Земля Бранникова

I

Земельный надел в шесть соток Виктор Бранников получил в личное бессрочное пользование в год своего тридцатилетия в одна тысяча девятьсот семьдесят первом году. Произошло это давно желанное событие как-то даже неожиданно и в очень торжественных обстоятельствах. На общем собрании коллектива предприятия, где трудился Виктор, ему и еще десятку сотрудников вручали удостоверения ударников коммунистического труда. О том, что это событие состоится, было, естественно, известно давно. Некоторые заранее уже поздравляли его. Кто искренне, а кто и с подковыркой, мол, в люди выходишь. Всем им Виктор отвечал с деланным безразличием: за спасибо сыт не будешь, намекая на то, что предпочел бы что-нибудь посущественнее.

На самом деле Виктор был рад награде. Значит, его поняли, оценили по заслугам. Для него это было важно. Самолюбие страдало. Многие его сверстники были уже инженерами, начальниками отделов, лабораторий, цехов, а он вот застрял в рабочих. Ну, да. С образованием не получилось. Грехи молодости. Но и рабочий рабочему рознь. Кто-то канавы лопатой роет, а он слесарь-механик высшего разряда, мастер своего дела, элита рабочего класса. Без него, без таких, как он, не обойтись нигде!

Много еще разных слов, подтверждавших важность земного существования людей рабочих профессий, приходило ему в голову в разное время, а на том собрании эти же слова лились рекой из уст директора предприятия, секретаря парткома, еще каких-то представителей. Всех не упомнишь. Последним выступил председатель профкома. Он-то и сказал, что всем ударникам коммунистического труда зарезервированы места в новом садово-огородническом товариществе «Родник», вблизи города Руза, неподалеку от Можайска. Его слова были встречены по-настоящему бурными аплодисментами.

Вечером, за ужином в кругу семьи Виктор мимоходом обмолвился, что, вот, сегодня ему присвоили почетное звание ударника коммунистического труда, дали собственный садовый участок.

Новость вызвала разные отклики. Про ударника, правда, как-то все сразу забыли, а вот о появлении в семье участка заговорили. Жена обрадовалась. Она ждала ребенка, и мысль о том, что ему что-то достанется с грядки, кустика или деревца грела ей душу.

Дед про ударника тоже ничего не сказал, а про участок высказался, как всегда, в своем репертуаре: ударился в исторические экскурсы. Он почему-то заговорил о стрельцах в допетровские времена, кормившихся со своего огорода. Об аракчеевщине и военных поселениях, где процветало натуральное хозяйство. Закончил же тем, что нынешняя деревня не способна прокормить город и армию, и близится время, когда каждый горожанин, чтобы не голодать, будет ковыряться на грядках. С ним никто не спорил, как ни крути, человек восемь десятков своими ногами отмерил, имеет право судить, как умеет.

Мать же, наоборот, погрустнела:

– В войну с грядками намучилась, не приведи Господь, – сказала она.

Вот тут Виктор и ляпнул невпопад:

– Ну и нечего было ломаться!

Так тебя же, дурачок, кормила, – пружиной взвилась мать, и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате.

Над столом повисло неловкое молчание. Дед сразу же засобирался домой. Жена, укоризненно поглядывая на мужа, принялась убирать посуду. Виктор остался за столом один. Ненадолго, правда. Знал хорошо, что семейные сцены идут без репетиций. Одно неосторожно сказанное слово может вызвать лавину взаимных обвинений и обид. А ведь он ни в коем случае не хотел обидеть мать, которую любил и уважал. Тем более, ему не хотелось доставлять беспокойства своей беременной жене. Ребенка он ждал не менее, чем она. Хотел дать ему то, чего не получил сам.

Виктор рос без отца и переживал это тяжело. Он остро завидовал тем немногим детям, у которых отцы были. Недоумевал по поводу того, что они не ценят своего счастья, да еще иногда и жалуются, мол, поколачивает батя. Да пусть поколачивает. Важно, чтобы отец был!

Дед, как мог, пытался заменить ему отца, но после ранения, да и в силу своего возраста он не очень подходил на эту роль. На памяти Виктора дед всегда много работал и много болел.

