На сцене – ведьма Марьяна
– Что за сидерат?
– Выучил словцо новомодное. Трава такая: горчица или ещо что. В землю по осени кидают для плодовитости, да чтоб сорняками всё не заросло.
– А ты продвинутый, Трофимыч! Думаешь, амброзия и есть тот сидерат? Сомневаюсь я в её полезности.
– Есть такое. С помощью неё порчу наводят. К тому же накануне видел я Зойку с каким-то мужиком чужим на остановке. Встречала она его. Странный мужчина. Дух от него нехороший шёл. Тёмный дух. Тогда я не придал значения всему этому. Только после… всё встало на свои места.
– Эх, Трофимыч! Вот и делай добро людям. Ничего не помнят. Или не хотят.
Вернулась Марьяна к дому, села на лавку и задумалась, глядя, как солнце за горизонт садится. Устала она за день. Что в голову только не лезло. И вот всё поплыло вдруг перед глазами, затуманилось, а потом…
…Здание появилось, словно из тумана: «Кировский районный суд». Во дворе суда машины – одна другой круче, и братаны в чёрных костюмах стоят. Под козырьком светится зелёными цифрами электронное табло часов – 15:09. Из здания суда выходит красивый молодой человек в сером костюме и направляется на стоянку автомобилей. Открывает дверцу винного цвета Шевроле и садится внутрь, закидывая на заднее сиденье портфель. Братаны косо поглядывают и лыбятся, хитро переглядываясь между собой…
Автомобиль несётся вперёд, и вот у поворота на мост он начинает паниковать. Судорожные попытки жать на педали, газ-тормоз-газ-тормоз…и вот машина летит с моста вниз. Мутная зелёная вода, пузыри бурно поднимающиеся со дна реки, и туман красный, как закатное солнце. В тумане бабушка, как бледный призрак, и голос её: «Поторопись, а то не спасти будет твоего Ваську. Поторопись, Марьянушка».
Марьяна очнулась, как и прежде: неровно, прерывисто дыша. Сердце заходилось от страха. Подскочила и побежала со двора вдоль по улице на остановку общественного транспорта, но на полпути остановилась.
– Куда ж это я? Ночь скоро. Где он живёт, не знаю. А вдруг не один… Нет. Завтра поеду. До трёх успею ещё двести раз.
И вернулась в дом.
Ночь стояла душная. В дом проник гнус и жужжал под ухом, не давая заснуть. Перед глазами появлялся то Вася, красивый, как греческий бог, то баба Настя, больная: такая, какой запомнила её Марьяна в последние дни перед смертью.
Но когда всё же удавалось забыться, во сне опять являлась одна и та же сцена падения Васькиного автомобиля в реку. Пузыри на поверхности и мутная, затягивающая на самое дно мгла.
Марьяна проснулась разбитой. Голова трещала, как целое поле сверчков летом на закате, и Марьяна еле стояла на ногах. Подчиняясь ежедневному ритуалу, навела красоту и вышла за калитку. Навстречу ей тётя Зоя с авоськами.
«Сказать ей, чтоб позвонила, предупредила сына? И что? Послушает её Вася и не сядет в машину?» – думала Марьяна, а сердце так и колотилось, металось в груди. «Правда ли, что судьбой назначено встретиться с первой любовью? И как спасти Васю? Не зря же выпал мне этот крест. Только в сказках, бывает, рукой махнёшь и готово, а в простой жизни… нужно рассчитывать исключительно на себя».
Как ведьма Марьяна немногое умела. Бабуля сильно-то учить внучку не задавалась. Что схватила юная ведьма на ходу, то и запомнила. А после того, как на внучку затаила злость соседка, баба Настя вообще задумалась, передавать ли ей своё искусство. Словно и нет у внучки сил колдовских. Если и помогала кому баба Настя, то перед внучкой старалась свои действия не афишировать. Колдовство творила молча. Украдкой. И зелья варила, и всё, что положено по ритуалу, делала скрытно.
