Мозес

В комнате на втором этаже дома семейства Мердеров была старинная люлька из дерева. Резные картинки изображали мифических существ и отважных героев старинных сказок. Селма застелила люльку свежими простынями и уложила ребенка. Она смотрела на каждую складочку его тельца и ей казалось, что она знает его уже давно, будто эти черты она уже где-то видела. Но мысли быстро оставили её. Убедившись, что ребенок уснул, Селма подошла к книжной полке и вытащила толстую книгу в кожаной обложке. Золотыми буквами на ней было написано «Библия». Девушка открыла где-то в начала и начала читать вслух.

– Некто из племени Левиина пошел и взял себе жену из того же племени. Жена зачала и родила сына и, видя, что он очень красив, скрывала его три месяца; но не могши далее скрывать его, взяла корзинку из тростника и осмолила её асфальтом и смолою и, положив в неё младенца, поставила в тростнике на у берега реки, а сестра его стала вдали наблюдать, что с ним будет, – Селма пропустила пару стихов и продолжила читать, – И вырос младенец, и она привела его к дочери фараоновой, и он был у неё вместо сына, и нарекла имя ему: Мозес, потому что, говорила она, я из воды вынула его, – Селма закрыла книгу и посмотрела на младенца. – Я назову тебя Мозес, – прошептала она.

3.

Прозвучал гудок и своим рёвом перебил грохот десятков токарных станков. Рабочие оторвались от производства и начали отключать оборудование. Когда гудок стих, в цехе были слышны только голоса людей, не машин.

Пятница. Все спешили: домой, в пивную или к женщине. И в радостной суете грядущего выходного никто не хотел терять ни секунды. Необходимо было как можно быстрее потратить вечернюю зарплату, пока инфляция не превратила обеденное повышение оклада в бесполезные бумажки. Самые отчаянные везли в тележках горы мелких купюр по пять, десять тысяч марок, просыпая сотни тысяч на землю, спешили, только бы успеть обменять деньги на несколько бокалов пива и порцию жаркого. Более продуманные рабочие еще в обеденный перерыв сбегали на рынок и потратили утреннюю зарплату, пока доллар не успел вырасти во второй раз за день, обесценивая кучи бумажных марок. Так продолжалось уже довольно долго, но с каждым днем темп роста инфляции только ускорялся. В начале года буханка хлеба стоила семьдесят семь марок, а летом цена подобралась к полумиллиону. Невозможно было отложить деньги, на что-то накопить. Все честные люди жили одним днём. Иначе было невозможно. Но находились и те, кто ловко манипулировал и пользовался ситуацией наживаясь на инфляции. Если обычный человек в то время был миллионером, то продуманные дельцы владели биллионами и биллионами. Их ненавидели, и им завидовали.

Послезавтра надо быть уже свежим и работоспособным. Выходной давали всего один, но никто на это не жаловался, ибо в стране и так была тотальная безработица и бедность, толкающая некоторых на самоубийство. Наоборот все с гордостью говорили, что работают на самом современном и стабильном производстве Мюнхена, а этим похвастаться могли не многие. Выпускал завод детали для машиностроительного комплекса. Вся продукция уходила на экспорт за границу, а спонсировался завод инвесторами иностранцами, но об этом обычно не вспоминали – не патриотично. А патриотизм кипел в умах почти что каждого, и многие пытались направить эту энергию в разной политической деятельности. Под одной крыше завода работали коммунисты, национал-социалисты, демократы. И каждый считал себя единственно истинным патриотом Германии, точно знающий, как возродить страну из краха Версальского мира. Но во время работы все должны были позабыть разногласия, и потому нацист подавал металлическую болвану коммунисту, а демократ-механик помогал с заклинившим станком обоим. Но как только рабочий день заканчивался, они вновь становились непримиримыми соперниками. Едва выйдя за территорию завода некоторые начинали выяснять отношения. Но самые ожесточенные бои происходили если, не приведи господь, пути их пересекались во время демонстраций на улицах города. Выступая под своими знаменами, выкрикивая лозунги, они превращались из отдельных людей в единые организмы, ведомые идеей.

