Дело всей жизни. Книга вторая

Я улыбнулся:

– Понимаю, всем не хватает того, кто выслушает.

– Та не, парень. Ты недооцениваешь силу человеческого безразличия. Выслушают – запросто, но не услышат.

– А мёртвые услышат?

– А вот мы сейчас чайку погреем и узнаем, – он глянул на фото на памятнике и подмигнул бабушке и деду, как старым знакомым.

Вошёл в оградку и взглядом спросил у меня разрешения присесть. Я ответил тоже взглядом. Что-то в этом бездомном разрывало привычный шаблон. Мужик присел на каменную скамью напротив, достал кусок фанеры и положил на него какую-то круглую железку, расправил на ней запчасти и вставил небольшой баллон с газом. Из сумки появились литровая кружка из нержавейки, еще две поменьше, бумажный кулёк с чем-то и непочатая бутылка минералки без газа. Я молча наблюдал, как бомж налил воду и зажёг горелку, открыл таинственный кулёк и пластиковой ложкой насыпал смесь каких-то трав, цветов и сушёных ягод, залил кипятком и ошарашил:

– Не боись, все чистое. Даже скотине кормушки чистят, а я того больше – человек, однако. Одёжа грязная, но то потому, что сушить теперь негде, – вздохнул тяжело. – Не побрезгуешь? – лукаво усмехнулся.

Подвинул мне кружку, и я молча взялся за ручку. Не побрезгую.

– Лёха я, Борисов. Когда-то Леонидычем был. Сейчас солнце выглянет, – уверенно объявил без перехода и подул в кружку, разгоняя травинки.

Я сделал то же самое и вдохнул аромат лесной клубники, осенних яблок, сосновой хвои и каких-то трав.

– Спасибо, – сказал искренне и рискнул сделать первый глоток, стараясь не обжечь горячим металлом губы. – Ммм, необычно. Никита, – потянул мужику руку.

Бомж по-простому ответил на рукопожатие и вскинул белозубую улыбку к небу, и я с удивлением понял, что моросить перестало, а солнце заметно пригрело.

– Я ж и говорю – любим мы с твоими чаи погонять да душевно поговорить…

…Мы просидели, наверное, часа два. К их исходу я знал содержимое сумки Алексея Леонидовича Борисова как своей: спецназовский нож – дорогая игрушка, но весьма функциональная; надувной матрас и ручной насос; самодельный тент из целлофана; небольшая кастрюлька и миска из нержавейки; задёрганный толстый ежедневник с привязанной к нему чёрной ручкой; банка варенья из сосновых шишек – от бронхита хорошо помогает, которым часто болел мужчина, как он сказал; пара одноразовых стаканов и расчёска; шампунь в тюбике, крем для рук и зубная щётка; небольшая аптечка из дешёвых лекарств, среди который заметил внушительную пачку активированного угля – им бомж зубы и чистит, как он пояснил, увидев мой заинтересованный взгляд; нашёлся и сотовый – легендарный «Нокия 3310», но к нему не оказалось зарядки; пакетик с рыболовными снастями; катушка ниток с парой иголок… Он бы выжил и в глухой тайге. Русский мужик, с которого система содрала «шкуру» и выбросили на улицу, как ненужный опустошённый резервуар, хотел очень мало:

– …сколочу арбу, утеплю – вот и дом будет, чем не американский трейлер? Я уж и рассчитал всё, под буржуечку продумал всё. Я ж инженер-конструктор, всё могу сам…

Я в этом уже не сомневался. Если бы он не мог, и не могли вот так выживать на минимуме ещё сто пятьдесят миллионов, эту страну уже бы лихорадило. Её всегда что-то лихорадило, как бабу в горячке, которую лупит муж. Ответила ему пустой сковородой по голове для острастки, утёрла кровавые сопли и пошла в доме марафет наводить да пироги милому печь – подумаешь, деньги в казино американское носит да посматривает за чужой женой, всё равно свой, хоть и убить порой хочется. И не знаешь, гордиться дурой-бабой или за голову хвататься, но очень она хозяйственная да башковитая – половнику сто применений найдёт, ложкой деревянной бытовую магию творить сможет – голь на выдумки хитра.