Эмоциональный пик, связанный с переживаниями по поводу безотцовщины, пришелся у Виктора на девятилетний возраст. Тогда он особенно донимал мать расспросами об отце, а себя тешил фантазиями: вот, сейчас откроется дверь, и войдет отец, живой и невредимый. Эти фантазии переходили в уверенность, что желаемое вот-вот свершится.

Однажды, когда мать, в то время директор школы и единственный ее преподаватель, читала детям, как всегда наизусть, «Сказку о царе Салтане» и дошла до слов:

Виктор, тоже знавший сказку наизусть, чтобы не разрыдаться, стремглав выскочил из класса. Домой вернулся только поздно вечером. Мать расценила его поступок как хулиганство. А что еще она могла подумать, когда он отказывался ей что-либо объяснить. О том, что произошло тогда на самом деле, он рассказал ей в порыве откровенности только лет через десять, когда приехал домой в отпуск из армии.

После этого рассказа она всю ночь проплакала, вспоминая мужа, с которым и пожить толком не успела, свою загубленную войной молодость, а еще более из-за того, что она, мать и педагог, не смогла понять тогда своего сына, его чувств, его переживаний.

Виктор знал, что матери в войну крепко досталось, но сам тяжелого детства не помнил. Наоборот, все было очень даже хорошо. Остров, на котором они жили в то время, запомнился ему почти как райское место. Там, в двухэтажном бараке они с матерью жили до его ухода в армию, а когда он вернулся через три года, Острова уже не было. Сколько ни пытался он найти его, не выходило, исчез куда-то, видимо, навсегда.

Так что Виктор пошел к матери просить прощения. Ритуал этот был давно ими отработан. Он постучал в дверь. Ответа не последовало, но дверь была не заперта. Значит, можно войти. Мать сидела на диване с книгой. Виктор сел рядом и взял ее за руку. Рука не отдернулась, значит, примирение пройдет быстро. Еще через минуту мать, не глядя на сына, сказала:

– Ладно, не переживай. Понимаю, что ты не хотел меня обидеть. Случайно вырвалось. Иди, утешай свою ненаглядную. Ей волноваться ни к чему, а она наши размолвки всегда остро переживает.

Поняв, что гроза прошла стороной, Виктор пожал матери руку и встал.

– А домик к следующей весне построить бы неплохо! – ему вдогонку сказала она, – Свежий воздух ребенку ничто не заменит.

Виктор тоже мечтал об участке, какое ни на есть, а все же хозяйство. Но грядки его не волновали, а вот домик построить хотелось. Теперь же, когда стройка становилась реальностью, он задумался: а на какие «шиши» строить. Денег катастрофически не хватало, хотя все работали, кроме деда, пенсионера, не кутили, да и лишнего себе не позволяли. А еще и со временем туго. Строить домик он, конечно, собирался сам. Никому бы он такое интересное дело не доверил. Но начиналась весна, а с ней и командировки. Отпуск светил только в конце года. Надо за выходные в перерывах между командировками хоть какой-нибудь сарайчик построить, чтобы было, где переночевать, а там видно будет, решил он, и с этой мыслью отправился спать.

Предприятие, на котором трудился Виктор, не относилось к гигантам индустрии. Оно имело красивое, очень интригующее название: научно-исследовательский институт робототехнических систем (НИИ РТС), и располагалось на восточной окраине Москвы в большом, специально спроектированном шестнадцатиэтажном здании. На первом этаже и в подвалах размещалось производство. На втором этаже – столовая. Третий этаж занимала дирекция, а выше шли научно-исследовательские подразделения. При этом головной отдел, раздававший задания всем остальным подразделениям и принимавший от них готовую работу, помещался на самом верхнем этаже.

Говорили, что создать НИИ РТС предложил еще во время войны один из членов правительства, чуть ли ни сам Лаврентий Берия. Так это было или нет, сказать трудно, но здание было готово к заселению в 1953 году, и по своей архитектуре, структуре и планировке очень сильно отличалось от большинства НИИ того времени.

