– Неужели все, кто уезжает, несчастны? – Отмахивалась Нина.
– Ты ничего не знаешь о нём. Может, он в тюрьме отсидел? Может, он тут скрывается?
Думала Нина, что долго суждено ей спорить с дедом, день за днём защищать свою любовь. Но однажды утром нашла старика во дворе. Он уже начал коченеть. Заметалась, побежала к пожилой соседке Нюре. Та организовала похороны, которые подобают шаману. Не на кладбище, а в лесу, подальше от посёлка.
Родители Нины не приехали на похороны. Мать пригласила к себе, но таким тоном, что дочь поняла – ей не будут рады. Там подрастали двое детей – от второго мужа.
Отец был расстроен, оказалось, он связался с нотариусом, но та заявила, что все средства Акай завещал Нине. Правда до того, как она смогла бы получить их, по закону надо ждать полгода. Отец тоже пригласил Нину к себе, но дал понять, что придётся поделиться.
– С какой стати? – Подумала Нина. Много лет этим людям была безразлична её жизнь, а теперь заглядывают в карман. Она уедет с Саней на юг. Поступит в институт.
Нина положила лису вверх брюшком, сделала надрез от одной нижней лапы до другой, она хотела снять шкуру, как чулок, не испортив её. Но происходящее раздражало. Это в последний раз, думала она.
* * *
– Вот отпашу смену и хватит с меня. Слышь, Саня? Климат больно суров. Стар я для такой работы. – Николай, пожилой сварщик с постоянно красным от водки и мороза лицом, обращался к напарнику – высокому парню с русыми кудрями. У парня были густые тёмные брови и весёлые серые глаза.
– А я не скучаю по дому. – Отозвался он.
– Это потому, что у тебя здоровье хорошее. И девки местные любят.
– Дядя Коль, а ты сойдись с местной. Например, с Нюркой.
– Зачем мне старуха, жизнью побитая?
– А ты сам не побит?
– Вот станешь старше, поймёшь… Когда рядом молодая баба, мужик за ней тянется, крепнет. А когда рядом ровесница – на хвори друг другу жалуются.
– Найди молодую. – Подначивал Саня.
– Молодой я не нужен. Разве ради денег. – Отмахивался Николай.
– Тогда другие занятия придумай – вот я охотиться стану. Ружьё с собой привёз. – Хвастался молодой напарник.
– Ты закорешись с кем-нибудь из местных. Охота на Севере – занятие рисковое. – Предупреждал наставник.
– У меня опыт есть. Я на Кубани охотился. – Сурово отвечал Саня, пару раз стрелявший диких уток.
– На Таймыре белые медведи. Здоровенные, а подходят так тихо, что снег не скрипнет. Весной можно сгинуть в трясине. Зимой заблудиться и замёрзнуть. – Стращал Николай.
– Ладно, ладно… Что я, школьник, потеряться в тундре? – Хмурился Саня. Он не хотел по выходным пить от скуки, как напарник.
– Матушка-водочка. Что бы делал без неё русский человек? – Вздыхал Николай, держа в руке гранёный стакан с сорокаградусной. – В холода согреет. В беде утешит. В тревоге успокоит. Она нам побеждать помогала, каждому человеку и всему народу. Разве Россия пережила бы все войны и зверства властей, если бы не матушка-водочка?
Удивительно было то, что Николай дружил с Акаем. Саня не раз видел их в вагончике – Акай пил крепкий чай, а Николай водку. Акай больше молчал, зато Николай рассуждал обо всём. О родственниках в Липецке, о начальнике-сквалыге, о новостях – от выступления президента до отёла оленей. Порой песни пел, блатные, старые.
– Акай только молчит. Какой из него собутыльник? – Удивлялся Саня.
– Он молчит-молчит, а потом скажет этак, что не сразу и разберёшь. Большого ума человек! – Вздыхал Николай.
И Акай отзывался о Николае с уважением, зато Саню не переносил. Сурово смотрел старик на кудрявого сварщика, когда тот провожал Нину от клуба до дверей, нагло обнимая на виду у всей улицы. Оба, и Нина и Саня, красивые, весёлые, хорошая пара.
– Иди прочь, оставь мою внучку. – Ворчал Акай.
– Нет, дед. Я её на Кубань увезу. – Улыбался Саня. – Там тепло, хорошо. В саду айва, виноград, грецкий орех. А здесь голая тундра. Неужели хочешь, чтобы Нина мёрзла всю жизнь?
– Она северная. Раньше едва ребёнок родится, его в снегу купали, и только потом матери возвращали.
– Тогда выбора не было. – Протестовал Саня. – А сейчас есть.