Вилланд Мердер: высокий, худой мужчина с небольшими, словно прищуренными серыми глазами, токарь из второго цеха не был исключением. Несколько дней в неделю он снимал серую робу, облачался в коричневую рубашку и повязывал на руку красную ленту со свастикой. В свободное от работы время, так, как если бы это было его хобби он выступал на стороне штурмовых отрядов, занимался пропагандой и удовлетворял свою потребность в политической деятельности.

Вилланд спешил домой чтобы перекусить и отправиться на пятничное собрание штурмовых отрядов. Чаще всего такие встречи плавно перетекали в пьянку, утоляя не только жажду патриотизма, но и веселья. Напившись, они распевали гимны и кричали лозунги. И от того, даже досуг приобретал идейную окраску.

Вилланд вышел за территорию завода и прыгнул в отходящий от остановки трамвай. Каждый день он опаздывал всего на несколько секунд и, привыкнув, запрыгивал в едущий трамвай с легкостью циркового артиста. Он снял фуражку приветствуя кондуктора и пассажиров. Всех он знал в лицо, но ни с кем знаком не был. Те же люди ездили этим маршрутом изо дня в день, но дальше третьей остановки появлялись незнакомцы, а на пятой Вилланд выходил из транспорта.

Он шел привычным маршрутом к дому предвкушая по обыкновению вкусный ужин, после чего планировал отправиться на собрание штурмовиков в пивную. На протяжении последнего времени так всё и было, но только не в этот вечер.

Вилланд зашел в дом, но не почувствовал привычный, ласкающих нюх запах ужина. Было на удивление тихо. В уме мужчины возникали пугающие картины, начиная от того, что жена его бросила, заканчивая похищением, убийством, суицидом. Да всё что угодно! Ведь он так привык к одинаковым сценариям своего вечера, что небольшое изменение вызывало бурю подозрений. Осторожность и внимательность к мелочам не раз спасали ему жизнь во время войны, но в гражданской жизни это переросло во мнительность и недоверчивость. На любое непонятное событие он выдумывал причины и последствия, волнуясь о том, что было лишь его догадками. То же относилось и к отношениям с женой. В последнее время он взял себя в руки, но раньше ревновал Селму по любому поводу. Супруги ссорились до тех пор, пока Вилланд не начал держать подозрения при себе. Тогда всё стало лучше. И потому вдвойне был удивлен и встревожен муж, что сегодня его оставили без ужина. Он услышал звуки, доносившиеся со второго этажа. Снова в уме промелькнули десятки вариантов того, что возможно происходит. Вилланд подошел к комоду и открыл ящик, обернулся и оглядел комнату: никого. Он копался в вещах и затем приподнял днище и что-то достал. В руках блеснул револьвер. Вилланд попытался тихо взвести курок, но в давящей тишине щелчок был словно раскат грома. Мужчина направил перед собой оружие и легкими шагами подошёл к лестнице. Ступень сменялась ступенью. Потея словно взбирался на гору Вилланд оказался наверху. Он осматривал этаж, ожидая встретить вора, но наткнулся лишь на спящую Селму в одной из гостевых комнат. Она уснула сидя, опершись руками на деревянную спинку стула. Вилланд в исступлении уже хотел покинуть комнату, но супруга открыла глаза и сонным голосом обратилась к нему.

– Откуда у тебя пистолет? – спросила она если не безразличным, то уж точно не удивленным тоном.

– С войны.

– Может уберешь, Вилл? – сказала Селма. Вилланд держал жену под прицелом. Опомнившись, он опустил и разрядил револьвер.

– Селли, объясни, наконец, что происходит? – спросил Вилл.