А в годы учёбы Марьяна и вовсе забыла, кто она есть на самом деле. Гадала, конечно, ворожила на удачу и на хорошую погоду, как и все другие подружки по общежитию. Однажды сняла сглаз с соседки. Случалось, и огонь разжигала во время похода в горы. С огнём у неё была дружба и согласие. Словно птица Феникс, являлся огонь по первому её зову.
Всё остальное не всерьёз. Всё невзначай.
Как-то вышло, что спасла одногруппника от смерти. Парень сидел в холле общежития с пакетом сухариков и задремал. Лето. Студенты разъехались, вахтёрша в своей кабинке храпела так, что звук эхом разносился по всему первому этажу. Во рту лежал не дожеванный сухарик, и когда парень вздохнул во сне, то подавился. Всё произошло мгновенно. Он схватился за горло и захрипел. Вокруг никого. Лишь в самый последний момент увидел он Марьяну, словно ангела в конце коридора. Она выходила из душа, и парень с трудом прохрипел её имя, как заклинание. И упал.
Марьяна его, конечно, не слышала и не видела, но в голове прозвенел серебряный колокольчик, и смутное предчувствие заставило вернуться. Она шла наугад, оглядываясь по сторонам, пока не увидела этого студента. Действия, которые она совершила тогда, были тоже спонтанными. Как раз в конце года на ГО проходили оказание первой помощи. Возможно, окажись на её месте другой, тоже бы смог почувствовать немой зов о помощи и оказать первую помощь. Такое бывает. И Марьяна не думала об этом случае, как о чём-то из ряда вон выходящем.
Но вот кукла, найденная под матрасом, оживила в памяти Марьяны глубинные воспоминания. Она напомнила ей, кто Марьянка есть на самом деле. Кто ей друг, а кто враг. Ничего она не сказала тётке Зое и, сделав вид, что не заметила соседку, заперла на задвижку калитку и, глядя вдаль, гордо прошла мимо.
Ровно в половину третьего она стояла напротив суда, притаившись за толстым стволом тополя, и наблюдала. Братки вышли из здания злые. То ли суд был проигран, то ли наказание оказалось излишне строгим. Холки у мужиков приподнялись, кулаки сжались, и после минутного совещания двое из них, прикидываясь поребриком, оказались у машины районного прокурора Василия Строкова.
Через пятнадцать минут вышел и сам Строков. Он сел в машину, и тут соседняя дверца внезапно открылась, а на сиденье рядом плюхнулась Марьяна.
– Вася, бандиты копались в твоей машине. Ехать нельзя!
– Марьяна. Это ты? Глазам своим не верю. Как ты здесь очутилась?
– Я вернулась в бабушкин дом. В оркестре буду играть. А ты?
– Я тоже лишь два месяца назад вернулся из Владивостока. Вот прокурор, – он слегка подтянул галстук. – Я был в Ольгинке. Сказали, что ты пропала и в доме уже семь лет не появлялась.
– Это правда. Но теперь я снова дома.
Василий завёл мотор и двинулся с места. Сердце Марьяны стучало, как часы на башне кремля – она уже и забыла, зачем наведалась к своей первой любви.
– Марьян, а я до сих пор не женат. Берёг себя для любимой. Теперь родители в мою жизнь не вмешаются. Давай…
Марьяна, сбитая с толку его речами, застыла на месте вместе со всеми своими мыслями. А он уже набрал скорость, и Марьяна, наконец, будто очнулась ото сна. Поняла она, что это была сила пророчества, заставляющая исполнить хоть часть событий. Но было поздно, машина была неуправляема, и Василий тоже это видел.
– Да что ж такое!
– Говорю же, бандиты в ней покопались, – воскликнула пассажирка.
Впереди появился мост, и Марьяна на миг задержала дыхание, соображая.
– К обочине. Съезжай к обочине. Прыгать будем! – воскликнула она.
