Наперсный крест
Он сделал по воде несколько шагов навстречу, размашисто перекрестил и обнял. Неман обтекал нас, колыша наши отражения на своей прозрачной до неистовости воде.
III
Первый день в должности полкового священника запомнился вот чем. В полковом церковном хоре выделялся среди певчих рядовой Трофим Корчик. Я слышал много хороших голосов. Благо в Минске хватало хоровых коллективов. Но у Трофима и впрямь был удивительный голос, сильный и красивый – настоящее украшение полкового хора.
Когда об этом я сказал подполковнику Кременецкому, тот улыбнулся:
– О! Сколько раз, сколько раз просили, чтобы перевести этого солдата в части, скажем так, придворной службы. Ан нет! Петь он ездил, но переводить – ни-ни! Вы знаете, он ведь и непревзойденный гармонист!
Как играет солдат на гармонике, мне услышать не довелось. Он ее продал накануне того апрельского дня, когда я был представлен полку как священник. После церемониала представления личному составу и моей первой службы в полковом храме я решил побеседовать с солдатом: от меня не ускользнули его душевные переживания.
– Вижу ваше огорчение. Из-за чего? Вроде как и пели с душой, а на лице…
– Беда и огорчила, ваше преподобие.
Оказалось, получил весточку, что в его деревне у многих пала скотина. Не обошла эта напасть стороной и хозяйство родителей. Деды и прадеды были и кузнецами, и хлеб сеяли. Кузнечил теперь и отец, а сам солдат для себя решил, что после службы обязательно займет его место.
– Помимо кузни, у нас и хозяйство свое большое, – и, вздохнув, добавил: – Было…
– А что же так?
– И быков, и лошадей хворь одолела. Вот, ваше преподобие, и продал гармонику. Так жалко было с ней расставаться, что душа болит. Мне ее перед армией дед справил. Отослал им деньги. Да ведь все равно мало. Весна, батюшка, посмотрите какая! Апрель, а уже пчела вовсю звенит. Пахать-сеять пора. А без тягла весны нет, одни мучения. Жди-пожди, когда кто первый отсеется, чтобы на пару дней тягло у него занять. Отец просить не умеет и не любит. Говорит, сам впрягусь…
Солдат опять вздыхает:
– Эх, ваше преподобие, был бы я дома, рядом с ними, а так ведь…
Мне искренне его жаль. В душе я уже понял, что смогу ему помочь, поскольку только вчера получил свое первое жалованье.
– Вот, отошли родителю.
Увидев ассигнации, солдат растерялся:
– Ваше преподобие, ваше преподобие, это как же так? Деньги-то ведь какие!.. Сразу вола купят… И лошадь, ваше преподобие…
Солдат долго бормотал слова благодарности:
– Постараемся понемногу отдавать, – и… заплакал.
– Успокойтесь, все хорошо, а будете отсылать, передайте от меня добрые пожелания.
– Обязательно, ваше преподобие, обязательно… – и, широкой ладонью смахнув слезы, счастливо рассмеялся.
Улыбнулся и я. День был светлый и радостный. Один из моих первых дней в должности военного пресвитера. Вечером, вознося молитву Творцу нашему, я поблагодарил его за то, что представилась возможность сотворить радость.
На Покрова Пресвятой Богородицы после утренней службы солдат принес мне подарок.
– Вот, велено передать вам, отец Сергий!
И протянул нечто завернутое в кусочек отбеленного полотна.
– И что сие значит?
– Велено вам передать, – повторил Корчик.
– Что велено и кем велено? – я развернул полотно. На нем лежал наперсный крест с цепью. Стало видно, что это очень старинный крест, и он меня сразу чем-то привлек, чем-то понравился. Бывает такое, когда в твои руки вдруг попадает знак, духовно связывающий тебя с далекими предками. Первое, что я ощутил, когда взял крест в руки, теплоту, исходившую от потемневшего металла. Ощущение столь необычное, столь непривычное, что я, придя к себе, долго рассматривал крест, чувствуя, как необъяснимое тяготение появляется к нему в душе. Спустя время, будучи в Минске, показал подарок его высокопреосвященству Александру и попросил благословения на ношение.