– Могу задать тебе тот же вопрос. Ты бегаешь по дому с пистолетом! А я всего лишь задремала поле тяжелого дня, – возмущенно ответила она.

– Устала? Отчего? Ты ведь даже ужин не приготовила! – подхватив настрой жены, начал возмущаться и Вилл.

– Тсс! – шикнула на мужа Селли. – Хочешь знать, что произошло? Чудо, вот что, – прошептала она. Вилл невразумительно что-то промычал. Супруга встала со стула и подозвала мужа к люльке. Он подошел и увидел ребенка. Вилланд взял за руку жену и вышел с ней из комнаты. Предвосхищая его вопросы она сама ему всё рассказала.

– … ведь этого мы и хотели! – подытожила Селли.

– Нет. Мы хотели взять из детского дома, – возразил Вилл.

– Какая разница! Так даже лучше. Его появление именно сейчас, подобно чуду.

– Чем же лучше?! Мало того, что ты не можешь родить мне ребенка, – поднял больную тему Вилл, – так еще теперь мы должны принять в семью неизвестно какого происхождения ребенка!

– Ты опять за старое?! – глаза Селли заблестели от проступающих слёз. – Обвиняешь во всем меня, а сам то уверен, что дело не в тебе?

– Заткнись! – закричал Вилл и ударил кулаком об стену. С потолка посыпалась словно мелкий снег побелка. Супруги молчали непримиримо смотря друг на друга. Из комнаты донесся плач ребенка и вывел их из ступора. Селма побежала к малышу, а за ней и Вилланд.

– Подай смесь, – невозмутимо сказала Селли. Вилланд взял со стола бутылочку с чем-то белым, тёплым, и отдал жене. Ребенок притих и лишь причмокивал соской. Неожиданно он показался Виллу таким красивым, безмятежным. Что-то щелкнуло в скупом мужском сердце. Вилл почувствовал: он сможет полюбить этого ребёнка.

***

– Так как ты хочешь назвать ребенка? – спросил Вилланд и погладил обнажённое бедро Селмы. Они лежали в кровати и обсуждали уходящий день.

– Мозес, – прошептала она.

– Что за имя? Еврейское? – приподнявшись на локтях удивленно спросил Вилл.

– Египетское, – возразила Селма, – значит «спасенный из воды».

– Все Мозесы которых я знал не были египтянами, – усмехнулся он и повалился с локтей на спину. Селма обиженно фыркнула и отвернулась от мужа. Вилл не стал с ней больше спорить – обнаженное женское тело обезоруживало, заставляя оставить все доводы при себе.

– Знаешь, если для тебя это так важно, из-за той библейской истории, то пусть будет Мозес. Но по документам оформим его как… ну скажем Мартин. Просто формальность, но так будет лучше для всех. А называть его ты сможешь так, как сама пожелаешь, – сказал Вилл. Селли продолжая лежать спиной к супругу, молчала. Муж дотронулся до её округлого плеча, до нежной бледноватой кожи, и тогда Селма внезапно рассмеялась и повернулась, посмотрев супругу прямо в глаза.

– Ты чудо, – сказала она и поцеловала Вилла. Остаток дня и всю ночь они провели в постели. На собрании СА Вилл так и не появился.

4.

Краешек солнца показался из-за горизонта. Свет был ярко-оранжевым, но не слепящим. Старинные улицы наливались золотистыми лучами, и каждый кирпичик обращался в слиток драгоценного металла. На полчаса старый Мюнхен превратился в легендарный Эльдорадо, но его жители еще мирно спали в своих золотых дворцах.

Солнечный луч подкрался к постели замыслив пробудить спящих – он желал похвастаться своим утренним творением. Луч осветил лицо Селмы пробиваясь сквозь закрытые веки, но девушка лишь поморщилась и перевернулась на другой бок, а свет – истинный царь Мидас, обратил её волосы в золото.