Уже на подъезде к мосту, съезжая с полосы движения, машина оказалась на обочине, и пассажир с водителем выпрыгнули буквально за минуту до столкновения.
Шевроле с размаху въехал в рябой ствол раздвоенной берёзы и накренился так, что стало видно глубокую вмятину.
– Вмятину можно выправить, а вот после затопления не знаю, годилась бы она на что-то… – пробормотала Марьяна, оправдывая себя.
– О чем ты?
– Мне приснилось, что вы с ней на дне речном, рыб кормите, – улыбнулась Марьяна.
– Вот почему ты здесь. Спасительница моя, – протянул он руки для объятий.
– Вась, давай пока с этим повременим. А? Твоя мама сегодня на меня так глянула – думала, сквозь землю провалюсь. Не хочу, как бабушка…
– Ты думаешь, моя мамка руку приложила? – вскочил он на ноги.
– Я, Вась, ничего не думаю. Только прошу, будь внимательнее. Работа у тебя опасная.
Марьяна отряхнула джинсы и пошла на остановку. На завтра ей предстояло снова ехать в город.
Власть навьи
В городском оркестре заболел скрипач, и Марьяну позвали на подмену. Вот уже вторую неделю ездила она в город на репетиции и обратно. Произведение знакомое, когда-то она его уже исполняла и в оркестр вписалась очень гладко. Одно плохо – ежедневные поездки туда и обратно утомляли чрезмерно, и она искренне не понимала, как люди живут в больших мегаполисах, когда от дома до работы приходиться добираться полтора-два часа. Перед выходным днём в пятницу Марьяна позволила себе небольшой шоппинг и возвращалась в Ольгинку на последнем автобусе, уставшая донельзя. Может быть, поэтому всё так и сложилось…
– Всё, приехали. Двигатель сдох! Ёшкин кот, – раздраженно объявил водитель маршрутки, показывая на дымящийся передок автобуса. Пассажиров на последнем рейсе маршрутки оказалось немного. Марьяна вышла из автобуса и вдохнула свежий осенний воздух: невдалеке, в сумраке деревьев виднелась небольшая гостиница для дальнобойщиков, а до Ольгинки мотать пешкодралом ни много ни мало – километра три.
Несколько пассажиров, ругаясь нехорошими словами с водителем, вышли следом и решали, остановиться в убогой гостинице, больше похожей на дачный домик или идти пешком три километра по ночной трассе. Выбрали первое.
Последней, кряхтя, автобус покинула древняя старушка с небольшим клетчатым баулом. Она смешно косолапила и покряхтывала, волоча сумку.
Марьяна подумала, что ни разу не встречала эту старушку раньше. Но коли такая немолодая женщина решилась пойти до села, то и Марьяна вполне может себе позволить. Да и случись что, бабулю подстраховать. Выглядела она неважнецки: двигалась рывками, словно шарнирная кукла, бледное лицо в свете фонарей больше напоминало резиновую маску, седые волосы выбились из-под платка и болтались по обе стороны лица плетями. Бабуля крепилась, конечно, но создавалось впечатление, что сумку ей нести очень тяжело.
На небе стояла полная луна, разливая по округе ровный голубоватый свет. На стоянке уже никого не осталось, кроме водителя. Бабушка семенила короткими быстрыми шажками и вскоре пропала, перешагнув границу света, исходящего от многочисленных фонарных столбов, в зону тьмы, освященную только полной луной. Марьяна припустила, чтобы быстрее догнать старуху, и тоже побрела вдоль обочины, в окружении чёрных деревьев, ещё не полностью сбросивших пожелтелую листву.
Шли они минут десять, а может, пятнадцать. Было впечатление, что время остановилось. Дорога вилась, луна смотрела свысока, а две женщины бесстрашно шли по ночной трассе навстречу ярким огням Ольгинки. Они шли и шли, а огни словно не двигались с места: как висели на горизонте, так и висели. Мерцали себе потихоньку, словно звезды, до которых лететь не долететь.
