Мужчина обхватывает Антона руками за пояс и, прижавшись к его животу, рыдает еще сильнее. Антон стоит, неловко переминаясь с ноги на ногу. Непонятно почему, но ему приятно, что этот стареющий, но сильный и знаменитый мужчина так нуждается в нем. Антон волевым движением берет режиссера за плечи, встряхивает и громко, четко произносит:
– Аркадий Степанович! Вам нужно поспать, встаньте, я вас провожу! Аркадий Степанович!
Он повторяет еще несколько раз и удовлетворяется тем, что режиссер, наконец, слушается. Он доводит еще всхлипывающего Аркадия до спальни, разбирает ему постель и сажает. Аркадий уже несвязно мычит, размазывая слезы по лицу. Он снимает свой дорогой халат, обнажая бледное, непривлекательное, безволосое теле. На животе две морщинистые складки, грудные железы обвисшие. Антон проскальзывает взглядом по телу Аркадия и отворачивается.
Режиссер, продолжая бормотать и всхлипывать, ложиться на бок и тут же замолкает. Антон видит жалкого, заморенного старика, накрывает его одеялом, затем выходит на кухню, берет кровавого цвета яблоко и выключает проекторный гаджет. На выходе бросает охраннику по-хозяйски:
– Можешь теперь убраться, он спит!
С хрустом откусывает яблоко – по подбородку двумя струйками течет желтоватый сок – и добавляет с набитым ртом:
– Я жавтра приеду…
***
Их отношения ухудшались с каждым днем. Антон уже не мог представить себе, что можно нормально общаться с родителями. Изо дня в день постоянная ругань, ссоры трагическим шепотом, чтобы не задеть датчики крика.
Уже многое было сказано, того, что не нужно было говорить, и Антон все больше замыкался в себе, старался просто молчать. Он видеть не мог родителей. Они запрещали практически все. Его раздражало всё, что они говорили и делали.
Он ездил к Аркадию чуть ли не каждый день. И один раз остался ночевать в комнате Степана. Матери сказал, что очень устал после школы, спросил разрешения. Что удивительно, она согласились. Мать знала, кто такой Аркадий и, возможно, думала, что это хорошо, что Антон сошелся с ним. Лизе казалось, что они таким образом помогают друг другу. Слава особо не вникал, и, вообще, уже мало влиял на ситуацию.
После этого Антон стал часто ночевать у режиссера. Ему было комфортно, и он настолько привык к шику и блеску дома, что иногда забывал, что дом совсем не его. Антон хозяйничал в комнате Степана, играл в игры (хотя интерес к игре пропал, как только все Стёпины шлемы поступили в его распоряжение). Когда приезжал Аркадий после работы, они много разговаривали или смотрели какие-то фильмы. Он с удовольствием общался с Лизой-роботом, было даже забавно, что ее зовут Лизой, как и его мать. Но как же они были непохожи!
Мальчику исполнилось пятнадцать, он заметно подтянулся, голос начал ломаться и грубеть. Он все чаще рассматривал себя в зеркало, и его многое не устраивало. Конечно же, в первую очередь хитиновый покров. Он комплексовал, писал стихи, где мог высказать все свои сомнения и недовольства по поводу жизни и того, что происходит вокруг него. Он показывал стихи только Аркадию, родителям даже не пытался, считал, что они не поймут. Аркадий искренне восхищался, убеждал Антона в том, что у него талант.
Грустно мне, тошно..
Надо куда—то идти.
Год выдался сложный,
Ещё сложней впереди.
Сыпется пирамидка,
Кубиками стуча.
Слякотно все, жидко..
Капает в ржавый чан.
Птицы, что раньше летели
И восхищали крылом,
Все до одной надоели,
Скука, тоска, излом.
Заволокло смрадом
Поле красивых цветов.
Музыки больше не надо,
Больше не надо слов.
Там, где ходили люди,
Ветер теперь поёт.
Лучше уже не будет..
Будет наоборот.
Хочется встать прямо,
Старые боты обуть,
В курево вбить травы
И затянуть как-нибудь.
Тёплой сухой ладошкой
Капли росы собрать,
Полюбоваться немножко
И покурить опять..
Гнётся спина и тянет,
Нет ни травы, ни бот…
Лучше уже не станет,
Только наоборот.
– Как ты такое мог написать? – довольно улыбался Аркадий, они расположились на кухне. На улице разбушевалась непогода, в доме было светло и уютно. – С отцом опять поссорился?
– Вы понимаете, что он контейнер? Вы знаете, что такое контейнер?
– Нет, не знаю…
– Это человек, который не может заработать в сети! Не может создать мало-мальски прибыльный аккаунт. Не может создать качественный контент. Соответственно, он контейнер! То есть ёмкость для мусора, потому что… он сам есть мусор! Он ничего из себя не представляет.
– Слушай, ну, он все-таки твой отец.
– Я вообще не понимаю, – мальчик артистично схватился за голову. – Я вообще не понимаю! Каким образом он мой отец? Как так получилось? Мы абсолютно разные! Мать… она старается его поддерживать, она мечется между нами, она мечется. Понимаете?
Аркадий пристально смотрел на него.
– Я абсолютно точно могу сказать… абсолютно точно могу сказать, что я его ненавижу! Он несостоявшийся человек, он не может обеспечить семью. Он не любит своего сына, я вижу, как он смотрит на меня. Иногда мне кажется, что он очень… как бы это сказать… – Антон сделал длинную паузу, манерно зажав нижнюю губу, так, как обычно делал Аркадий Степанович. – Иногда мне кажется, что он раздосадован тем, что я болен, понимаете? Тем, что я неполноценный.
Он посмотрел на Аркадия со слезами на глазах.
Режиссер встал и налил себе выпить, потом повернулся к Антону:
– Ну, а что же делать, если тебе так плохо? Какой выход? Ты же понимаешь, что тебе только пятнадцать, и нужно ждать еще три года, чтобы иметь возможность выйти из семьи или поселиться в другом месте.
– Три года! – Антон скривился. – Боже мой! Три года! Я не могу там находиться ни одного дня, а вы говорите три года!
Аркадий ухмыльнулся:
– Мне кажется, Антоша, ты преувеличиваешь! Ты сейчас ругаешь своих родителей, а если что-то произойдет, ты будешь скучать и скажешь, что был неправ. Мне кажется, что в тебе говорит …злость, но это пройдет…
Антон сверкнул глазами:
– Нет! Аркадий Степанович! Дорогой Аркадий Степанович! Я не преувеличиваю! И я не злюсь. Я с удовольствием ушел бы из этого дома прямо сейчас! И я ушел бы, если было бы куда идти. Я ушел бы, если бы они меня отпустили, а мать не отпустит никогда… она постоянно рыдает, постоянно смотрит на меня своими собачьими глазами, она хочет чего-то, а чего – непонятно… потому что уже давно все потеряно… потому что они не слышат меня и не понимают. И никогда не поймут. Потому что мы совершенно разные люди. И я даже спрашивал – может, они меня усыновили? Взяли из детского дома больного ребенка, чтобы было кого воспитывать…
Аркадий, задумавшись, медленно потягивал виски.