Сладкий утренний сон потревожил вопль из соседней комнаты. Селме казалось, что это ей снится – «ведь откуда в моём доме взяться ребенку?» – думала она в полусонном бреду. Но осколок воспоминаний вдруг выпал из кладовой памяти и пронзил ум. Селма вскочила с постели и побежала на крик. Она взяла ребенка на руки, покачивала и пыталась покормить. Но ребенок, казалось, кричит без причины.

В комнату вошел, почесывая затылок и зевая Вилланд. Он был возмущен, что в единственный выходной кто-то обрывает его священный сон. Подойдя к жене и ребенку, он изменился в лице.

– Думаю, он кричит от боли.

– Что за вздор! – возразила Селли.

– Он явно не здоров! – настаивал супруг. – Взгляни на его кожу!

– Нормальная кожа.

– Оно в сыпи! – сказал Вилл. Селли молчала, но в своём безмолвии начала закипать яростью. – Мы же не знаем откуда этот ребенок! Может его оставили умирающие от голода бродяги, больные и жалкие. Или его мать была больной гепатитом гимнасткой из цирка и за ненадобностью… – продолжал строить бессмысленный догадки Вилл и, увлекшись, перешел грань, и тут Селли не выдержала.

– Ты достал со своей дурацкой фантазией! На любой пустяк придумываешь какой-то бред, начинаешь в него верить и пытаешься убедить других! – повторила в тысячный раз Селли. – Задержусь я вечером у подруги, и ты выдумываешь историю с маньяком, перекинусь я парой слов с мясником и вот у нас с ним уже долгий м бурный роман! – Селли замолчала, только потому, что ребенок стал кричать громче, чем она. Девушка посмотрела на него, затем на мужа, и снова на ребенка.

– Хотя, может в этот раз ты и прав. Не про гепатитную гимнастку, а про болезнь, – она подняла глаза на мужа, – нужно показать его Йохану.

– Вот именно! – победоносно вздернув подбородок, воскликнул Вилл. – Уверен, он уже не спит. Я мигом!

– Стой!

– А?

– Приведи себя в порядок. Ты после ночи весь растрепанный, – сказала Селли и лукаво улыбнулась. Вилл ответил не менее хитрой улыбкой. Они взглянули друг на друга, как два человека знающие одну тайну.

Йохан Шульц жил за несколько кварталов от Мердеров. Вилл прошел мимо пустыря, на котором отец Селмы хотел построить второй дом. Пустырь резко сменился на каменный многоквартирный дом. Его стены оплел вьюн, словно природа боролась с созданным человеком монстром.

Вилланд пришел к дому Йохана и нырнул в первый подъезд. В утренней тишине деревянные ступени жутко скрипели и казалось звук разбудит всех жильцов. Оказавшись перед дверью на втором этаже, Вилл помедлил перед тем как постучать. Время не было даже шести, но доктор должен был уже проснуться несмотря на ранний час. Он стал рано вставать и мало спать после войны.

Вилланд занес кулак, чтобы постучать, но дверь внезапно открылась, и он стукнул прямо в лоб Йохану. Старые товарищи в недоумении посмотрели друг на друга, после чего доктор разразился оглушающим хохотом, позабыв все манеры и обо всех спящих в доме. Его смех стёр остатки неловкости и Вилл начал смеяться вместе с ним. Они прошли в квартиру всё еще смеясь, но тише.

– Майя спит, – пояснил доктор, снимая с шеи полотенце. Он вытер мыло с недобритого лица и провел гостя в комнату.

– Я застал тебя за утренним туалетом? – спросил Вилл улыбаясь.

– Так точно, – по-армейски ответил Йохан.