Придя из армии в 1962 году, Виктор пришел сюда на работу слесарем четвертого разряда. Потом поработал токарем, сварщиком, фрезеровщиком, шлифовальщиком, в общем, освоил все производственное оборудование предприятия, и вернулся к работе слесаря-сборщика, уже в новом качестве.

Совсем недавно его «взяли наверх». На языке предприятия это означало перевод в один из научно-исследовательских отделов, где проводилась окончательная сборка и доводка экспериментальных изделий. Для этого там имелись небольшие рабочие помещения с одним, реже двумя слесарями-сборщиками высшей квалификации. Виктора взяли в головной отдел, что означало высшее признание его профессиональных качеств.

Когда вопрос о переводе Виктора «наверх» был уже решен окончательно, его вызвал к себе секретарь парткома. От визитов к высокому начальству Виктор никогда ничего хорошего не ждал. И на этот раз он не ошибся, хотя встречен был весьма приветливо.

– А, товарищ Бранников! – произнес секретарь парткома, поднявшись из-за стола, – заходи, заходи, дорогой! Садись.

По моде того времени многие партийные функционеры, подчеркивая свое боевое прошлое, носили военную форму без знаков различия. Так был одет и секретарь парткома. Левый рукав его гимнастерки был аккуратно заправлен под ремень.

– Ну что, товарищ Бранников, на повышение идешь? – продолжил он.

– Да что вы, Сергей Сергеевич, – попытался возразить Виктор, – какое повышение. Зарплата та же, работа та же.

– Не кокетничай и не прибедняйся, – оборвал его секретарь, – сам знаешь, что перевод в такой отдел для тебя это повышение. Не в должности и не в зарплате, а в ответственности. Коллектив там сильный, но сложный. Одно слово – интеллигенция! С ней ухо надо держать востро! У вас в производстве сколько членов партии?

– Человек тридцать наберется, – ответил Виктор, начиная понимать, куда клонит секретарь.

– Вот то-то и оно, тридцать два человека на сотню. А там всего четверо на ту же сотню. Ты пятым будешь. Вот и весь сказ. Так что тебе придется партийную линию держать и пролетарским чутьем до правды доходить, – веско произнес секретарь, – чуть что, сразу в партком иди.

– Что же, я стучать на них должен, – возмутился Виктор.

– Стучать, не стучать, дело твое. Ты должен действовать по уставу партии, вот и все, – рубанул рукой воздух секретарь. Потом он чуть поостыл, и стал рассказывать: – А знаешь, их начальник отдела, какой цирк из политучебы устроил? А что на овощной базе вытворяет?

Оказалось, что несколько лет назад начальник головного отдела института Алексей Федорович Комлев, доктор технических наук, профессор обратился в партком с предложением изменить форму политучебы. Привлечь к занятиям профессионалов с тем, чтобы они на каждом занятии читали людям лекции по разным вопросам политики, истории и экономики. Секретарю парткома пришлось идти в райком партии консультироваться. Там сказали, а почему бы и нет. Хорошо даже. Стоит попробовать. Может быть, такое начинание в будущем и будем развивать.

– На первую лекцию я сам пошел, – рассказывал дальше секретарь парткома: – в аудитории лектор, профессор кафедры истории московского университета, карточку визитную мне подарил. И начал он говорить. Честно говоря, заслушался я его, не заметил, как два часа прошло. Здорово рассказывал. Когда закончил, хлопать ему стали дружно. А народу много собралось, почти весь их отдел, человек восемьдесят. Я тоже хлопал, руку ему жал, а когда уже расстались, думать стал, о чем же профессор два часа рассказывал. Причем тут марксизм, где тут линия партии? Профессор все эти два часа рассказывал про древнюю римскую империю, а звучало так, будто речь шла о сегодняшнем дне.

– На следующий день вызвал я Алексея Федоровича, – продолжал секретарь парткома, – и говорю ему, что же вы меня подводите, какая же это политучеба, причем тут Рим? А он мне так это спокойно отвечает, что, мол, очень даже и причем. Что марксистская диалектика учит нас прослеживать причинно-следственные связи различных событий. И чтобы понимать события сегодняшнего дня, необходимо знать, как проходила эволюция человеческого сообщества.

