотрю внимательнее. Ни люстры, ни абажура под потолком. Вдруг замечаю – нет ни проводки, ни выключателей, ни розеток – ни-че-го такого. О компе, стало быть, и говорить нечего. Электричество что ли сюда не провели? Да быть того не может! Вечером уличные лампы светили, до деревни от столба к столбу шёл.

Замечаю отрывной календарь на стене. У нас дома на моей памяти такого никогда не было, и вообще ни у кого не видел – а тут висит. Понятно, деревня – что с них взять? И дата крупно так напечатана – двадцать пятое. Это как? Вчера было седьмое августа, точно помню. Значит, сегодня восьмое. Может, листки с двадцать пятого июля почему-то не отрывают?

А Стёпка из дома зовёт. Бежим к Волге мимо церкви, где вчера был. Что такое? Никакие не развалины, стоит себе почти как новенькая. Люди выходят. И ограда вокруг, солидная такая решётка с каменными столбами. Но ведь только вечером шёл – совсем не так всё здесь было! Или это у меня тараканы в голове? Вот только вчера или сегодня?

Стою как вкопанный. Стёпка тоже остановился, смотрит на меня. Я – на него. И оба ничего не понимаем.

– Ты чего? – спрашивает.

– Да вот, вчера здесь почти развалины были, а сегодня церковь с оградой.

Тут он пальцем у виска покрутил:

– Какие развалины? Ей уж больше ста лет. Сколько себя помню, всегда такая была. Меня в ней и крестили.

– Давно?

– Что давно?

– Крестили.

– А как родился. Как же иначе?

Понимаешь, Миша, тут я испугался. Не знал пока чего именно, но испугался. Не по себе точно стало.

Спустились к Волге, побежали по берегу за деревню. Стёпка сказал, они там купаются.

По дороге ещё три его приятеля присоединились. Смотрю, пляжик такой небольшой. Песок среди камней.

Раздеваемся. Они на меня глаза таращат, на мои плавки пальцем показывают. Смотрю на них – стоят голые и ничуть не стесняются. Не то чтобы меня это сильно удивило – в бассейновом душе до и после тренировки все так, ничего особенного. Но всё-таки…

– Что, впервые видите? Это плавки называются, – говорю, и даже вызывающе. Что за идиоты? – В них нормальные люди плавают. А вы что, всегда так? Вдруг девчонки сюда придут?

– А такого быть не может, – отвечают. – Разве что подсмотреть дуре какой захочется – так на всю деревню ославят. А вместе никогда не купаемся.

– А взрослые как? – спрашиваю.

– Они в исподнем или если господа, то в длинных рубахах.

И говорят всё это спокойно, будто так везде и всегда, а я с Марса свалился. Ладно хоть подкол насчёт нормальных людей не поняли. А может, внимания не обратили. Я даже застеснялся, будто это я голый среди одетых. Махнул рукой, скинул плавки и в воду. Ещё подумал тогда, их сушить долго, а если сразу оденусь, так джинсы промокнут и до поезда по дороге не высохнут. А так ветром быстро обдует, и можно одеваться.

Что сразу поразило – вода чистая-чистая. Я в Волге редко купался. Чуть ли не с детского сада в бассейне, так что летом только от воды и отдыхал. А тут с мая не плавал, разогнался своим вольным, как-никак кандидат в мастера. Через Волгу не рискнул, решил вдоль. Опять же на тот берег голым не выйдешь. Проплыл метров двести, повернул, прибавил, а под конец к берегу без рук на спине, спокойно так, для отдыха. Выхожу из воды, они уже обсохли, оделись – и опять глаза таращат.

– Здорово плаваешь, – говорят.

Так, – отвечаю, – восемь зим тренируюсь.

– Зимой – а где?

– В бассейне.

– А что это такое?

Да что происходит? Откуда они такие дремучие взялись?