Они некоторое время еще болтали, вспоминая былое, и гость совсем позабыл о цели визита. Бывшие сослуживцы выпили по две чашки кофе – такого дефицитного продукта, но всегда находившегося у Йохана дома. Часы пробили шесть раз, и хозяин наконец поинтересовался, с какой целью его почтили столь ранним визитом. Вилл резко встал со стула и вспомнил, зачем пришел. Он пояснил ситуацию с ребенком, и Йохан изменился в лице. Его улыбка сменилась на серьезную гримасу профессионала. Доктор ушел в другую комнату и уже через пять минут вернулся в костюме и крохотных очках без дужек – пенсне. В руке он держал, немного перетягивающий на правый бок его худое тельце железный чемодан. До жилья Мердеров они шли молча, лишь изредка перекидываясь взглядами.

Йохан открыл чемодан и среди различных инструментов отыскал резиновые перчатки. Он надел их и приступил к осмотру. Доктор сразу обнаружил те же симптомы, что и вчера у ребенка Циммерманов.

– Всё ясно, – сказал он. – Не страшно, если не запускать, – Йохан вынул тюбик с мазью, еще пару лекарств и объяснил, как лечить ребенка. Селма поблагодарила его и предложила доктору остаться на чай, но он вежливо отказался.

– Скоро проснется Майя, я должен быть рядом. У беременных свои причуды, знаете ли, – сказал Йохан, позабыв о проблеме Мердеров и ненароком задев Селму. Несмотря на это, хозяйка проводила доктора до двери, а перед уходом он обернулся и взглянул на неё, улыбаясь.

– Это очень благородный поступок. – Селли смущенно опустила взгляд. – Уверен он будет здоровым и крепким мальчуганом, когда его родители вернутся, – сказал доктор. Селма не поняла, о чем толкует доктор. Она не успела переспросить, ибо Йохан, быстро перебирая короткими ножками помчался домой, помахав на прощанье рукой. Девушка осталась на пороге в раздумьях, но цепь мыслей оборвалась, так и не обретя смысл, ибо внезапно, в комнате зазвонил телефон.

5.

Селли вбежала в комнату, но Вилл уже снял трубку. Он с серьезным лицом слушал голос из динамика, а жену терзали догадки – ведь ни у кого из их близких друзей телефона нет.

– Так точно! Скоро буду, – Вилл бросил трубку и горящими глазами посмотрел на жену. – Звонил группенфюрер СА, – ответил он на безмолвный вопрос. – Вернусь вечером. А пока приготовь мою форму, – сказал Вилл и пошел завтракать.

Селли разрывалась между ребенком и гладильной доской, на которой величественно возлежала коричневая рубашка мужа. Селма не была против занятий супруга. Она не интересовалась политикой и всё же была убеждена, что Вилл делает нечто полезное на своих собраниях и митингах.

Вилланд надел выглаженную, еще теплую после утюга форму. Несколько минут он красовался перед зеркалом, над чем Селли, проходя мимо, усмехнулась:

– Иди уже, красотка, – она поцеловала супруга в щеку и убежала к ребенку.

Свежесть утренней прохлады испарилась вместе с росой под горячими лучами солнца. Вилланд шел по улице быстрым шагом. Он еще помнил тот случай, когда по пути на собрание, гордо вышагивая в форме штурмовика, он встретился с компанией коммунистов проявивших чудеса коллективизма, избив толпой. Долго они вбивали в его голову идеи Маркса и Энгельса вплоть до легкого сотрясения. С тех пор одинокие прогулки в форме Мердер старался свести к минимуму.

Вилланд вошел в кафе с кричащим, но банальным названием «Вальхалла». Здешние войны боролись с похмельем после вчерашней великой битвы – пятницы. В кабаке веяло запахом солода и хмеля, жаренного мяса и свежей выпечки. На стенах и колоннах висели гербовые щиты, мечи и гобелены. Это место вполне могло сойти за рай для сгинувших воинов. Не хватало только борделя на втором этаже. И «Вальхалла» была одним из тех немногих заведений, не увядших в период инфляции и кризиса.

За дальним столом сидели двое мужчин в коричневых рубашках и пили из высоких кружек пиво – светлое, баварское. Обоих одолевала зевота и Вилл, подойдя к столу, невольно повторил за ними, словно это был тайный знак. Он поприветствовал однопартийцев и, только присев, перед ним на стол опустилась кружка пива.

