– Спасибо, что о возрасте вспомнила. Я тебе сказал – решай эту проблему! И в следующий раз, постарайся хоть немного меня в свои планы посвящать!
Он сгреб в охапку сумку и быстро пошел к выходу.
Нина осталась одна. Официантка бесшумно принесла и выставила перед ней две большие красиво оформленные тарелки с рисом, рыбой и лапшой с морепродуктами.
***
В Шанхае поздней осенью было тепло. Нина вышла из отеля и, повернув, пошла по Нанкинской улице в сторону набережной. Улица кишела людьми, Нина плотнее прижала к себе сумку и молча отмахивалась от пронырливых уличных торговцев, сующих ей в нос жареных осьминогов на палочках, напитки в длинных стаканах и разноцветные листовки, обещающие разнообразные утехи.
Гигантские витрины магазинов пестрели голографическими рекламами, показывая бегущих толстяков в модных спортивных кроссовках, черных моделей, демонстрирующих массивные золотые часы и прочие побрякушки. Чаще всего выскакивала реклама курортов Тайваня. Все это было немыслимо далеко и недостижимо. Неужели где-то люди беззаботно отдыхают?
Слез давно не было. Неспешно продвигаясь в толпе прохожих, она вспоминала, что плакать начала после второго разговора с Кайши. В кафе, в тот день, не поверила, что он говорит серьезно, решила, что от неожиданности так среагировал. Но когда Кайши снова доступно, четко, словно вырезая каждое слово, объяснил, что не хочет ни ребенка, ни продолжения этих разговоров и опять обвинил ее в самодеятельности, Нина начала плакать.
Она плакала много – перед ним, изматывая своими наивными планами на будущее, потом в одиночестве дома, по ночам. Через неделю Нина поняла, что выхода нет. Ей казалось, что она выплакала всю жидкость из организма. Кайши практически порвал с ней, хотя по умолчанию, подразумевалось, что в случае, если от ребенка получится избавиться, они смогут продолжить отношения.
Нина совсем запуталась. Кайши любил ее. Он несколько раз ей это говорил. Он не был женат, и по возрасту и статусу был готов для создания семьи. Оба были частично с китайской кровью, которая, казалось, еще сильнее скрепляла их, как невидимая связь. Оба работали над общим делом, понимали друг друга с полуслова, им было хорошо. Что его останавливало? Непонятно. Нина плакала и не понимала. Без мужа и придуманной ей семьи рожать она не хотела. Родить одной, значило потерять всё – Кайши, время, карьеру, всё.
В России аборты были запрещены давно. Нина знала, что есть неофициальные заведения, но понимала, что там за результат никто отвечать не будет. Маленький червяк внутри молча жил и увеличивался в размерах. Она поглаживала свой плоский пока еще живот и не могла поверить, что нужно искать место, где червяка убьют.
Нина решила лететь в Китай, где «процедуры» проводили официально, и можно было надеяться на адекватную помощь. Она взяла отгул на несколько дней и вылетела в Шанхай. Клиника, которую она выбрала, была достаточно опрятной, персонал говорил на китайском и на русском. Видимо, желающих из России «подлечиться» было немало.
Доктор попался маленький, тщедушный, с острыми локтями, торчавшими из коротких рукавов мешковатой хирургической робы. Он осмотрел Нину, кивнул и отправил ее в приемное отделение, оформлять документы. Выложив солидную сумму, Нина прошла в предоперационную палату с небольшим окном, узкой кроватью и тумбочкой. Не было даже раковины, чтобы помыть руки.
На кровати в упаковке лежала стерильная распашонка, одноразовые огромные, какие-то карикатурные бахилы, тапочки и шапка на резинке. Нина облачилась и села на кровать в ожидании. От синтетической резинки на шапке невыносимо чесался лоб.
За ней пришли через час, операционная располагалась в соседнем помещении. Нина прошуршала к креслу, не отрывая ноги от пола, чтобы бахилы не слетели, и, стараясь, не смотреть на инструменты, разложенные на столе рядом с доктором, вскарабкалась на кресло. Она откинулась назад и подала руку подошедшей сестре, которая ловко вошла иглой в вену и ввела лекарство, от которого стало дико хорошо и совершенно безразлично. Нина, прикрыв глаза, расплывчато видела, как доктор берет со стола какую-то прозрачную трубку, присоединяет к ней шланги и продувает со странным чавканием.