Я слушал этого человека и диву давался – да, твою мать, доколь?! Ведь мог жизнь этого человека круто поправить – достоин он, как и всякий другой, и чашек из кружевного фарфора, и перин на лебяжьем пуху, и носков шерстяных на мытых ногах, протянутых к камину. Но разве изменит это что-то? Мудро ли дать рыбу, а не удочку? Нет. Потому что простая из ивовой лозы уже не прокатит, надо чтобы она и стреляла, и ведро воды из колодца доставала, и зонтиком раскрывалась, а иначе это роскошь, непозволительная церковным служкой – друганом драчуна-мужа. Вот и дрочит он жену, на жену и на их совместное будущее.

– …в автосервисе пообещали покрышки отдать да диски старые – колёса справлю… – продолжал о потребном Алексей. А я рассматривал его внимательно и не понимал – что я делаю здесь? Почему не в Европу, не в Африку, не в Антарктиду – что сюда припёрся? В страну, выбравшую себе роль жертвы. Стокгольмский синдром мирового масштаба. – …если бы ещё пахану не отстёгивать… – прорвался в мысли расстроенный голос мужчины.

– Кому? – переспросил, думая, что ослышался.

– Так всё ж поделено, – откровенничал он, – помойки и доходные места для милостыни. Пахан следит, чтобы чужой не совался – убить могут. Кто бомжа искать станет? Платить, что живёшь на его территории, не станешь – поминай, как звали. Милостыньки половину не отдашь – исход один…

Он говорил и говорил, а у меня перед глазами полетели чёрные мухи, от бешенства заломило виски. Я думал, уже увидел дно. Но нет, то был люк.

– …это ж живые обманули, документы отобрали, кости переломали да в поддворе бросили, а мёртвые тихие, мы вместе тлеем. Только Лехе Борисову даже крест деревянный никто на могилке не воткнёт. Да и могилка будет ли…

– Лёх, ты не пьёшь, выходит, и не куришь, как посмотрю?

– Отчего ж? Снег ляжет – без выпивки никак. Понемногу, чтобы не околеть. А курить не курю, как забомжевал, так и бросил – лишних денег нет, каждая медяшка на счету.

Я окинул взглядом могилки бабушки и деда и только понял, что нет ни внутри, ни вокруг оградки ни завалов прошлогодних листьев, ни грязи, что за много лет неизбежно скопилась бы от снегов и дождей – очевидно, тут убирали.

– А видел здесь кого? Кто-то навещает? – кивнул на памятник.

– Та не, ты первый. А что чисто – так это я убираю, не свинья ж в гости ходить да срам разводить. Чаёк в чистоте пить приятно, да упокойным благом ответить.

Хоть крышу над могилками ставь, твою мать, для этого мужика! Я встретил взгляд его, такой, что словами не передать, сколько в нём всего намешано: и решимости, и мудрости, и простоты…

– Так ты, выходит, шесть лет ухаживаешь?

– Та не, лет пять. Первый год бомжевал на площади трёх вокзалов, всё домой уехать хотел, в Иркутск. Да напрасно. Потом уж оскопытился и на Рублёвку перебрался, насмотрелся про Сифона и Бороду, думал, тут легче будет, – хохотнул беззлобно. – Так отхватил от местных, что еле уполз, вот на погост этот. Уж, думал, тут подохну, так хоть номерок дадут, как прикопают. Но Бог зол – оклемался я, да тут и остался.

– Ты, выходит, в долги меня загнал…

– Ёк теремок, та какие долги? – перебил, замахав рукой мужик.

– Ну как это? Убираешь, мёртвые тебе вон и тучи разгоняют… – я достал бумажник, вынул рыжую пятёрку и протянул ему банкноту.

Бомж отпрянул:

– Забери свои богатства! Куда я с ними? В первом магазине скажут – обворовал кого, да ментов вызовут. А те отлупят да отберут. Не надо, соточку дашь на сахарок, и спасибо.

Я вернул бумажку в бумажник. Бомж поставил меня в тупик.

– Может, ко мне поедем? Поешь, помоешься как надо?

Бомж затряс головой:

– Не, парень, человек – такая скотина, к хорошему враз привыкает. Потом из тепла и сытости на улицу – это как заново всё потерять.

Я вздохнул.

– А есть магазин поблизости?

– Удумал чего? – прищурился Алексей Леонидович.

– Водки куплю тебе, снег ляжет – пригодится.

– Вот это спасибо! Это приму! – заулыбался. – С могилок не пью, нашему брату туда отраву сыплют, как собак травят, – сморщился. – А магазин вон через лесок по тропе с километр, – махнул рукой вдоль МКАДа.