Все это секретарь рассказывал без злости, скорее с некоторым одобрением, может быть, даже с элементом восхищения незаурядным человеком. В райкоме, когда секретарь рассказал об этой лекции, посмеялись, конечно, но сказали:

– Антисоветской агитации здесь нет. Устои не подрываются. Пусть продолжают.

В конце разговора секретарь парткома очень положительно отозвался об Алексее Федоровиче как об ученом и как о руководителе отдела. К вопросу о защите генеральной линии партии больше не возвращался, а на прощанье встал из-за стола и протянул руку. И все же Виктор вышел из его кабинета весь мокрый и красный, как рак.

Возмущение клокотало в нем:

– Не был стукачом и не буду, – решил он.

Но тут же промелькнула другая мыслишка:

– А вдруг они и вправду антисоветчики, что тогда? Тогда и видно будет, решил он для себя.

Про то, что вытворяет Алексей Федорович на овощной базе, секретарь парткома так и не рассказал Виктору. Но он об этом и так знал. И не только он, а, наверное, все сотрудники института. Когда кто-то узнавал об этом в первый раз, то принимал за очередной анекдот. Но это была правда, чистая правда.

Когда наступала очередь отдела Алексея Федоровича идти на овощную базу, он шел туда вместе со всеми, хотя по возрасту мог бы и уклониться от этого малоприятного занятия. Работал он тоже наравне со всеми. Перебирал картофель или другие овощи и делал это очень тщательно. В каждый наполненный им мешок профессор клал свою визитную карточку.

Когда его кто-то спросил, зачем он это делает, он ответил:

– Каждый должен хорошо делать свою работу. Я наполнил этот мешок хорошим картофелем. Моя визитная карточка – это знак качества. Покупатель увидит ее, улыбнется, конечно, но скажет, что хорошо профессор поработал, спасибо ему. Заодно и подивится, а что это профессор на овощной базе делает. Тоже польза.

На овощной базе уже давно знали профессора и его чудачества. Когда он уходил, рабочие базы складывали фасованные им пакеты в отдельные контейнеры, а потом начальство отправляло их по нужным адресам. Одновременно другие рабочие базы лопатами загружали оставленные профессором отбросы в точно такие же пакеты. Их отправляли по каким-то другим адресам.

Накануне выхода на новое место работы Виктор побывал там на очередном политзанятии. Не по своей воле. Секретарь парткома посоветовал ему пойти и послушать. Настоятельно посоветовал: «Пойди, – говорит, – интересно будет. Я тоже приду». Так что отвертеться было невозможно.

Ничего скучнее политзанятий Виктор в своей жизни не знал. В армии на уединенной пограничной заставе, где он служил срочную, политзанятия всегда проводил замполит. Обычно он зачитывал солдатам передовую статью из последнего дошедшего до части номера газеты «Правда», а потом комментировал прочитанное. Иногда, когда долго не приходила почта, он предавался воспоминаниям о войне. Призвали его в 1944 году, но на фронт попал после учебы в радиошколе только в марте 1945 года. Участвовал в боях за Берлин, где и встретил Девятое мая.

Эти рассказы оставшегося в живых очевидца тех героических событий были куда интереснее, чем передовица в газете, и вызывали живой отклик у солдат. Интересно тут было все, как жили, что ели и что пили. Как общались с местным населением, как возвращались на родину.

Замполит рассказывал, что после окончания войны его вместе с рацией перевели в распоряжение коменданта города, где он еще год служил на узле связи. Потом, по его просьбе, отправили в военное училище, откуда он вышел уже офицером.

– Война многих жизни лишила, а многим жизнь поломала, – не раз говорил замполит, переходя с языка официального на житейский. – Ну, разве думал я, что буду тут вам статьи газетные зачитывать. В школе я мечтал стать врачом, книжки всякие по медицине почитывал. Как видите, не довелось, – сокрушался он. – Вот отслужите срочную и идите учиться, ребята. Ох, и завидую я вам.