Мы за чаем долго рассуждали, какие пути он прошел, что встречал на этих путях, какие молитвы слышал и какие судьбы видел за прошедшие столетия…
– Намоленности крест превеликой, может, этим и возможно объяснить его постоянную теплоту. Теперь вот и ваши пути пересеклись, и судьбы повязались, – и владыка возложил крест на меня.
Затем спросил:
– Каково же тебе среди военных? Не обижают? Хотя тебя и не обидишь. Наверное, вспоминают, как ты их на сабельках-то всех обходил? Да, великие дела наше воинство ожидают, великие. Да поможет всем нам Господь наш Иисус Христос нести каждому свой крест достойно.
Сопровождавший меня Миткевич вздохнул:
– Везет же тебе, брат мой.
Правда, я так и не понял, в чем скрывалось мое везение.
…А жизнь шла своим чередом. Обычная гарнизонная жизнь, в которой мне приходилось многое познавать, многому учиться. Соразмерно неспешная, но и не медленная. Полк готовился к войне. Вся Россия готовилась к войне с Османской империей. Братья-славяне на Балканах взывали о помощи, и мы отозвались на этот зов. Мы не могли не отозваться. Об этом писали все газеты. Об этом спорили в офицерских собраниях…
IV
Сегодня воскресение, 17 апреля 1877 года.
Это – день рождения государя императора, и в Минске намечены большие торжества. Наш полк участвует в них. Накануне подполковник Кременецкий и еще несколько офицеров штаба ездили в город на соборную площадь, где уточнялось построение и передвижение войск.
– Нам стоять рядом с шуйцами.
118-й Шуйский пехотный полк квартировался в Слониме. Ходила молва, что его хотят перевести в Гродно, поскольку офицеры жаловались на плохое жилье.
– Да балуют они, уж кому-кому, а шуйцам всегда все лучшее и наперед, – поговаривали наши офицеры, – вон «берданки» они еще с осени получили, а нам почти перед самым походом выдали.
– Шуйцы любят себя.
– Посмотрим, каковы они в настоящем деле!
Наш полк, начиная от Кременецкого, отмеченного многими наградами еще за севастопольскую кампанию, до возглавляемой поручиком Петровым оружейной команды, недавно прибывшей к нам вместе с бородатыми мастерами Тульского оружейного завода, готовился к участию в параде основательно. Когда еще придется продемонстрировать свою удаль перед минскими красавицами, коими Петров постоянно восхищался:
– Господа, у меня сложилось впечатление, что в граде сем Минске общество тем и занимается, что выращивает и выводит в свет красавиц, способных украсить лучшие салоны Европы.
Все мы оставались в неизвестности относительно того, бывал ли сам Петров где-то дальше Тулы. Он моложе меня на пару лет. Разговариваем от случая к случаю. У нас совсем разные интересы. Оружие он знает хорошо, чем радует Кременецкого, которому поставлена задача – скорее научить полк обращаться с новыми винтовками. Но на богослужениях в нашей полковой церкви, небольшом деревянном приходском храме, я Петрова вижу редко. На мой укоризненный вопрос оправдывался тем, что все дни проводил вместе с ротами на стрельбище. Благо оно недалеко. В паре километров от Малой Слепянки. «Берданки» там изучаются и пристреливаются. Первую пристрелку провели под Божие благословение, с молитвой и освящением оружия.
Офицеры винтовками довольны. Майор Леонид Лещинский обстоятельно мне пояснил:
– Это самые современные военные системы. Вот такого оружия как раз армии и не хватает. А тем, что у нас было, с турком воевать крайне затруднительно, да и невозможно, поскольку турок уже обзавелся винчестерами.
Ротные командиры Соколовский и Миранович, а также подпоручик Каненберг показали поразительно меткую стрельбу, став героями дня. О подпоручике Каненберге я поначалу думал, что он из тех иностранцев, которых немало понаехало в Россию за хорошим заработком. Но он исправно посещал полковую церковь, усердно молился, был хорошо образован и необычайно приветлив в общении. Оказалось, что у подпоручика только фамилия немецкая, а сам он православных кровей. По большому секрету Лещинский поведал:
– Из незаконнорожденных, воспитанник Санкт-Петербургского военного лицея. Там ему и фамилию эту дали. А чего проще – Иванов, и все на том. Но военное дело, как видите, знает превосходно.