– Доброе утро, Гер Мердер, – раздался тягучий голос из-под пышных усов щекастого кельнера. – Вы сегодня поздно. И вчера я вас не видел здесь.

– Доброе, Карл. Семейные дела, – не вдаваясь в подробности, ответил Вилл.

– Понимаю. Желаете поесть? Сегодня у нас отличные говяжьи отбивные.

– С утра? Нет, спасибо, я сыт.

– А вот мне принеси чего-нибудь, кишки совсем пустые, – вмешался молодой штурмовик, – и поживее!

– Сейчас, сейчас, Отто, – нахмурившись ответил Карл.

– Вот как с тобой, так Гер Мердер, а я у него Отто! Обращается словно с мальчишкой!

– Может потому, что ты и есть мальчишка? – сказал Вилл и со старшим штурмовиком разразился хохотом. Лицо юнца на фоне его желтых как пшеница волос стало совсем красным, но он промолчал.

Не прошло и четверти часа, как Отто принялся жевать дымящуюся от жара отбивную. Набив мясом рот юнец окончательно замолчал. Второй штурмовик, допив пиво вытер рукавом черные как смоль усы и победоносно поставил кружку на стол. Из нагрудного кармана он достал сигареты и неторопливо закурил.

– Тем не менее, они – будущее Германии, – сказал мужчина кивнув в сторону Отто и выпустил густую струю дыма.

– Да и мы еще не старая плесень, Генрих! – сказал Вилл.

– Нет, я о том… – начал Генрих, но его прервал гудок автомобиля возле пивной. Все трое вскочили со своих мест и побросали на стол кучу помятых денежных знаков. Вилл залпом допил остатки пива, а Отто запихал огромный кусок мяса в рот. Сослуживцы направились к выходу.

На улице их ждал грузовик, забитый людьми, плакатами и флагами. Троица из «Вальхаллы» запрыгнула в кузов, и машина тронулась, ревя мотором.

На узких лавках вдоль бортов грузовика сидело не меньше дюжины коричневорубашечников. Группы по три-четыре человека высаживали в обозначенном месте для демонстрации и агитации. Они хватали яркие флаги, кричащие о своих целях транспаранты и несли своё слово в массы.

– Куда нас сегодня? – спросил Вилланд.

– Где-то в северной части, – ответил Генрих.

– Гиблое местечко.

Вид за бортом сменился на бедные кварталы и по ухабистым дрогам грузовик мог лишь плестись, объезжая ямы и кочки. Внимание Вилланда похитил чумазый мальчишка. Он вылетел из булочной с хлебом в руках и с невероятной для ребенка скоростью, побежал прочь. Следом вышел разгневанный мужчина и закричал: «Вор!». Несколько человек оглянулось на вопль, но маленький разбойник уже скрылся с добычей.

Десятки раз точно так же Вилланд убегал с украденной едой по улицам беспощадного к сиротам города. Или же морочил голову вопросами прохожим пока напарник обчищал карманы жертвы. Но попался в руки закона он еще в те годы, когда не так уж трудно измениться, а привычки еще не стали частью натуры. Тогда Вилл понял, что возможно вчера он спас от тяжбы беспризорничества и неизбежного преступного будущего одного ребенка. И по телу растеклось приятное тепло добродетели.

– Так что ты хотел сказать про наше будущее? – спросил Вилланд. Генрих непонимающе покачал головой. Вилл кивнул в сторону спящего на лавке Отто.

– А ты об этом, – Генрих почесал затылок. – Молодые, не связанные браком, детьми, работой – наша главная движущая сила. Их необремененные умы проще настроить на борьбу за идею. Не дорожа более ничем, они будут умирать и главное не страшась убивать. – на мгновение Генрих стал похож на безумца, но Вилл промолчал. Ведь он верил, что борется за счастье немецкого народа, а сослуживец, казалось, говорит о его тотальном порабощении.