На гражданке, работая в производстве, Виктор посещал тамошние политзанятия, которые, по сути, ничем от армейских не отличались. Только задержек с почтой здесь не было, а текст передовиц читал не замполит хорошо поставленным голосом, а кто-нибудь из рабочих, чуть слышно, и часто чуть ли не по слогам. Сидели на занятиях тихо, каждый занимался своим делом. Кто-то читал газету или книгу. Кто-то разгадывал кроссворд, а кто-то просто дремал.

Отличие политзанятия в новом отделе было уже в том, что проходило оно не в красном уголке, как обычно, а в конференц-зале. Начиналось через час после окончания рабочего дня. Но собралось на него много народа, больше, чем было в отделе – пришла почти вся дирекция, сотрудники других подразделений. Люди приоделись, как на какой-нибудь концерт или спектакль.

Виктор по привычке сел подальше от сцены, как говорят, чтобы глаза не мозолить. Но потом вошел во вкус лекции и пересел поближе. Микрофон не включали, так как зал все равно был заполнен лишь на треть, собралось в нем человек сто пятьдесят.

На трибуну поднялся мужчина лет за пятьдесят в строгом черном костюме, в белой рубашке с галстуком. Он обвел зал глазами, улыбнулся, поздоровался и начал свой рассказ. Именно рассказ, а не лекцию. Он говорил просто и свободно, как будто беседовал с друзьями за столом.

– В прошлый раз, вы помните, мы закончили на том, что тридцатилетний генерал Наполеон Бонапарт в 1799 году произвел государственный переворот и стал первым консулом республики. Революция на этом закончилась, республика тоже, и народ, уставший от террора, от постоянной смены ориентиров, от неуверенности в завтрашнем дне принял это. Народ ждал, жаждал стабильного режима власти, при которой едят, занимаются домашним хозяйствам, растят детей, а не глазеют на отрубленные гильотиной головы. А Наполеон, установив, фактически, диктаторский режим, начал править железной рукой, считая, что по его собственному выражению: «Слабость власти – самое ужасное бедствие для страны».

Он продолжает войны, ведет их успешно, но не о них сейчас пойдет речь. Хочется сегодня рассказать вам о той созидательной роли, которую сыграл Наполеон в истории Франции, о его экономической и внутриполитической деятельности.

Приведший его к вершинам власти талант полководца оказался не единственным достоинством Наполеона. Благодаря способности глубоко вникать в суть любой проблемы и огромной трудоспособности он быстро разобрался в экономике, международных отношениях, в гражданском и уголовном законодательстве. Великолепная память на все, что он читал, видел или слышал, позволила ему очень быстро охватить всю совокупность проблем оказавшегося в его руках государства. И не только понять их, но и принять по ним вполне адекватные решения, а затем и воплотить их в жизнь.

В управлении государством, так же как и на поле боя, он требовал от своих министров точного исполнения указаний. Самостоятельность и инициатива допускались только в рамках предписанного.

Наполеон сразу после переворота обнаружил, что будущая империя в наследство от республики получила лишь долги и пустую казну. В казне находились всего около шестидесяти тысяч ливров, что не хватило бы правительству даже для оплаты почтовых отправлений.

Наполеон спешно укрепляет банковскую и налоговую систему. В первый же год он добивается высокого уровня собираемости налогов, около трехсот пятидесяти миллионов франков. В последующие годы это число растет и в 1810 году доходит до шестисот пятидесяти миллионов.

Понимая, что народ устал от разгула воровства и бандитизма, он делает нестандартный ход, создает уголовную полицию и ставит во главе нее не полицейского и не военного, а бандита и вора-рецидивиста, по которому давно плачет гильотина, Видока, но он за год очищает Париж от себе подобных. Действует, правда, он при этом не слишком гуманно. Пойманных бандитов убивают на месте. Так же расправляется он и с содержателями притонов. Примерно в том же ключе действует в это время и армия, усмиряя неспокойные районы, где продолжали держать оборону монархисты.

В 1803 году Наполеон делает еще один нестандартный ход. Продает Соединенным штатам Америки французское заморское владение, Луизиану, за восемьдесят миллионов франков. Сумма на самом деле небольшая, особенно если учесть, что площадь продаваемой заморской территории в четыре раза превышает саму Францию! Но эта сделка избавляет страну от целого ряда проблем, связанных с управлением столь удаленными и непокоренными землями. Укрепляет взаимоотношения с новой динамично развивающейся страной, Соединенными штатами Америки. А заодно, сделка позволяет еще раз насолить Англии, давно стремившейся завладеть этим лакомым куском на Американском континенте.