Солдаты после удачных стрельб довольно переговаривались:
– Теперь в турка промаха не дадим!
Вместе с «берданками» в полк пришли и ящики с невиданными до сих пор револьверами. Изготавливали их, как сказал Петров, по американским лекалам на Тульском оружейном заводе. Назывались они системы «Вессон Смит». Офицерам очень нравились. Револьверам поначалу полковые остряки придумали название «Вася с Митькой», а солдаты, коим офицеры отдавали на чистку оружие после стрельб, те и вовсе стали называть револьверы «митьками».
На стрельбище Лещинский уговорил меня выстрелить из такого «митьки» по приколоченному к доскам черному бумажному кругу, выставленному метров за пятьдесят от бруствера. И офицеры, и солдаты с интересом прислушивались к нашему разговору.
– Отец Сергий, а если в бою придется, как будете управляться с оружием? – и Лещинский показывает, как вести огонь из револьвера.
– Господин Лещинский, мое оружие – вот оно, – и я приложил руку к кресту.
– А если? Неужели не покажете всем нам, на что будет способен священник на поле боя. Отец Сергий, в полку свидетельствуют, что в семинарии вы были одним из лучших фехтовальщиков?
Посыпались просьбы и от других офицеров. Мне ничего не оставалось, как взять в руки револьвер и сделать несколько выстрелов. Как только я завершил стрельбу, к черному кругу со смехом устремилась толпа любопытствующих. И сразу оттуда донеслись восторженные возгласы:
– Браво, отец Сергий, браво!!
– Прекрасно!
Кто-то даже зааплодировал, ибо все пули легли прямо в центр черного круга.
Кременецкий сам пошел, чтобы удостовериться, после чего перед солдатским строем произнес краткую речь:
– Что я могу сказать, отец Сергий нас восхитил. Да, крепость веры – твердость руки, и результат очевиден. Это и есть для всех достойный пример.
Мне неловко, я смущен и растроган всеобщим вниманием.
И на стрельбище, и со стрельбища роты ходят пешим строем и непременно с песней. Лучше всех пела первая рота, в которой служил рядовой Корчик.
– Вот гармоники нет, а то мы бы еще и не так спели!
Когда в зале дворянского собрания выставили для всеобщего обозрения картину «Болгарские мученицы», все офицеры полка ходили смотреть. Я видел, как подполковник Кременецкий плакал. И не только он. Художественное полотно было потрясающим.
V
У штабс-капитана Мирановича отменное настроение. Месяц назад ему жена родила сына. В крещении участвовал весь полк. После крещения офицеры несли Мирановича до самого дома на руках под громогласное «ура». Впереди вышагивал, высоко подняв вверх расписной ночной горшок, в котором плескалось нечто подозрительное, командир второй роты штабс-капитан Иван Соколовский, большой шутник и выдумщик. Этот горшок он, в свою очередь, получил несколько лет назад из рук нынешнего начальника штаба полка майора Леонида Лещинского. Сам майор гордился тем, что его род имел глубинное начало. Его далекий прапрадед был псаломщиком в Лещинской церкви в древнем Пинске. И фамилию свою вписал он в церковную книгу как Лещинский. С тем и пожаловал на свет его большой и ветвистый род. Когда у майора родился сын, то за офицерским столом Соколовский пустил по кругу расписной глиняный ночной горшок, полный ячменного пива с двумя плававшими в этой самой желтоватого цвета жидкости колбасками. Совсем не респектабельного, я вам скажу, вида содержимое. Никто не мог сообразить, что же на самом деле там было налито и что в том налитом плавало. Кое-кто даже брезгливо поморщился. И когда Соколовский, отхлебнув из горшка, закусил колбаской, поднялся невероятный шум, восторг: «Браво! Браво!» Все отдавали должное такому остроумию. Горшок был осушен вмиг, колбаски съедены. Затем в горшок уже наливалось вино, количество которого не измерялось.
– Балагуры, известное дело, – резюмировал господин Кременецкий, который в силу своего служебного и семейного положения старался избегать таких вечеринок, где холостяки предавались винопитию, самозабвенно исполняя романсы под перезвон гитар.