Потом Нина отключилась. Появившиеся в ее голове, и даже не в голове, а как будто где-то на внутренней поверхности глаз, маленькие разноцветные кружки и многоугольники составили странные узоры. Нина заинтересованно рассматривала картинку, которая вдруг разлетелась в разные стороны, а потом опять сложилась, уже в другой рисунок. Фигурки ловко соединились в ровную мозаику, выложив собой красивый цветок.
Как в калейдоскопе, вспомнила Нина старую игрушку, которую разглядывала в детстве, так давно, что совсем забыла про нее. Сейчас калейдоскоп резко и головокружительно менял цвета и форму составных частей, словно демонстрируя все возможности своей переменчивости и многоликости. Цветные строения всё быстрее разрушались, потом вновь собирались и разлетались опять. Вместе с нарастающей скоростью беснующихся фигурок появился зудящий, распирающий челюсти, неприятный звук. Стало страшно, Нина хотела закричать, но не смогла. Она с усилием открывала рот, и напрягала мышцы живота, но получалось только слабое «х-х-х», как будто на морозе дышала на ладони, пытаясь согреться.
Вдруг, калейдоскоп остановился, и шум в голове прекратился. Девушка почувствовала, что падает вниз, вздрогнула, но потом поняла, что падает на самом деле мозаичная картинка. Она судорожно вытянула руки, пытаясь схватить ее, но было поздно. Мозаика ударилась о невидимую поверхность, раздался тупой неприятный звук, как от удара тяжелым по голове, и весь узор калейдоскопа перечертили длинные неровные трещины. Нина в последний раз напряглась, чтобы закричать и с протяжным стоном очнулась на узкой койке в своей маленькой палате.
Все прошло без осложнений, как сказал врач, зайдя осмотреть пациентку перед выпиской. В тот же день Нина вернулась в гостиницу, мрачно осознавая, что тощий доктор вычистил вместе с червяком что-то еще, что-то важное и жизненно необходимое для Нины, то, чего теперь нет и никогда не будет в ней.
Выйдя на набережную Вайтань, Нина подошла к перилам, посмотрела на мерно дышащую реку и перевела взгляд на блестящие башни района Пудун, торчащие, как ракеты, на противоположном берегу и интимно прижимающиеся друг к другу. Новой постройкой Пудуна, была самая высокая башня в виде бутылки.
Нина повернулась и увидела позади огромного блестящего быка – старинный памятник, посвященный рыночной силе Шанхая. Слева, метрах в пяти, был расположен другой памятник. Железные фигуры оборванных людей. Пять человек – трое мужчин, женщина и маленький ребенок. Фигуры были истощенные, в оборванных одеждах, с неровными отверстиями по всему телу. Голова ребенка была неестественно наклонена вбок, будто отрезана. Юбка женщины была изодрана и металлическими лохмотьями свешивалась, еле прикрывая израненные худые бедра. Люди будто медленно брели куда-то, направив лица в сторону старого города. Нина подошла ближе и прочитала надпись на табличке перед монументом «От правительства Японии. С печальной и скорбной памятью о Нанкине». Нина внимательно осматривала застывших железных людей. У них не было глаз. Памятник был устрашающим, однако рядом привычно останавливались туристы, чтобы сфотографироваться с измождёнными жертвами.
Нина вздохнула, пустота переполняла ее, и она будто видела себя рядом с этими рваными металлическими людьми – грязной, лохматой и глубоко одинокой.
Внезапный протяжный скрежет заставил ее оторваться от своих размышлений. Нина повернулась в сторону рядом расположенной аллеи с двумя рядами редких, воткнутых в маленькие квадраты газона деревьев. Она не поверила своим глазам – вся аллея вдруг медленно поехала в сторону, издавая тот самый громкий стонущий скрежет. Деревья наклонились чуть назад, будто сопротивляясь непонятному движению.
Старая китаянка, проходившая мимо Нины, истошно закричала и упала, распластавшись, ища точку опоры и цепляясь за землю. Нина повернулась в сторону набережной – толпа туристов нестройно разбегалась, люди начали кричать на разных языках. Аллея не переставала беспардонно елозить туда-сюда, будто сломанный конвейерный механизм.
Нина с ужасом перевела взгляд на реку – раньше спокойная, Хуанпу начала раскачиваться, расплескивая большие неестественные, упрямые волны, которые разбивались о крутой берег набережной и снова нападали на нее, как собаки.