И тут я выругался. Не со зла на них, а просто так, от удивления. Ну, как обычно у нас на улице, мы и не замечаем давно. Они аж покраснели:

– Да разве так можно, так только пьянь подзаборная говорит. И отец Александр раньше, когда в школе учились, ругал, да и сейчас нам часто об этом напоминает и строго следит, чтобы не было таких слов. А уж кто скажет чего непотребное, сразу наказание.

Какой отец Александр? Какое наказание? Пацаны деревенские – и чтоб без мата? Какие такие господа в длинных рубахах? Что это за медвежий угол в двадцать первом веке в часе ходьбы от асфальта с машинами и прочей цивилизацией? Куда я попал? Сам я, вообще-то, стараюсь не ругаться. А тут просто голова кругом, каждую минуту новые непонятки.

– Ладно, – говорю, – больше не буду. Случайно как-то получилось.

Вдруг замечаю – они мою одежду внимательно так рассматривают.

– Штанов не видели что ли?

– Нет, – говорят, – таких не видели. Смешно – рыжими нитками сшиты, будто чёрных не нашли. И слова на них зачем-то написаны, да ещё совершенно непонятные, в самом большом только две буквы знаем, А да Е. А что это такое?

Значит, не только Стёпка, а все они впервые джинсы в руках держат. И латиницу видят тоже впервые, если буквы не знают. Даже вранглер не прочитали, не то что рэнглер. Но у нас в школе английский со второго класса. Или у них совсем его нет? И вывески разные, этикетки на латинице – ни разу в жизни им на глаза не попадались? Может, сговорились и разыгрывают меня? А тогда церковь с оградой – тоже розыгрыш?

Посмотрел на них повнимательней. Все босиком. Одежда ничего особенного. Штаны да рубахи безо всяких лейблов, молний, заклёпок. Ну и что, что их нет? Зато заплаты есть, пришиты аккуратно, почти как у хиппи на фотках. Подумал было, может, под них косят? Да вроде бы не похоже. Лица у всех вполне нормальные, необкуренные, смотрят осмысленно. И говорят без выкрутасов, не на олбанском. Вдруг замечаю – они меня тоже рассматривают чуть ли не сверху донизу со всех сторон. А что во мне такого можно увидеть? Всё как у всех. Это у них что-то не так!

И тут до меня дошло, что я голый перед ними стою. Хоть и пацаны одни рядом, а всё равно как-то сразу неудобно стало, даже покраснел:

– Ну, так хоть плавки отдайте, а остальное смотрите себе.

– Да ладно, одевайся.

Собрался быстро, они ещё на молнию внимание обратили, пришлось объяснять. Пошли наверх. В голове – сам не знаю что. Деревня, конечно, не город, понятно. Одеваются проще. Но чтобы молнии на штанах никогда не видели? Джинсов?! Отец рассказывал, когда ему как мне было, ими друг перед другом ещё хвастались. А про времена деда и говорить нечего – не все достать могли! Стоили чуть ли не как велосипед! Не сразу поверил, что так могло быть. А сейчас это рабочая одежда, все кому не лень носят. В прошлом году с отцом в деревне у магазина остановились, так на ступеньках старик сидел в валенках с галошами, в фуфайке – это летом-то – и в джинсах! Раньше он, наверное, и слова такого не знал, не то что увидеть. И ещё деда одного видел – траву косил, ну прямо как здесь. Седая борода, рубаха длинная ниже пояса. Только рубаха джинсовая и в руках триммер. А деревня ничуть не столичнее этой. Почему же здесь джинсов ни на ком нет? Хотя бы самых дешёвых, секондхэндовских? Похоже, они и слово это не поймут! Машин дорогих не вижу – понятно, откуда им здесь взяться? Но ведь никаких! А в деревнях вдоль дороги, когда в мышиный музей ехал, чуть ли не у каждого дома гараж, а о припаркованных и говорить нечего. В деревенских домах бывал, но мебель там не самодельная и телевизоры у всех, даже спутниковые тарелки попадаются.