В семье Лещинского горшок хранился до той поры, пока у самого Соколовского не родилась дочь. Теперь этот горшок, ставший своеобразным полковым символом семейного счастья, несли впереди Мирановича, в семье которого ему придется ожидать следующего счастливца.
Все эти дни штабс-капитан на седьмом небе от счастья.
– Ваше преподобие, вы не изволили принять мое предложение?
– И не приму! У каждого свой крест…
– Я так и знал! – и громко хохочет, да так, что стоящие около штабной коновязи оседланные лошади вскидывают головы и стригут ушами.
Миранович всегда смеется громко, заливисто. Мне нравится его искренний смех.
– Я так и знал! А мой-то крест какой, ваше преподобие? За веру, царя и Отечество?!
– Вот именно!
– Славно, весьма славно!! И перво-наперво – за веру!
– Как сынок ваш, Алексей Дмитриевич? – теперь с легкой руки поручика Петрова офицеры между собой зовут штабс-капитана просто – Митрич. И мне это по нраву. В миру человек семейный по статусу и должен быть выше холостяка. Правда, офицеров-холостяков в полку абсолютное большинство. Это отличительная черта военной службы. Женятся ближе к отставке.
Двое дневальных прислушиваются к нашему разговору и тоже улыбаются. Они на выгульной площадке для лошадей убирают в широкую, плетеную из ивовых прутьев корзину свежие навозные кучи, чем вызывают недовольный писк огромной воробьиной стаи. Над Малой Слепянкой голубеет небо. Под заборами на солнечной стороне зеленеет молодым ежиком трава. Ее усердно щиплют худосочные гуси. Здесь многие солдатские семьи держат гусей. По этой живности наш гарнизон уступает разве что Комаровскому фольварку. Гуси всегда вызывают недовольство у вышестоящего командования, когда их стаи дружно захватывают строевой плац. Вожаки стай встречают каждого проходящего мимо громким сердитым шипеньем. Кременецкий ко всему относится терпимо: «Что для солдата хорошо, и для командира тоже недурственно».
У некоторых солдат жены отменные мастерицы, делают пышные пуховые подушки и даже перины, которые предлагают прибывающим в полк молодым офицерам. Говорят, что поручик Петров купил несколько таких подушек.
На флагштоке перед штабом полощется на легком ветру флаг.
День рождения Его Величества государя императора Александра Николаевича отмечается ежегодно. Кременецкий после полковой молитвы приказал выдать солдатам, не участвующим в городском параде, по чарке водки на завтрак.
– Остальные, дабы не иметь неприятных сюрпризов, свое получат после возвращения.
Участники парада выстраиваются в полковую колонну. Кременецкий приглашает меня к себе в тарантас. Над полком взлетает команда, и роты начинают движение.
VI
С балконов, а то и прямо с карнизов, свисают флаги. Площадь уже заполнена народом. Суетятся городовые, стоящие в оцеплении, стараясь не допустить на места, отданные полкам, основательно напирающие толпы. Справляются с превеликим трудом, потому что народ все прибывает и прибывает. Полк марширует по людскому коридору и занимает отведенное место рядом с шуйцами. Чуть поодаль, как раз напротив входа в кафедральный собор, стоят уланы. Их немного. Говорят, что почти весь уланский полк уже в Молдавии.
Мы с Кременецким и офицерами штаба направляемся в кафедральный собор. Здесь по случаю празднования дня рождения государя высокопреосвященным архиепископом Минским и Бобруйским Александром совершается Божественная литургия, в конце которой священником Феодором Миткевичем произносится слово применительно к торжеству. У Миткевича дар писать речи, составлять проповеди… В семинарии его постоянно нам приводили в пример.
По окончании литургии в преднесении чудотворной иконы Божией Матери начинается крестный ход, и мы выходим на соборную площадь. Она буквально наполнена до краев народом и войсками.
После завершения крестного хода его высокопревосходительство командующий войсками Виленского округа генерал-адъютант Петр Павлович Альбединский зачитывает высочайший манифест о вступлении российских войск в пределы Турции. Зачитывает громко. С большими паузами. Его окружение любуется мужественным видом генерал-адъютанта.
Чтение манифеста завершается громовым «ура-а-а!!!», которое трижды перекатывается над площадью, сотрясая ее окрестности.