– Не уходи, скоро вернусь…

…В замкадье нашёлся не только продуктовый магазин, но и сток с одеждой. Пятёрку разменял, когда покупал водку и две пары толстых шерстяных носков, потом зашёл в аптечный закуток, купил что-то от кашля – вспомнил про бронхит бомжа.

Когда вернулся, Алексей снова согревался чаем. Я сел и поставил перед ним бутылку водки и положил носки, больше похожие на валенки – толстые, высокие, плотные.

Бездомный довольно крякнул:

– Угодил. Ноги-то я совсем спортил, хорошее дело… – крутил подарок, улыбаясь.

Я взглянул на часы – до конца дня ещё далеко. Вздохнул. Надо бы заглянуть в супермаркет, пройтись со своим списком.

– Ладно, Алексей, пора мне. За могилку вот, возьми… – вытащил из бумажника разменные купюры и сунул ему в руку, – …не откажись, я правда благодарен. Да и старикам не так одиноко было с тобой, – улыбнулся. – Я ведь скоро улечу, одни останутся снова. – Я встал и уже вышел за оградку, но вернулся, снял с руки часы – эксклюзивный «Rolex», белое золото с платиной, подарок Германа – и положил перед бомжом. – А это за правду жизни.

***

США, Нью-Йорк

Из Payne Whitney меня выписали лишь через пять дней. И я сразу угодила в руки Рассела:

– Я предупреждал, – ответил он на мой тяжёлый вздох и недовольный взгляд.

– Я должна была выйти на работу в «Demeter» ещё неделю назад.

– Но ты же звонила, что попала в клинику? – спросил врач и захлопнул за мной дверцу своей машины, когда я кивнула.

– Но я чувствую себя хорошо…

Возражала слабо, потому что осознание, что у меня будет ребёнок, сменялось неверием. Я подходила к зеркалу в общей комнате в клинике и смотрела на себя сбоку, гладила живот, прислушиваясь к ощущениям, но ничего не чувствовала. Не знала сама, какие эмоции искала в себе, но ничего, кроме тоски по Никите, не находила.

Я вдруг перестала слышать его голос. И это оказалось хуже, чем просыпаться от него, не засыпать из-за него, не вздрагивать, озираясь в поисках его владельца. Я словно лишилась чего-то необходимого и всё ещё ждала его. Меня раздражали громкие звуки и скопления людей, иногда сами по себе на глаза накатывали слёзы, иногда я качалась, сидя на постели, словно лелеяла, баюкала свою тоску как куклу. И всё время прислушивалась.

Будто этот голос мог ответить мне на главный вопрос – что делать с этой жизнью?

Она напоминала кубик Рубика в руках неумелого спидкубера2: стоило собрать одну её сторону – распадалась другая.

– Вот и замечательно! – сказал Рассел, а я уже и забыла, что ему говорила. – Сегодня по максимуму обследую тебя, утром сдашь анализы, если всё действительно хорошо – выпущу тебя из клиники…

Он что-то ещё говорил, но я не вслушивалась. Шла с мужчиной по знакомому коридору, и всё тут напоминало о Никите. Первый визит, от которого я так хотела отказаться и не могла не воспользоваться. Потом второй, когда поняла, что не зря струсила и не продала почку. В тот день я узнала, что забеременеть для меня сродни чуду.

И вот я снова здесь. Беременная. Просто восьмое чудо света.

– Давай сразу на кресло, – завёл меня в свой смотровой кабинет Рассел. – Готовься, я распоряжусь подготовить тебе палату…

Никогда раньше я не поднималась на второй этаж клиники Рассела и потому, когда он провожал меня после осмотра в бокс, смотрела по сторонам во все глаза, немного отвлёкшись от мыслей о Никите и будущем ребёнке. Хотя поймала себя на том, что невольно выдохнула с облегчением, что видимых причин для беспокойства нет. О том, как отразится на сыне – я откуда-то знала, что родится мальчик – моё пребывание в запределье, старалась не думать. Да и этот преследовавший меня в пустоте бессознательности голос любимого мужчины, часто звучавший потом и в этой реальности, меня подсознательно тревожил. Я боялась, что свихнулась, но многочисленные тесты, которым подверг меня психотерапевт и Джейкоб, показали мою полную адекватность. Самое основное, что мне прописали: полноценный сон, прогулки, положительные эмоции в кругу близких людей, чтобы избежать нового стресса, хорошее питание, витамины и, чему я удивилась, новые впечатления и занятие любимым делом.

