Мозес

Кризис нарастал, и в один осенний вечер, штурмовики получили команду и окружили огромную пивную Бюргербройкеллер где выступал фон Кар и вместе с ним на трибуне все высшие чины. Вилланд с товарищами стоял в оцеплении, пока Фюрер в пивной устраивал представление. Им сказали, что сегодняшний день навсегда изменит Германию. Но как изменит, они еще не знали.

Попытка путча провалилась. В стычках с полицией были ранены Отто и Генрих. Виллу повезло больше. Достаточно ему уже было ранений в этом году. И через пару дней, несмотря на запрет властей НСДАП и Штурмовых отрядов, Вилл продолжил службу, как и многие, но под другим названием организации.

***

Мозес рос и крепчал. К зиме он уже уверенно ползал по дому как полноправный хозяин. Он не знал, что вскоре будет не единственным маленьким существом в доме, а любовь и обожание родителей придется делить с кем-то еще. Пока он лишь видел, что у мамы растет живот, и она стала чаще кричать на папу. Воспоминания о настоящих родителях стерлись и вряд ли есть на свете сила, способная оживить образы первых трех месяцев жизни.

Когда улицы города покрылись снежной простыней и детский взгляд, завороженный падающими за окном белыми хлопьями, приводил в восторг и умилял взрослых, мама внезапно исчезла. Проходили дни. Отец был дома не часто, а няня оказалась довольно скучной. Тоска охватила маленькое сердце. Но неожиданно, свет дней его вернулся. Мама пришла поздно вечером вместе с папой, который держал в руках сверток. В нём был совсем крохотный человечек. Мозес не мог и предположить, что кто-то может быть меньше чем он. Отец поднес его совсем близко к ребенку и сказал:

– Знакомься, это Йозеф.

Часть 2

1.

Холодным днём серая земля побелела, словно кто-то разлил молоко, а ветви деревьев остекленели в руках загадочного скульптора. Смолкло пение птиц, и натужный крик пернатых больше не мешал спать по утрам. В город пришла зима.

Детский взгляд устремился в непроглядную пелену густых облаков. Что-то холодное и мокрое коснулось лица ребенка. Он недовольно сморщился и едва слышно простонал. Несколько штук попало на губы и в рот – ему понравилось. Он высунул крохотный язычок, стараясь поймать еще парочку загадочных капель. Но у даров небесных были другие планы. Застывшее белое нечто угодило прямо в глаз ребенку и отдалось дрожью по всему тельцу. Сквозь всхлипы пробилась сверкающая слезинка, и скатилась по пухлой щеке.

– Ой! – вскрикнула няня и с ребенком на руках поспешила в теплый дом.

Желтое существо из камина одарило теплом и мягким светом сидящего рядом малыша. Он обратился к таинственному другу набором звуков, но тот молчал. Он сказал громче – нет ответа. Только редкий глухой треск давал надежду на взаимность. Ребенок подполз ближе, чтобы лучше расслышать, что пытается сказать друг. Не понятно. Еще ближе. Тепло начало жечь, но интерес был сильнее. Он протянул руку к собеседнику.

– Мозес! – испуганно вскрикнула няня, и ребенок обернулся на знакомый звук. Это был очень странный звук, он отличался от других. Когда кто-то издавал его, большие люди смотрели на ребенка, улыбались, или хмурились. Он настолько привык к нему, что едва услышав этот звук, начинал искать, кто же хочет посмотреть на него. А через пару лет, он будет считать, что это слово и есть он сам. Но пока, он безымянный исследователь со своим собственным языком и представлениями о мире. Живой, чистый ум. Не ведающий заблуждений человеческих слов.

Матери не было дома уже несколько дней, а отец появлялся лишь по вечерам и снова куда-то уходил. Только няня оставалась с Мозесом все эти дни. Однако он недолюбливал её за страшную родинку на щеке и горьковатый вкус груди. Мама же была красива, а грудь её сладка, но молока в ней не было. Он отчаянно её сосал, но каждый раз его возвращали нерадивой няне, смеясь над бестолковыми попытками добыть молоко.

Мама вернулась поздно вечером, когда Мозесу полагалось уже спать. Но ради такого события няня посмела нарушить священный сон ребенка. Он не сразу узнал маму – живот стал меньше, а груди больше. Признав её, Мозес радостно замахал ручонками, ударив в подбородок державшую его няню. Папа тоже был здесь, и улыбался, а в руках его был какой-то сверток. Мама бросила прямо на пол букет красных роз подаренный, видимо, в честь возвращения, и кинулась к ребенку. Она осыпала его поцелуями и нежными словами. Мозес снова почувствовал себя счастливым.