Полки замирают, а народ продолжает кричать. Ветер, пропитанный запахом весенней Свислочи, по заберегам которой важно выхаживают аисты, поселившиеся на многолетних дубах архиерейского подворья, полощет знамена, играет темляками… Над толпами взлетают шляпы, кепи, дамские шляпки, платки, перчатки…
Архиепископ Александр поднимает вверх руку, давая понять, что нужна тишина, и она понемногу воцаряется.
– Христос воскресе! – начал владыка. – Наконец произнесено роковое слово «война с Турцией», слово, так долго томившее и волновавшее умы и сердца всех русских, слово, более года бывшее почти у каждого из нас на устах…
Пронзительный женский крик взрывает эту благоговейную тишину:
– Ура-а-а!!!
Его опять поддерживают тысячи других. Владыка ожидает, пока воцарится тишина. Я чувствую, как бьется сердце.
…– Торжественно произнесено это решительное слово благочестивейшим государем нашим императором всероссийским, произнесено монархом миролюбивейшим, который при вступлении на прародительский престол решился прекратить кровопролитную крымскую войну для блага своего народа, не думая о собственной славе.
Слышу, что стоящий рядом Кременецкий тихонько говорит майору Лещинскому:
– Истинно так!
…– Который в продолжение двадцатидвухлетнего царствования употреблял все меры и средства к водворению прочного мира между народами и царствами Европы и ясно доказал, что он не ищет завоеваний. Который и при настоящих обстоятельствах два года терпел, ожидал, не щадил никаких усилий для избежания тягостной для своего народа войны. Который ничего не требовал и не требует от враждебной Порты ни для себя, ни для своего государства. Одного лишь желает и требует: твердой, положительной защиты угнетаемых единоплеменных и единоверных нам славян от невыносимого турецкого ига. Избавления христиан от поголовного избиения, освобождения их от тех ужасных мучений и насилий, которым непосредственно подвергали и подвергают несчастных христиан неистовые мусульмане…
Народ и войска внемлют каждому слову. Голос владыки звучит над площадью подобно набату:
– Братие! Сердце царево в руце Божией. А потому объявленная ныне помазанником Божиим война начинается, конечно, не без внушения Божественного промысла, пекущегося о царствах и народах и обо всех людях. Так думать и веровать мы должны, тем более что к отклонению войны употреблены были все меры, все искусство мудрости человеческой. Тем более что и война предпринята не из каких-либо честолюбивых или корыстных видов, а, собственно, для защиты невыносимо страждущих православных славян, предпринята по чувству справедливости и истинной чести нашего Отечества. Война, значит, священная, необходимая, неизбежная.
Кременецкий опять что-то шепчет Лещинскому, но я не слышу, только по выражению их лиц вижу, как взволнованы офицеры.
– Да будет воля Божия – благая, содействующая нам в поражении врагов, споспешествующая успехам бранного оружия нашего! – слова владыки ложатся на мое сердце так, как будто оно до сего времени специально берегло там для них свое место. – Сыны России! Война не может не сопровождаться великими жертвами, многими лишениями, которые потребуются не от одних только сражающихся на поле брани, но и от всех мирных жителей обширного царства. Для успешного ведения войны требуется всеобщее наше участие, сочувствие и содействие.
Каждое слово врезается в память, и я понимаю, что к этому слову я еще не раз буду возвращаться и возвращаться в том благословенном походе, в котором предстоит участвовать и Минскому полку.
– Что ж, останемся ли мы холодными, равнодушными зрителями начатой войны? Откажемся ли участвовать в необходимых жертвах для оной?
– Не-ет! – срывается и зависает в воздухе все тот же громкий женский крик. – Не откажемся!!!
Ветер играет нашим полковым знаменем, которое держит высоченный и хорошо сложенный подпоручик Каненберг, рядом с ним с шашками наголо такие же здоровенные ассистенты прапорщики Навуменко и Федорович. Я вижу, как толстые, из шелковых шнуров знаменные кисти раскачиваются и бьют по лицу Каненберга, но тот невозмутим.
Владыка продолжает:
– Да, именно нет! Мы всецело обязаны и, с уверенностью думаю, готовы содействовать успехам нашего победоносного воинства всеми возможными для нас силами и средствами. Готовы жертвовать своим имуществом и достоянием на усиленные потребности войны. Готовы усердно заботиться о раненых и больных воинах, об их семействах и доставлять им средства к безбедной жизни.