Стёпка на правах хозяина домой зовёт. Иду, по сторонам оглядываюсь. Ни столбов, ни проводов. У домов телеги. Кино, да и только. Свернули к дому.

– Слушай, тут у тебя из штанов, пока мы их рассматривали, штука непонятная выпала. Я не стал никому показывать, держи, – и подаёт мне мобильник. – А что это такое?

Я на него чуть глаза не вылупил – ещё и мобильник впервые видит! В городе их давно уже чуть ли не в детский сад таскают. Ладно у Стёпки своего может не быть, но у кого-нибудь в руках должен был увидеть. Или в телерекламе… Но сразу вспомнил, что у них и телевизора нет:

– Да так, долго объяснять (да и как я ему это объясню?). Отцу надо передать.

– А не бомба какая?

– С чего ты взял?

– Всякое бывает. Не здесь, правда, а в Питере бомбисты по улицам бегают, на царя да чиновников охотятся. Кинут бомбу под ноги – и дёру дают. Отец сказывал, он тогда в Питере у господ служил, года за три до моего рождения царя и убили.

– К-к-какого царя?

Тут у меня в голове что-то начало состыковываться. Все эти джинсы, бейсболка, кроссовки, телевизор, электричество, автомобили, мобильник, о которых здесь ничего не слышали. Неразрушенная церковь, которая за ночь восстановилась из почти развалин. А Стёпка продолжает с каким-то удивлением:

– Александра Второго Освободителя. Ты что, этого не знаешь? Вроде из грамотных…

– Да нет, знаю.

Прикидываю… Ему лет четырнадцать-пятнадцать, как и мне. Да ещё три года… Царя убили в восемьдесят первом. Тысяча восемьсот. Из истории помню, на даты и прочие цифры у меня память хорошая. Так что, здесь сейчас примерно тысяча восемьсот девяносто седьмой-восьмой? Меня аж в пот бросило. Понял, что попал куда-то не туда. За ночь лет сто назад прошло, даже больше. Вот тут я испугался по-настоящему.

Всё это Ника почти выпалил, говорил без перерывов, эмоции били через край. Похоже, выговориться хотел, благо шанс появился. Да и я его рассказом увлёкся и не сразу реагирую, когда он замолк:

– Та-ак, понятно…

Хотя что здесь может быть понятно? Ника совершенно естественно и моментально на тех же эмоциях перехватывает:

– Да что тебе понятно! Ты сам-то давно здесь? Как сюда попал?

– Вчера вечером сидел на берегу, пиво пил, и всего-то бутылочку. Потом вдруг стемнело, а стало рассветать – и вокруг всё вот это, – говорю вроде бы спокойно, но нерешительно и ловлю себя на извиняющихся интонациях.

– Стало быть, ещё не понял, что ты здесь никто.

– Как никто?

– Очень просто. Ты что сейчас собираешься делать?

– Ну, что… Пройдусь по набережной, немного поснимаю, пока аккумулятор не сел…

– Это ладно – пройдёшься, поснимаешь, воздухом здешним подышишь, людей посмотришь, себя покажешь. А через час, два, вечером, завтра? Ты есть хочешь?

– Вроде бы…

– Именно вроде бы! И куда пойдёшь обедать? Домой? В пиццерию на Крестовой? А платить чем будешь? Что у тебя в кошельке? Карточка? А терминал найдёшь? А может, жалованье у Журавлёва или там у Аксёнова вчера получил?

Ника буквально атакует меня, не давая времени хоть что-то сообразить. Не успеваю даже зацепиться за знакомые мне знаменитые здешние фамилии и чисто механически достаю бумажник. Атака продолжается, даже с иронией:

– Конечно, Аполлон без штанов на квадриге, Пётр на Соловках и Ярослав Мудрый с тортом! У меня такие с прошлого года остались, правда, без Ярослава. Держу как память. А это что – империалы? – он выуживает несколько жёлтых десяток. – Богатый человек! Вот только блестят плохо, позатерлись.