Неожиданно где-то внизу, Нине показалось, что это внутри нее, бабахнуло и затряслось. Она потеряла равновесие и упала, но быстро вскочила и тоже побежала. Удар из-по земли повторился, потом все стихло, но через несколько минут аллея снова поехала в сторону. Нина подбежала к большому старинному зданию, не зная, куда деться и повернулась к набережной. Снова сильно грохнуло, и Нина увидела, как верхние этажи башни «бутылки» на другом берегу медленно и торжественно съехали в сторону и, разлетаясь крупными кусками, обрушились вниз.
Река продолжала беспокоиться, некоторые волны уже достигали высокого берега набережной и выплескивались на мостовую. Паника вокруг нарастала. Нина повернулась и бросилась бежать в сторону гостиницы.
Землетрясение в Шанхае было небольшим по магнитуде. Пострадало двести человек, погибло около пятидесяти. Так, по крайне мере объявили по всем сетевым каналам. Основным разрушениям подверглись новоиспечённые небоскребы района Пудун. В старом городе провалились под землю и разрушились все пять металлических фигур памятника жертвам Нанкинской резни. Железный бык лишь немного накренился в сторону и совсем не пострадал.
Часть II
Глава 5
Антон зашел в избу. За столом сидели трое. Он поздоровался и повесил потную фуражку на хищный крючок у двери. Старший за столом, грузный смуглый мужик с сизым бельмом вместо левого глаза, налил из большой бутылки мутную белую жидкость и хрипло спросил:
– Будешь?
Антон отрицательно помотал головой – можно было и не пробовать, все равно бы не получилось. На печке в углу кто-то зашевелился, пестрая короткая занавеска отодвинулась, и из темноты показалась вихрастая голова Ваньки. Ванька был хозяйским сыном, лет шести. Худосочный, конопатый, с вечной тягучей зеленой соплей из одной ноздри, норовившей сбежать. Он в последние дни часто попадался на глаза Антону.
Ванька высунулся из-за занавески, затем свесил ноги в дырявых носках и спрыгнул вниз, ловко попав в старые тапочки с изорванными грязными помпонами.
«Кто-то оплатил информацию», – подумал Антон.
Ванька, гулко топая пятками, прошел к столу и разместился на краю скамьи, сутуло скрючив спину. Второй из сидящих, остроносый, бледный, похожий на фрица мужчина, потрепал мальчика по макушке и спросил:
– Пить будешь?
Ванька шмыгнул, затягивая соплю обратно в недры носа, и шепелявя, ответил:
– Нет, мне нельзя! Мамка жаругает.
Ванькину мамку Антон не видел ни разу, вероятно, запрос на общение со взрослыми местными был дорог, и никто не заказывал. Антон же экономил и не стал бы тратить деньги на такую ерунду. Он тоже сел за стол, большой деревянной ложкой подчерпнул из закопченного чугунного котелка, стоявшего в центре, густую горячую кашу и шлепнул себе на тарелку.
– Что расскажешь? – обратился к Ваньке третий, цыган с ровными блестящими грязноватыми кудрями, которые пружинами свешивались на глаза.
Мальчик покосился на горшок с кашей и прошептал:
– Послежавтра будет всего больше тысячи танков – ихних и ваших!
Он замолчал, уставившись на котелок.
Фриц вздохнул и громко сказал:
– Покормить!
Ванька сразу оживился и быстро наложил себе в тарелку три ложки, затем проделал в каше заборчик по окружности, чтобы быстрее остывало, зачерпнул немного, подул, смешно надувая щеки, и оправил в рот первую порцию. Громко чавкая, Ванька объел горку по бокам, потом проделал новый забор и остановился на несколько минут.
– Битва будет определяюш-шей. Ваша победа обешпечит в дальнейшем весь ход войны, – Он снова принялся за кашу, а когда доел последнюю крупинку, вытер рукавом влажный рот, тихонько рыгнул и посмотрел на старшего, Одноглазого, – Выезжать нужно пошлежавтра утром. Уже щас идут… штолкновения. Послежавтра двенадцатое июля. В девять по утру начнется месиво! Иж экипировки все как обычно, амуниция полная. Но всёрно! – Он помотал головой и икнул. – Всёрно! Многих это не шпасет! Понимать надо! Там, брат, главное, быштрота! Бока не подштавлять, штараться в нос итьтить.
Все за столом внимательно слушали мальчишку.
– Ихние тигры бьют на две тыщи метров, а ваши… ну, вы жнаете, в общем. Но шанс есть, наших танков немало! И оштанется там… немало. Нельзя тормозить, кто юркий, тот выдет! Ш шобой побольше гранат и ручного – если танк из штроя выдет – вылазьте! По месту отдельно сообщат, утром, двенадцатого.
– А сколько их точно? Людей? – спросил Одноглазый.