Только я сейчас сомневалась во всём. Сон? Я плохо спала, потому что мне снился горящий «Голубь» и вздрогнувшее от взрыва здание аэропорта. Еда? Не было аппетита. Картошка и клюква казались одинаковыми на вкус. Прогулки? Где? В Центральном парке? Он только кажется огромным, а на деле эти три с половиной квадратных километра никак не скрывают вид на небоскреб, увенчанный пентхаусом Никиты. Круг близких людей? Сейчас меня окружали друзья Никиты. Стэйра словно уступила им приоритет. Да и слушать её восторженные рассказы об очередном ночном увлечении сейчас было выше моих сил.

В этом городе – самом огромном на планете – мы с Никитой не были почти нигде, но каждый шаг напоминал только о нём. В каждом манекене я видела его: так же повернута голова, отставлена нога, застыла улыбка… Матово-синий, почти чёрный цвет уже давно принадлежал только ему, и так много его вокруг оказалось – в покраске авто, на клумбах, на рекламных щитах, в одежде прохожих – что я уже не замечала, как из глаз начинали струиться слёзы. А от ярких огненных вспышек на лайтбоксах я просто внутренне шарахалась, мгновенно вспоминая о взрыве и словно в замедленной съемке оседавших вместе со мной на землю ошмётков «Голубя».

– Проходи, Несс. Это самая лучшая палата в клинике, она всегда пустует, но оборудована уютно.

Это на самом деле была какая-то особенная палата. Все остальные просто разделялись между собой тонкими глухими перегородками и отделялись от широкого коридора стеклянными стенами с приятного теплого цвета светлыми жалюзи. Только кабинеты врачей скрывались за обычными стенами и дверями, как и санитарная часть.

И вот эти больничные апартаменты. В них оказалось три комнаты: небольшая для отдыха с плазмой на стене, кожаной мягкой мебелью и балконом, выходящим на шумную Пятую Авеню, еще одна – обычная спальня с широкой кроватью, столиком около неё и шкафом-купе, и третья – больше похожая на рубку космического корабля из фантастического фильма с креслом-трансформером анатомической формы и каким-то подвижным оборудованием.

– Что это? – спросила, обводя взглядом мониторы, сенсорные панели, реанимационную установку, огромный овальный прибор, на членистой мощной лапе державшийся под потолком над креслом. Встроенные точечные светильники подсказали, что это за махина.

– Это оборудование из научного центра Ника… – пояснил Рассел. – Может быть, не следовало тебя селить именно сюда…

– Нет-нет, я всё равно хотела с тобой поговорить, как это… происходит, – перебила, но не смогла подобрать нужное слово.

Но мужчина понял меня:

– А я собирался рассказать. Ты должна понимать мотивы его поступков, потому что выглядят они… не совсем хорошо. Вернее, иногда совсем не хорошо, и… Несс, может быть, попросим Экена приготовить что-нибудь? Честно сказать, еда у нас тут хоть и съедобная, но всё же больничная.

– Я не против. Но не хочу есть, – пожала плечами. Вряд ли я распробую и оценю сейчас говядину в клубничном соусе или индейку с виноградом. Подумав об этом, встрепенулась: – А когда у меня начнётся токсикоз?

Рассел улыбнулся мягко, подошёл и положил мне на плечо руку, легонько сжал, чуть наклонившись и заглядывая в глаза:

– Я понимаю, почему он замкнулся на тебе.

– А я на нём? – выделила себя.

Да, я на Никите замкнулась – горько усмехнулась – иначе бы в психушку не загремела.

– Вы два идеально подобранных сообщающихся сосуда.

Он просто сказал, а у меня сердце оборвалось…

– …уже прямо вижу название подарочного издания в трёх томах: «История сообщающихся сосудов в смс»! – Я фыркнула, а Ник чмокнул меня в щёку: – Ничего смешного, маленькая, так и есть. Ты наполняешь меня собой, я наполняю собой тебя. Если ты сегодня можешь дать только десять процентов себя, то я выкладываюсь на девяносто, и наоборот – но всегда только сто процентов. Иначе отношения не строятся – запомни это, моя Несси. Главное, чтобы не было всегда десять на девяносто…

– Сколько сегодня тебя? – прошептала, повторяя заданный тогда Никите вопрос.

– Нужно выравнивать баланс, маленькая… – ответила за Никиту память…