Ну, этим меня не купишь, не на того напал. Видел я империалы, даже аверс-реверс под лупой рассматривал – и старые, и новые, полуторные, о которых здесь узнают нескоро.

– Что делать, старые. Песочком почищу, засверкают. Только размером великоваты, разве что подпилить или отмасштабировать как-нибудь. А у тебя что, империалов полные карманы? Так домой пора, золотишко и там пригодится.

Понимаю, что старые получились каламбурно. Можно, конечно, золотую нумизматическую тему немного развить, попытаться хоть как-то поставить осмелевшего юнца на место. Но не буду, поскольку Ника и без того явно смущается:

– Откуда… Даже в руках не держал. Так, видел раза два.

Однако тут же снова переходит в наступление:

– А ночевать где будешь? Поужинаешь под телевизор, чашка кофе и к жене под бок?

– Я сейчас не женат, и вообще тебе ещё рано об этом говорить, – последние слова звучат совсем беспомощно, если не сказать глупо.

– Значит, вечером к подруге собираешься? Или сегодня домой, поскольку впечатлений полные карманы, переварить всё это надо, а с ней завтра созвонишься? Вообще-то мне почти пятнадцать, не маленький. Что детей не в капусте находят и царь Салтан с молодой царицей в спальне не в ладушки играли, знаю, представь себе. Ночью мобильник зарядишь, новости по телевизору или из сети, потом в каких-нибудь одноклассниках… Продвинутый, небось! А утром опять в девятнадцатый век по набережной прогуляться? Или сразу в пятнадцатый для разнообразия? Чего мелочиться?

Мне остаётся только молчать. И чем я могу ему возразить? Разве что в соцсетях не торчу, так, заглядываю изредка. Если бы только это!.. Пятнадцатилетний щенок загнал меня, вдвое с лишним старшего, в угол. Надо как-то отступать.

– Но ты же смог устроиться… Надо вместе держаться, разберусь что к чему, там увидим.

– Да уж что с тобой делать… Выручать надо.

Последняя фраза звучит с нескрываемым чувством явного превосходства. Скажи мне что-то подобное такой паренёк ещё вчера – точно бы рассмеялся, да и отшил как-нибудь. Как он меня выручит, чему научит! Молоко на губах не обсохло! Но здесь…

Ника понимает моё молчание и так же уверенно продолжает:

– Значит так. Я сегодня учусь, и опаздывать в гимназию нельзя. Это не наша школа, зачем лишние проблемы. Но в половине второго буду свободен, и мы встретимся.

Он буквально диктует свои условия, видимо не предполагая, что я могу сказать хоть что-то против:

– У тебя деньги здешние есть?

Я показываю пачку. Ника с заметным удивлением перебирает, рассматривает петеньку с обеих сторон и даже на свет и наконец разочарованно тянет:

– Это не то.

– Да я и сам понимаю. Но что есть.

– Даже рубли пока не трогай, а остальное вообще спрячь. Потом разберёмся. Вот тебе немного мелочи, перекусить хватит. На Мытном рынке или на Торговой всегда найдёшь пирожки, кулебяки и квас. Цены копеечные, позавтракаешь. Когда поймёшь что к чему, будет легче. Встречаемся здесь. Я побежал. Пока.

Пока. Хоть что-то понятно. Где и когда. А вот что – пока всего лишь что-то.

Глава 5

Ника убежал, а я остаюсь переваривать услышанное. Рассказал мальчик много и подробно, с кучей разных мелочей, что вполне понятно – возраст, впечатлительный, память хорошая. Не то чтобы он меня полностью ошарашил – кое-что я успел понять и до него.