Загадочный сверток поднесли совсем близко, ребенок насторожился. Отцовская рука скинула тонкую ткань. Мозес увидел маленького человека, мирно посапывавшего на папиных руках. Все кого Мозес видел раньше были большими, и он даже предположить не мог, что на свете есть кто-то, меньше него. Настолько человечек был крохотный, что помещался в паре отцовских ладоней.

Родители часто повторяли незнакомое слово – Йозеф. «Наверное, он Йозеф, как я Мозес» – бессловесно подумал он.

Темная сторона любви овладела сердцем старшего сына. Он еще не знал, как это называется, но чувство, запомнит навсегда и не раз в жизни еще с ним столкнется. Позже узнает, что имя ему – ревность. Мама обнажила грудь и прижала к ней младенца. Он жадно присосался и, причмокивая, принялся за дело. Пораженный Мозес с завистью глядел на них. Взрослые что-то сказали и все вместе засмеялись. Няня передала старшего в руку матери, и она приложила его ко второй груди. Мозес ощутил вкус молока, куда приятнее, чем у кормящей няни. Но торжество трапезы омрачил вид конкурента, посасывающего грудь напротив. За короткую жизнь, Мозес не научился делиться, и маленького человека воспринял не иначе, как соперника. Он покусился на самое ценное и даже молоко от того казалось горче. Мозес сосал, не отрывая взгляд от Йозефа. Это мгновение глубоким отпечатком тяжелой литеры осталось в потаенных уголках бессознательного.

За окном протяжно завыл ветер. Йозеф широко раскрыл глаза и оторвался от груди. Такое он слышал впервые, и не понимая, что происходит, разрыдался. Мозес с чувством превосходства посмотрел на него. Он уже давно не боялся ветра. Папа забрал Йозефа на руки утешить, а Мозес самодовольно продолжил поздний ужин.

***

В доме зажглись разноцветные электрические лампы. Такое обилие красок дети еще не видели. Те, кто уже умел ходить, тянули ручонки в надежде прикоснуться к еще одной тайне бытия. Но даже самому старшему не хватало роста, и после отчаянных попыток, усаживался обратно на пол изучать затейливые узоры на ковре, забыв о далеких лампах над головой.

Входная дверь распахнулась, и в дом ворвался порыв ветра и снега. Вошел мужчина с зеленым деревом под мышкой и все, почему-то радостно захлопали. Взрослых было много, и каждая пара пришла с ребенком. Мужчина внес дерево и установил в центр комнаты. Все принялись украшать казненное растение безделушками, а кто-то вешал бумажки с картинками, на которых дети весь вечер рисовали – то были старые бумажные марки, потерявшие всякую ценность. Лысый гость с рыжей бородкой запел, и все подхватили незатейливый мотив. Дети ощутили себя словно в церкви.

Это было первое рождество братьев. После церковной службы в их доме собралось много народа – взрослых и детей. Гости умилялись и все твердили, как похожи братья, ведь не все знали, что Мозес не родной ребенок, а потому искали сходства между двумя совершенно чужими людьми. «А у старшенького твой нос и губы» – говорили они и мать, каждый раз смущалась, после такого заявления не решаясь сказать правду.

Мозес с восхищением смотрел на рождественские атрибуты и показывал на все незнакомое пальцем. А хоровое пение захмелевших взрослых вызывало чувство благоговения перед энергией толпы.

Йозеф, пока еще не крещенный и не одаренный духом рождества непонимающе озирался по сторонам. К чему все эти песнопения и танцы вокруг наряженного дерева – было для него загадкой. Позже его крестят, но понятнее всё равно не станет. А пока, его укладывают спать. Старший брат задержался в гостиной подольше. Его лепет и восхищенный взгляд пленил гостей.

Когда и старшего брата уложили спать, рождественская ночь только начиналась.

2.

Победоносным маршем, под гимн пения птиц и журчание ручьев в город вошла весна. Жизнь пробуждалась, почуяв тепло. Стали выползать пауки и мухи, просыпаться жуки. Мир был удивительным откровением для тех, чья жизнь столкнулась с весной впервые. Для кого времена года еще не превратились в бесконечный круг банальностей, но каждый новый месяц, был словно полетом на далёкую, незнакомую планету.