В какой-то момент бабка крякнула и согнулась пополам.
– Господи, что с ней… Нехорошо?.. Бабушка! Что с вами? Вам помощь нужна?
Бабка продолжала хрипеть, но держала в руках клетчатую сумку. Не отпускала. Что-то важное, видимо, лежало в ней.
– Давайте сумку, она, наверное, тяжелая, – сказала Марьяна, подбежав к старушке, и вытянула чуть ли не насильно из рук старушки сумку. То ли спазмом бабку скрутило, то ли страшно было ей богатство своё отдавать… А как только Марьяна сумку в руки получила, саму вдруг сильно прихватило. В голове гул, словно бревном по голове огрели. Мир вокруг двоится, вибрирует. Что случилось, понять было невозможно. Только тело налилось тяжестью. Одно успела увидеть Марьяна: что старушка дух испустила и упала мешком на землю.
– А! – воскликнула Марьяна. А голос, словно со дна глубокого колодца прозвучал.
– Ну вот и ладненько. Бабка совсем никчёмная была. Правда выбирать сильно не приходилось. Чего было, то и прибрала. «Ну что, девка, пойдём-ка домой», – произнес чей-то голос, и Марьяну потянуло вперёд: «домой».
Другая бы и подчинилась. А Марьяна давай в голове перебирать, что такое могло в неё вселиться. А пока ответа нет, домой идти не стоит, вдруг ещё лихо в дом принесёшь – беду, то бишь… Встала Марьяна как вкопанная и ни туда ни сюда!
– Эй, что это ты такое удумала? Вперед, сказала. Домой иди!
А Марьяна ни в какую. Нежить, что в неё вселилась, рукой или ногой пошевелить-то может, но чтоб идти в правильном направлении – никак! Марьяна ей сопротивляется.
– Ах, так! Ладно. Сама потом ныть будешь, – крякнула нежить и давай к столбу пятиться. Шажок к шажку, и вот она у электрического столба. Руки тянет и хватается за пасынок. Приставка такая к столбу деревянному. А дальше всё окунулось во тьму.
Тело Марьяны медленно двигалось по длинному узкому проходу, стены которого казались теплыми и шершавыми. Скорее всего, деревянными. Тьма сгущалась вокруг, сдавливая грудь, и Марьяне всё труднее становилось дышать.
Но вот в темноте забрезжил тусклый свет, как от трухлявого пня, и Марьяна ввалилась в маленькую комнатку, пол которой был засыпан соломой. Окон не было вовсе, а проход, по которому она только что шла, быстро-быстро стал затягиваться. Она бросилась было обратно, да поздно.
Комнатка напоминала по форме бочонок, стены которого были, похоже, обшиты сосновой корой. Нет. Стены выглядели так, словно сосну вывернули корой внутрь. Кое-где можно было заметить белый мох. Пахло сырой землёй…
Марьянку толкнуло, будто тоже вывернуло наружу, и перед ней появилась навка, невея, навь – нежить. Покойница, что бродит по земле, не в силах покинуть этот мир. Ни жива ни мертва. Такие силу у людей воруют, вселяясь в чужие тела и проживая кусочек чужой жизни. Но с Марьяной не повезло навке – не на ту напала!
– И кто ж ты такая будешь? Супротив навьи пошла?
– Да так. Тебе какое дело?
– Сразу не поняла, что за дух от тебя идёт, а сейчас вижу – ведьма ты!
– А если и ведьма? То что?
– Не Зосимы ли ты дочь? Здесь только Зосима мне противилась. Будешь подчиняться, мы вместе такое можем устроить!
– Не дочь. Правнучка я Зосимы. Но устраивать, извиняюсь, ничего не хочу. Отпусти меня. Где тут выход? Со мной тебе всё равно ничего не светит.