Сам по себе всплывает в голове старый фильм. Герой в незнакомом городе на другом берегу океана, без денег и документов. И как-то выкручивается. Что у меня? Незнакомый знакомый город. Жилья нет, но часов через двенадцать надо будет где-то заночевать. Банковского билета в миллион фунтов стерлингов нет, только мелочь, полученная от Ники. Джековы деньги по причине жёсткости пока что не годятся даже в качестве туалетной бумаги. С языком всё ясно, за сто лет он изменился мало. Аборигены меня поймут, ежели не на жаргоне буду общаться. Впрочем, за последнее время поумнел, к тридцати годам перешёл на нормальный язык, хотя студенческий сленг ещё проскакивает. Но следить за речью всё равно придётся. Реалии своего времени надо забыть. Здесь нет электричества, радио и всего, что с этим связано. В сущности, всё это похоже на некую игру с изначальными ограничениями. Заиграюсь, забуду, пообещаю кому-нибудь позвонить завтра с утра – ничего страшного, как-нибудь выпутаюсь. Не Штирлиц в логове врага. Ладно, поживём – увидим.

А места, о которых Ника рассказал, – знакомые. Родник – сам туда хожу с такими же бутылями. Не то что колодезная вода не нравится – просто привык, ритуал такой. Деревня с церковью – Сельцово, другой там нет. И в развалины храма, который когда-то был Преображенским, захожу иногда. Захожу просто так. То ли из прошлого хочу что-то вытащить, то ли ещё почему – не знаю. Однако Преображенским он только был или и сейчас им несмотря ни на что остаётся? Если когда-нибудь сподобятся вернуть его к жизни, должны будут освятить. Стало быть, сейчас он вроде как никакой, безымянный. Это я понимаю. Но, с другой стороны, люди, построив храм в конце восемнадцатого века, вроде бы отпустили его в самостоятельную жизнь, а сами только приходили под его своды. Приходили каждый со своим, признавая тем самым его власть. Однажды пришли разрушители, с каменной плотью они кое-как совладали. Не до конца, правда, но для отчёта, видимо, хватило. А вот с духом у них, похоже, не получилось. Что-то в храме такое осталось. Чувство всегда какое-то странное, будто не в развалины захожу, а в недоступный никому мир, живущий по своим законам. Может, этот самый мир именно Нику и приглядел? Приглядел, потом преобразил всё вокруг. Но для чего?

Впрочем, вряд ли. Он же потом домой звонил, пока к лесу шёл. И это было ещё в нашем времени. Да и я попал сюда безо всякого храма. Или это Волга меня ночью на берегу выбрала?

Однако что-то много безответных вопросов появляется. Может, эмоции захлёстывают? Самое лучшее сейчас – просто отвлечься, посмотреть на Волгу. Спешить некуда. До половины второго ещё… Смотрю на часы. Семь.

Глазами вверх на колокольню. И вчера посмотрел бы так же. Почти половина десятого. Ставлю часы. Ладно хоть механические. Заводная головка и в каменном веке не подведёт. Бьют куранты – как-то ярче и богаче. Ну да, колокола сбросят только через тридцать с лишком лет, но ни сами колокола, ни звонари об этом не знают. А когда через много лет появятся новые, самого большого не будет. Странная мысль – колокола как живые существа. Что они знать могут? Мистика? А ты сам здесь – не мистика? В командировку от института экспериментальной истории приехал материал для диссертации собирать? Несмышлёных предков, ни джинсов, ни компьютера не видевших, уму-разуму учить? А может, учиться у них? Но чему? Жизни?.. Это не ответ…

Но почему именно я? Жаловался на глупости века двадцать первого? Было такое. Но ведь не на берегу. И кто не жалуется на жизнь? На любом форуме, в половине блогов кроют нашу разлюбезную эпоху во всех направлениях по полной программе. Ищущих много, а обрящети – мне выпало? Наказание? А может, шанс? Но какой? От кого? И дальше – что? Или куда?