Братьев Мердеров вывели на прогулку. Мозес уже умел уверенно сидеть и под чутким наблюдением матери копошился в траве перед домом. Она сидела в прутовом кресле посреди расцветающего сада и покачивала в руках окрепшего за зиму Йозефа. Он глядел в голубое небо, не понимая, для чего оно нужно, такое большое и величественное, если на него всё равно мало кто смотрит. Ему нравилась солнечная погода, всё становилось ярким, блестящим, можно было всё хорошенько рассмотреть. Йозеф бросил взгляд на причину искрящегося дня и ласкающую кожу тепла. Было больно. На какое-то время мир исчез за белыми пятнами, словно его накрыли простыней. Казалось, никогда уже не вернется всё то немногое, к чему он успел привыкнуть – лица родных, узоры на ковре в гостиной, глубокое синее небо. С грустью, он уже готов был принять свою судьбу. Но пятна стали исчезать. Небо опять засияло синевой, а мама с удивлением склонилась над ребенком и смотрела в пораженные глаза. В тот день Йозеф понял – слишком яркий свет ослепляет.

Родители осознали, что у Мозеса нет дня рождения. Волокита с документами затянулась, но там рано или поздно придется указать дату. Проведя несложные расчеты, мама и папа предположили, что Мозес родился весной. Но когда именно, стало предметом споров. Оба родителя внезапно вспомнили об астрологии и надеялись выбором фиктивной даты рождения повлиять на будущую личность сына. Отец настаивал на Овне, мать – на Тельце. И оперируя загадочными описаниями из странных книг, они почти рассорились на пустом месте. Но кому-то из них вдруг пришла идея.

Мозес как раз закончил изучать спинку божьей коровки, когда к нему подошли родители, держа в руках странную бумажку. На ней было много символов, построенных в клетку. Мама потрясла листом перед ребенком. Мозес потянул навстречу руку и только слегка прикоснулся, как она отдернула лист, прислонив палец к тому месту, куда ткнул ребенок. «Двадцать второе мая – Близнецы» – разочаровано произнесли оба родителя. Мама смяла календарь.

– Не каждому дано выбрать дату своего рождения, – тихо произнесла она. Никто, кроме теплого весеннего ветра её не услышал.

– Решено. Двадцать второго мая день рождения Мозеса, – сказала Селма неожиданно даже для самой себя грубым тоном, не терпящим споров. Удивленный муж кивнул. Мозес пока не знал, что теперь в его жизни есть один день в году, когда окружающие веселятся от того, что кто-то, когда-то родился. Но ему сейчас было не до таких глупостей, ведь он только что нашел настоящий муравейник и палкой собирался измерить глубину тоннелей.

К назначенному дню право на праздник было официально задокументировано: «22 мая 1923 года, Мартин Мердер, город Мюнхен» – значилось в свидетельстве о рождении. Супруги долго спорили, считается ли 1 год за юбилей.

Торжество было назначено в тесном, почти семейном кругу. Помимо Мердеров присутствовала чета Шульц – Йохан и Майя, а также их дочь Роза. Она всего на пару месяцев старше Йозефа и примерно на столько же младше Мозеса. Из всех знакомых только у семьи Шульц была дочь одного года с братьями Мердрерами. От того, взрослые то ли в шутку, то ли в серьез сватали своих детей. И уже решали, за кого из братьев Роза выйдет замуж. Обильно заставленный пищей праздничный стол так и остался только миром запахов для беззубых малышей, и чем больше пустых бутылок оказывалось под столом, тем громче были разговоры взрослых. Чуть не подравшись, не помня позже из-за чего, отцы на утро просили друг у друга прощение. В итоге, детский день рождения прошел как шестидесятилетний юбилей отставного гауптмана.

3.

Гигантским зеркалом простиралось на сотни метров озеро, отражая проплывающие в небе облака. Погода стояла на удивление безветренная. Беспощадное солнце, словно погонщик плетью загоняло в спасательную прохладу отдыхающих. Бродячие псы тоже не прочь были омочить шерсть, а затем как следует встряхнуть шкурой, обдав каплями очередных зевак.