– Светит, не светит… Теперь тебе до следующего полнолуния здесь куковать. Я только в следующем месяце могу кого-то прибрать взамен тебя. Попалась же… нечистая сила. Теперь в этой конуре сидеть придётся…
– Может, отпустишь? А то колдовать начну.
– Ну, колдуй.
Конечно, ничего у Марьяны не получилось.
– А знаешь что? Хочешь провести время с комфортом?
Марьяна даже реагировать не собиралась. Знала она, что сделки с нежитью ни к чему хорошему не приводят.
Марьяну слегка подташнивало: от навьи пахло тленом и разложением. И вообще, кажется, у неё начиналась клаустрофобия. Раньше она даже не подозревала, что это такое. Но здесь всё было опасно пугающим.
– Если позволишь, мы можем тут всё устроить по-человечески. Две комнаты, кухня, зал, туалет и так далее, и тому подобное…
– Как это?
– Я умею. А тебя бабка не научила? Ведьмы должны такое уметь. Это колдовство средней руки. Не велико-то дело. И будем мы с тобой жить поживать…
И так она нажим поставила на – ить да на – ать, что Марьянке прям не по себе стало.
– И привыкать не хочу. Выпусти. Дела у меня.
– Выпусти… дела… теперь все твои дела – мои дела. Или вместе или…
– Что или? Рассказывай!
– Сама я уйти не могу. Только если меня заберёт кто. Или помрёт… Видишь сума?
Исподволь посмотрела она на Марьяну и продолжила:
– Так это не сума. Это букетик с моей могилки.
Пригляделась Марьяна: и правда, букетик. Засохший. Уже и на букет не похож, но всё ещё существует. На колдовстве держится.
– Кто у меня сам этот букет возьмет из рук, тот и станет о моей душеньке заботиться. Носить меня в себе. Лелеять.
– А другого решения нет?
– Можешь силой выгнать. Да как, ты же не знаешь! – пожала плечами навьи кокетливо до жути.
Марьянка примолкла и стала думать. Но все мысли – мимо. Ну не сталкивалась она ещё с подобным. Сидит на соломе и дрожит. Уже и зубы в пляс пошли.
– Может, камин разведем? В душике помоешься…
– Что я должна делать?
– Всего-то навсего пустить меня.
– Нет! И не мечтай!
– Мёрзни, мёрзни волчий хвост…
Через час Марьяна поняла, что дубеет. Этой ночью обещали первые заморозки до минус пяти. А может, навьи стужу наводит?
Марьяна сидела, прижав колени к груди, а навьи кружила по тесному пространству дупла и выла. Выла всё громче и громче… и громче. Вой чем-то напоминал песню, что навывают мамочки, качая младенцев в люльке.
– Хватит! – наконец взвизгнула Марьяна, не выдержав испытание. Навьи остановилась, подплыла к ней и встала ровно напротив, взирая на жертву невидящими мёртвыми глазами. Марьяна затаив дыхание ждала, что навьи что-то скажет, но та нависла над ней и, мерцая синеватым холодным светом, смотрела сквозь неё несколько минут, не мигая. Скрипка давила на бедро, чуть согревая и не давая Марьяне совершенно выпасть из реальности. Выдох вырвался из неё белым облачком и застыл инеем на ресницах.
– Хорошо. Давай зажжем камин, – стуча зубами, сказала ничтожная в своих попытках что-то сделать ведьма, зная уже, что пожалеет.
Навьи словно ждала сигнала: хлопок – и она в теле Марьяны. Ведьму передёрнуло. Стало ещё холоднее, и она подумала: «Всё. Вот и смертушка пришла».
Но тут руки и ноги зашевелились, и ведьма услышала в глубине сознания приказ: «Впереди тебя стена. Толкай её!»