– Так наши предки жили, и наше место здесь.
– Дедушка, я этих предков в глаза не видела. – Возмущалась Нина. – К тому же, мои предки по маме – русские. Они выбрали Рязань. А я, может быть, Краснодар выберу. Каждый решает сам за себя.
– Не уживётесь вы. Вспомни отца. Нашёл он счастье в Рязани? – Хмурился дед. – Нет у нганасана места, где он остановится. Вся жизнь – аргиш, что значит – кочевой поезд. А кочуем в тундре, по кругу.
Была бы жива бабушка, она бы Нину поняла, но вряд ли поддержала, потому что не спорила с дедом. Нину удивляло это смирение. Дед никогда не казался ей опасным и забавлял свои упрямством. Старик как старик. Сутулый, худой, жалкий. Нина решила, что заберёт деда на Кубань – пусть греется под южным солнцем. Но разве уломаешь такого человека?
– Кто будет оленеводам помогать, людей лечить? Кто дело наше продолжит – наряд мой наденет, добрых духов уважит, а злых отгонит?
– Дедушка, охотникам сейчас помогает техника, люди лечатся таблетками. К тебе ведь никто почти не ходит. – Снисходительно улыбалась Нина. Ничуть не верила она в дедовы россказни. Только в полярные ночи, когда тьма обступала посёлок и сутками выл ветер, щедро забрасывая снегом улицы, к сердцу девушки подступал первобытный страх. И всюду чудились странные существа, незримые силы. Одни могут обидеть, погубить, другие готовы защитить, ободрить. Главное – уметь говорить с ними, слышать их, ублажать дарами. Одному духу хватит кусочка тюленьего жира и плошки крови, а другому – целого оленя подавай.
В детстве от страхов полярной ночи Нина пряталась за печкой, вблизи дедова шаманского наряда – длинной шубы, обвешанной вырезанными из дерева птичками, зверьками, бусами, перьями. Каждая мелочь что-то означала, каждое изображение придавало сил и знаний. Нина смотрела на шубу и выковыривала мох, которым были туго-натуго забиты пазы между брёвнами. Бабушка ругала за такое.
Глава вторая. Внучка шамана
Вспоминается Нине из детства. Едва забрезжит рассвет, идёт она с дедушкой в тундру. Весной и летом обувают сапоги. Добычей деда будут гуси. Он приветствует стаи этих птиц, когда они возвращаются с юга – так принято. Зимой добыча другая – куропатки. Акай на широких охотничьих лыжах, Нина на детских пластиковых, которые порой проваливаются в снег, потому что узкие. Дед покупные лыжи критикует, обещает сделать Нине настоящие.
Оба одеты в одежды из оленьего меха, сшитые бабушкой по старинке.
Дед говорит, что идут не на охоту, а в гости – чтобы зверей не вспугнуть. Некоторых и вовсе не стрелял. Росомаху считал духом-помощником. В детстве была у него ручная росомаха. Вовсе не злая. Игривая как щенок. Доброй улыбкой озарялось морщинистое лицо деда, когда вспоминал о своём питомце. Ещё он говорил, что нельзя обижать гагару.
– Эта птица помогает шаману в Нижний мир спуститься. – Поясняет дед. – Запоминай, и ты камлать будешь.
– Дедушка, я не хочу.
– Так и я не хотел. Но духи могут заставить. После смерти отца-шамана я думал просто оленеводом быть. А потом вдруг на семью беды посыпались, то дядя заболеет, то брат, понял я, что недаром это. Лечить их некому, доктора не понимают природу болезни. Пришлось одеть шубу шамана, бубен сделать и лечить, как умел. Что-то от отца помнил, но многое духи подсказали. Травы изучил.
– Травы знать полезно. А в остальное не верю.
Когда охотились не в лесу, а в тундре, маленькая Нина порой начинала растерянно озираться и спрашивала:
– Дедушка, а как ты дорогу назад находишь? Тундра повсюду белая и солнца не видно.
– А ты примечай любые мелочи. Видишь, куст наклонился к востоку, видишь, бочка пустая валяется, а здесь олени паслись, всё запоминай – на обратном пути примета будет.
Когда дед и внучка возвращались домой, на столе, среди обычных блюд появлялись странные, невиданные ею в городе. Мёрзлая тонко нарезанная рыба, сырой костный мозг. Иногда бабушка пекла лепёшки, смешивая тесто с рыбьей икрой. А ягоды и травы хранила, заливая топлёным жиром. Нине северная еда нравилась, но не вся. Теперь она готовила то, что хотела – попроще и побыстрей.