В США эта сделка до сих пор считается самой выгодной в истории страны, но в то далекое время она была не менее выгодна и для Франции.

Слушая лекцию, Виктор неожиданно для себя ощутил жгучий интерес к событиям далекого прошлого. Было в этом интересе что-то глубоко личное, не имевшее отношения к экономическому положению Франции в начале девятнадцатого века. А вот все то, что касалось действующих лиц, прежде всего, самого Наполеона, его окружения, описания Парижа, дворцов и улиц, трогало за душу, будило какие-то неясные то ли фантазии, то ли воспоминания. Впрочем, о каких воспоминаниях может идти речь? Ни Виктор, ни его близкие никогда не были в Париже и даже не мечтали об этом.

Темные кривые улочки, глухие заборы, неясные, размытые мраком фигуры каких-то личностей и ощущение опасности. Непередаваемое ощущение опасности, способное либо парализовать волю, либо, наоборот, мобилизовать ее, сделать человека сильным, способным совершить невозможное. Было однажды с Виктором такое. Там, на южной границе, где он служил.

Но главное достижение Наполеона, – говорил лектор, – заключается в том, что под его личным руководством создается фундаментальный труд. Он посвящен вопросам стабилизации финансов, защиты частной собственности и выработке стройного хозяйственного законодательства. Этот труд известен в мире как Кодекс Наполеона. Этот кодекс гражданского права, или Гражданский Кодекс, с некоторыми дополнениями и изменениями действует во Франции до сих пор. На его основе созданы аналогичные своды законов большинства европейских государств.

Разработка нового гражданского кодекса была начата сразу же после Великой французской революции 1793 года, упразднившей сословные привилегии, что сделало действующее законодательство в лучшем случае неэффективным. Однако ни одну из предложенных специалистами версий нового свода законов революционерам принять не удалось. Демократические по форме дискуссии перерастали в демагогические. Документ тонул в море идей, мнений и сомнений.

Понимая важность скорейшего создания нового свода законов, Наполеон решил лично возглавить работу над ним. По свидетельствам современников, он внес в разработку документа большой личный вклад. Но даже при его кипучей энергии закончить работу удалось лишь в 1804 году, когда Наполеон уже объявил себя императором. Не обошлось, конечно, без волюнтаризма. Когда обсуждение свода законов начинало заходить в тупик, Наполеон исключал из дискуссий слишком рьяных оппонентов.

Кодекс Наполеона наполнил содержанием лозунг революции «Свобода, равенство и братство!» И разъяснил его: свобода для всех, но в пределах закона! Равенство тоже для всех, но только перед законом! О братстве же в кодексе не говорилось ничего.

Кодекс утвердился во Франции, а потом и в других странах, совсем не потому, что его создал Наполеон, а потому, что он удовлетворял потребностям общества. Кодекс утвердился настолько, что сохранился во Франции и после реставрации Бурбонов, и потом, после их свержения.

На штыках армий Наполеона кодекс был внесен почти во все страны Европы. Там он прижился и, несколько видоизменившись, укоренился окончательно, способствуя развитию экономики капитализма. Не проник он лишь в Россию, единственную страну Европы, сумевшую устоять перед натиском Наполеона.

Защищенная проливами, устояла и Англия. Но ее законодательству кодекс Наполеона и не требовался. Англия раньше других стран Европы встала на путь капитализма и индустриализации. Ее законодательство уже приспособилось к новым реалиям.

Кодекс Наполеона устанавливал равенство всех граждан страны перед законом независимо от их положения в обществе, гарантировал охрану частной собственности и обеспечивал светский характер власти, отделяя церковь от государства. Невозможно такое было в то время в России! В стране, где все и вся принадлежит самодержцу. В стране, где, спустя почти столетие, в 1897 году, во время переписи населения Николай II на вопрос о роде занятий пишет «Хозяин земли русской!» Если бы так считал только он сам! Но нет. Так считали и его подданные!