Сумрак перед Марьяной был наполнен паром от её дыхания, поэтому представить стену перед собой не представляло проблемы. Марьяна выставила руки вперед и почувствовала кожей шершавую поверхность штукатурки. Уперлась и толкнула…
Через десять минут ей уже стало жарко от тяжелой работы. Вместе с навьи они создали зал с камином, кухню, ванную и продолжали дальше раздвигать пространство направо, налево, прямо… В бревне электрического столба был скрыт огромный потенциал. Дерево давно перестало расти, жизненные соки в нём высохли и уже не могли вскормить зелёную листву по весне, но оно всё ещё отзывалось на попытки вернуть себя к жизни. Как навьи…
– А откуда берётся всё это? – спросила у неё Марьяна, создавая диван, одеяло, подушку, а потом и ковёр, ткущиеся прямо из воздуха.
– В природе всё есть: дерево, металл, лён и шерсть. Из этого и лепим мир. Зная рычаги, зная желаемый результат – нужные элементы подтягиваются сами, а уйдем, и вернётся всё на круги своя…
– Думаешь, и ведьмы это всё умеют?
– А как же. Конечно, умеют. По крайней мере, в давешние времена… умели точно. Ну вот и последняя комнатка. Здесь мы поставим люльку.
– Зачем тебе люлька? – спросила Марьяна в недоумении. На секунду навьи задумалась, не зная, что сказать, а потом:
– Не твоего ума дело, – вдруг прогремело в голове у Марьяны, и навьи, выскочив из тела ведьмы, заперла дверь детской изнутри.
Квартирка отдаленно напоминала Марьяне то жильё, что последние четыре года она снимала на пару с подругой, пока училась в консерватории. Именно его она и воссоздавала, чтоб хоть немного обрести чувство защищенности. Только навьи постоянно вносила свои коррективы. В интерьере отобразилась вся её вековая память. Где только не обитала все эти годы, проведенные в скитаниях навьи. Марьяна угадывала внешние характерные черты интерьеров с начала девятнадцатого века до современных жилищ с евроремонтом: столько элементов разных стилей привнесла она в создание жизненного пространства электрического столба.
Марьяна подошла к камину и стала искать спички. Представила, что они лежат на столе. Обернулась и нашла их там.
Вскоре в камине затрещал огонь, и тесное пространство комнаты-дупла наполнилось теплом. Марьяна размякла, и чувство тревоги начало потихоньку испаряться. От неё самой в воздух поднималась терпкий пар, настолько продрогла и «остыла» Марьяна, окутанная инеем навьи. Сидя в уютном каминном кресле, она не заметила, как стала клевать носом.
Только не долго счастье длилось. Ещё сон не овладел девушкой целиком, как она снова услышала вой. Навьи затянула свою колыбельную…
Марьяна опустила ноги на соломенный пол и почувствовала лёгкое головокружение. Голова, словно налитая чугуном, клонилась набок. Глаза, казалось, стремились выкатиться из орбит. Ноги ломило, словно кости скручивал ревматизм. Может от холода, но вернее, что магия навьи угнетающе действовала на её физическое состояние.
Марьяна негнущимися, затёкшими в неудобной позе пальцами вынула из футляра скрипку и заиграла. Она всегда обретала уверенность и спокойствие, играя. Приходящее во время игры умиротворение уносило её на кончике смычка куда-то, куда не могли добраться зло, обиды, несчастья и боль.
…Но нежить завыла ещё громче. Так они соревновались полчаса, час. И Марьяна выдохлась.
– Нет. Так просто невозможно! – закричала она и распахнула дверь детской, едва преодолев длинный коридор бесконечного пространства квартиры-столба. – Ну не плачь, умоляю тебя! Почему ты так плачешь? Должна же быть какая-то причина?
Навьи, которая стояла к ней спиной, вдруг резко развернулась, оказавшись прямо перед глазами.
– Почему я плачу? Я плачу…
– Твой голос звучит как плач. Или как бесконечно унылая колыбельная. У тебя был ребёнок?
– Ребёнок. У меня был ребёнок… – пыталась поймать навьи ускользающее воспоминание. Но оно не являлось. Осталась лишь боль…
– Вспомни же! Вспомни! У тебя был ребёнок.