– Истинно так, владыко… Истинно так!! – многочисленные крики со стороны горожан. В их толпах буйствует сила уверенности, сила единения, сила готовности прямо сейчас вместе с войсками незамедлительно идти туда, на Балканы.
– Православная церковь непрестанно будет молить Господа сил, чтобы он, Преблагий, благословил и увенчал победами оружие нашего воинства, восставшего на защиту угнетаемых, терзаемых и избиваемых славян, на защиту чести и достоинства нашего монарха и славы нашего Отечества, бесславимого нашими врагами. Непрестанно будет молиться о здравии и благоденствии благочестивейшего государя и царственных вождей брани, об умудрении и о спасении их от всякой опасности, молиться обо всем Христолюбивом воинстве.
Я еще никогда не слышал такой проповеди, в которой было бы сконцентрировано столько мощи и духа. Этой мощи и духу архипастырского слова внимали все, кто смог вместиться на кафедральную площадь.
– К молитвам Церкви да присоединит свои молитвы и каждый сын России, с полною верою и надеждою на всесильную, всепобеждающую, все неправды сокрушающую помощь Божию.
В окружении генерал-адъютанта Альбединского много дам, которые аккуратненько крестятся.
– С этой твердою верою в Промысел Божий и усердною молитвою в уповании на всемощную Божию силу воскликнем словами богодухновенного пророка: «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!» Аминь!
Владыка завершает свое слово.
Теперь все усердно крестятся, от его высокопревосходительства до солдата, стоящего в самом крайнем ряду.
Затем начинается благодарственное Богу молебствие с присоединением молений об успехах русского оружия. Оно завершается под громкие возгласы:
– Слава!!! Слава!!! Слава!!!.. Урр-а-а!
В конце молебствия провозглашается многолетие государю императору, всему царствующему дому и христолюбивому всероссийскому победоносному воинству.
– Слава!!! Слава!!! Слава!!!.. Урр-а-а!
На мои глаза наворачиваются слезы. Душа ликует.
Полковые оркестры, соединенные воедино, играют «Боже, царя храни». Офицеры берут под козырек. Народ начинает петь гимн. Особенно усердствует молодежь.
Все под впечатлением торжественности и необычности происходящего. Каждый из нас чувствует свою сопричастность к великому и благородному делу.
Обратно в Малую Слепянку полк возвращается с песнями. Над колонной взмывает к небесной голубизне голос рядового Корчика:
Взвейтесь, соколы, орлами,Полно горе горевать…… и полк молодецки, с лихим подсвистом подхватывает:
То ли дело под шатрамиВ поле лагерем стоять!Впереди каждой роты офицеры на лошадях. Наш тарантас замыкает колонну. Весьма пыльно. Денщик, сидящий на передке, нервно теребит вожжи:
– Может, обгоним, ваше высокоблагородие?!
Подполковник Кременецкий протестующе машет пальцем:
– Ни-ни, пыль – это сущий пустяк! – и слушает с умилением. – Вот они, мои солдаты!! Они и умирать за веру и Отечество будут с песней! Я видел их под Севастополем! Нет людей более геройских, чем наши люди!
Тарантас медленно катит по проселочной дороге, покачиваясь на ухабах. Мы продолжаем глотать пыль, взбитую сотнями крепких ног, обутых в новые сапоги.
А над окрестными полями разносится:
Наши жены – пушки заряжены,Вот кто наши же-оны-ы!– Да, ваше преподобие, мы, считайте, уже отправляемся на войну. Думаю, что нас здесь долго не задержат.
Полк сворачивает в сторону длинных двухэтажных деревянных казарм. Мы едем прямо к штабу. Улица свободна, и денщик радостно взмахнул кнутом.
VII
Газеты «Новое Время» и «Русский Инвалид» в Минске нарасхват. У публики невероятный интерес к тому, что печатается о войне, которая еще где-то там очень далеко. Особый интерес вызывает рассказ о прибытии государя императора в Кишинев…
Прошло несколько дней, а нас никуда не отправляют, хотя я уже послал отцу весточку в Дударево о том, что это может случиться с минуты на минуту. Не случается. Все в полном неведении.