Грузовик остановился, скрипнув тормозами и троица вышла, водрузив на себя плакаты, флаги, а Генрих прихватил еще и рупор.

Машина уехала, оставив за собой облако пыли. Через пару часов за активистами должны были вернуться, а они обязаны отчитаться за выполнение задачи.

Сослуживцы выбрали самое людное место – дорогу пролегающую между домами к рынку. Представление начиналось. Генрих выкрикивал через рупор лозунги и программу Национал-Социалистической Рабочей Партии Германии. Обещания благополучия и счастья лились как из рога изобилия: «Выберете нас, и мы приведем страну к процветанию и былому величию, и покончим со всеми врагами Германии!» Юный Отто бегал и раздавал прохожим листовки, особо уделяя внимание молодым девушкам, будущим «матерям немецкого народа», как говорил сам Отто, когда хотел соблазнить одну из них. Вилланд же упорством и неподдельным энтузиазмом размахивал большим флагом с партийной символикой и золотистыми буквами N.S.D.A.P.

Речи Генриха уже шли по пятому кругу, листовки Отто закончились, а Вилланд устав, лишь вяло размахивал флагом. Они ожидали скорейшего прибытия грузовика, ибо жара становилась невыносимой. Но вместо машины на дорогу вышли четверо мужчин с красными повязками на плечах.

– Коммунисты, – прошипел Генрих. Этому дню не суждено было пройти мирно.

– Прочь отсюда! Это территория красных!

– Да неужели?! – воскликнул Генрих и, бросив рупор, вытащил из внутреннего кармана маузер. Двое оппонентов вздрогнули, когда дуло пистолета черным глазам посмотрело на них. Третий коммунист выхватил пистолет, но Генрих оказался проворнее и прострелил ему левое колено. Раненный выронил оружие, начал стонать и браниться. Оставив знамя, подошел Вилланд и, достав пистолет, встал в одну шеренгу с Генрихом.

– Ублюдок! Вот она, ваша коричневая справедливость! – тяжело дыша, сказал коммунист.

– Заткнись! Проваливай к своим жидовским хозяевам! – грозно сказал Генрих.

– Большевистские прихвостни! – добавил Вилланд.

– Вилл? Вилланд Мердер?! – словно из закоулков памяти возник знакомый голос и выхватил из реальности. Вилл вновь оказался на полях Великой Войны. Свист пуль, взрывы снарядов, крики – сливались в единую симонию смерти. Третий ряд, седьмая скрипка ля минор – это свист минометного снаряда, летящего прямо в окоп к солдатам. Они слишком заняты стрельбой, чтобы глядеть в небо, и не подозревают, что смерть уже в пути: рассекает воздух и набирает скорость для последнего удара. Один молодой солдат опустился в окоп перезарядить винтовку. Руки тряслись и патроны просыпались на землю. Среди десятков и сотен гильз он не мог найти свои патроны, втоптанные в грязь. Сквозь шум и грохот он услышал, как кто-то кричал: «Вилл! Сюда!» Он поднял голову и увидел, что в дальнем конце окопа машет рукой товарищ. Вилланд бросил поиски и в полуприседе побежал к нему. Но удар в спину прервал бег и Вилл пал лицом ниц оглушенный взрывом. Он чувствовал, как его засыпает землей. Словно дождь она летела, погребая все под слоем коричневой каши. Вилл перевернулся на спину, но лучше бы он не смотрел: по небу летела чья-то оторванная конечность, а на месте где солдат был пару секунд назад возникла гигантская воронка. Он еще не понял до конца, что произошло, адреналин в крови и боль заглушили страх. Смерть была так близко, в который раз. Вилла взяли подмышки и поволокли. Он запрокинул голову и увидел того солдата, что махал рукой. "Мартин, Мартин Кёлер" – с трудом прошептал Вилл, и потерял сознание.