Глаза навьи смотрели в пустоту детской и ничего не выражали.
– Пошли в зал. Я помогу тебе всё вспомнить.
Женщины, живая и мертвая, вошли в крошечный зал. По лицам забегали, засуетились жёлтые отсветы огня. Марьяна сняла с шеи прозрачный камень горного хрусталя на цепочке и начала раскачивать его, словно маятник перед глазами покойницы.
– Ребёнок… ребёнок… – запричитала навьи, впав в состояние транса. А потом заговорила:
– Я вышла замуж по любви. Мой возлюбленный был богат, статен, но, к сожалению, не молод. Он женился, чтобы поскорее родить наследника, и выбрал меня из всех других. Я была так счастлива! Уже через месяц его семя взошло. Он носил меня на руках, исполнял все прихоти, но на пятом месяце случился выкидыш. Мой милый утешал, поддерживал, берёг меня. И вот я снова беременна! – говорила она и лицо её светилось счастьем. – То ли проклятье, то ли… три года я теряла наших детей. И вот, когда надежда снова забрезжила на горизонте, мой милый привёл на супружеское ложе служанку. Я то беременна, то мокрая, то больная. А она сразу понесла, и через девять месяцев мы обе родили. Я – девочку. Она – мальчика-крепыша. Моя девочка плакала ночи напролёт, а мальчишка, сытый и дородный, спал спокойно, уверенный в своей судьбе. Ведь мой супруг всё чаще проводил ночи у служанки, – навьи на минуту задумалась, уносясь далеко в своих воспоминаниях…
– А как отгремели рождественские колокола, малютка моя захворала. Жар никак не спадал… и через три денёчка её не стало. Умом я понимала, что нет больше в живых моей кровиночки, а сердце отпускать её не хотело. Уже и тельце маленькое остыло, а всё держала её у груди и баюкала.
Тогда пришли люди и забрали у меня дитя. Я криком кричала. Выпью ночной, волком выла на луну, а боль всё не уходила. Люди говорили, что я ума лишилась из-за дочки, а я лишь могилку её увидеть хотела. Выбегу на двор босая и за ограду. Меня ловили и запирали в бане. Там и смертушка моя пришла. Забыли про меня, и я в той бане-то и окоченела ночью.
Восстав из мертвых, я сызнова пошла могилку искать… доченьки моей ненаглядной. Вот уж двести лет и ищу. И нет мне покоя. Никто обо мне не вспомнил. Одна матушка не слушала никого, всё цветочки мне на холмик приносила…
– Бедная ты. Горя намыкала… А как звали тебя при жизни?
– Алёна. Тушина… кажись.
– Не унывай, Алёна. Двести лет – не срок! Возьми свой букетик сухоцветов и подожди немножко. Я тебе постараюсь помочь, – сказала Марьяна и протянула ей «волшебную палочку» – букет с могилки. Именно он, решила Марьяна, придавал силы и являлся оберегом, связующим звеном между явью и навью.
– Взять букет. У тебя? – и навьи засмеялась. – Обмануть меня решила? Ведьма!
– Да нет же! Я помочь хочу. У людей поспрашивать. В архиве посмотреть… с тобой на загривке я этого не сумею! – убедительно сказала Марьяна навьи.
Та взвыла и исчезла. Издалека слышался её призывный плач.
«Пусть поплачет, может, ей нужно время для принятия решения? Она тоже когда-то была человеком, и ничто человеческое ей не чуждо. Вот над ребёночком своим убивается – сколько лет прошло!»
Казалось, Марьяна даже привыкла к этим жутким воплям, или просто свои собственные мысли отвлекали от действительности. «Никто об Алёне не вспомнил… а обо мне? Сижу тут, и ни одна душа не побеспокоиться, не подумает: где Марьяна? Ни одного голосочка не слышу в пространстве эфира»…