Семьи Мердер и Шульц выбрались на лоно природы после душной недели в городе. С собой они взяли пару корзинок с едой и пивом. Мужчины, окунувшись в озеро, сошлись на том, что лучше охладиться изнутри. Они сидели на берегу и потягивая пиво, пока то окончательно не согрелось. Жены из воды следили за играющими на берегу детьми, иногда обрызгивая их и весело смеясь, но им это не очень нравилось. Да и как может быть речь о бестолковых играх, когда малыши были заняты серьезными наблюдениями. Мозес заметил, что с Розой что-то не так. Она чем-то отличалось от него с братом. После принудительного купания в озере, когда тайные покровы мокрых трусов были сорваны, он понял в чем дело. Им овладело непреодолимое желание рассмотреть поближе удивительное отличие. Роза с недоверием посмотрела на подползающего натуралиста. Он шел навстречу к открытию, а к коленкам лип песок. И вот уже мальчишка протянул руку к заветной цели, как на него обрушилось неожиданно тяжелая рука Розы. Она и раньше не подпускала его к себе близко, но теперь, похоже, он перешел невидимую черту дозволенного. Мозес рухнул с колен на бок, окинул её обиженным взглядом и уполз подальше от обоих детей. Йозеф наблюдал за всем без интереса, каким бы там не были отличия Розы. Когда сцена битвы окончилась, он опять вернулся к проектированию пирамидок из песка.

Мозес сидел повернувшись спиной к Розе и брату. Он всё раздумывал о причине такого отношения, но ответа не находил. От глубоких детских мыслей его оторвали звуки позади. Он обернулся, и сердце забилось чаще, лицо налилось румянцем, ведь на его глазах Роза делала с Йозефом то, что он хотел с ней – анатомическое исследованием. Мозес встал на ноги, что делал не часто, и ускоренно направился к парочке. Йозеф принимал лишь пассивное участие в исследовании, однако кулак брата пришелся именно на его лицо. Он ничего не мог знать о ревности в отличие от повидавшего жизнь Мозеса и потому искренне удивился такому поведению. Тем не менее, оставлять это безнаказанно он не собирался и Мозес получил уже второй удар за сегодня. К его счастью, больше затеять ссору было не с кем, а на удар Йозефа он отвечать не стал. Конфликт был исчерпан. Это был самый первый раз, когда браться подрались из-за женщины.

Сценка детского театра осталась незамеченной взрослыми, и когда пиво отцами было выпито, а жены позагорали, оба семейства направились обратно в город.

***

Лето пролетело, так и не раскрыв все свои тайны. Пришедшая следом осень внушала страх и трепет перед ночными грозами и раскатами грома. Братья пытались перекричать друг друга в такие жуткие ночи, чтобы мама подошла к нему первой. И на этом соперничество не заканчивалось. За прошлые обиды Мозес старался во всем и всегда быть лучше брата, и Йозеф невольно становился участником этой гонки. Старший брат был очень горд тем, что первым научился говорить, несмотря на то, что просто чуть дольше Йозефа жил на этом свете. Этим он тоже был горд. Болтал Мозес часто без умолку и бестолку, повторял по кругу все известные ему слова, иногда менял их местами. Взрослых же это только забавляло, когда из генератора случайных предложений получалось что-то даже отдаленно осмысленное.

Слов от Йозефа ждать пришлось дольше. На свой первый день рождения, в декабре, он, молча, наблюдал за царившей праздничной суетой. А на рождество, когда Мозес уже подпевал пьяному хору гостей, младший все так же тихо наблюдал за происходящим. Но говорить он уже научился, но являл это так редко, что родители всегда прислушивались к его немногочисленным словам. В отличие от неустанного пулемета Мозеса, так старательно привлекавшего к себе внимание, но ставший уже скорее фоновым шумом, и всё чаще, родители начинали игнорировать его лепет. Обида Мозеса росла.

***

Тихим вечером отец распахнул ногой дверь и торжественно внес в дом непонятный ящик, пахнущий новизной и сверкавший лаком. Блестящие ручки устройства так и манили их покрутить. Семья с восхищением смотрела, как он устанавливает вещь на ножки, а затем включает в розетку. Дети подошли совсем близко. Отец повернул ручку, и грубый мужской голос вырвался из коробка. Братья вскрикнули, а Йозеф еще и шлепнулся на пол. Братья долго ходили вокруг ящика стараясь понять, откуда берется голос. Родители смеялись, свысока смотря на детей. Йозеф дернул черный провод, голос замолчал. Ребенок испуганно посмотрел на отца «Сломал» – подумал он. Шнур кто-то выхватил из рук. С недовольной миной, на брата смотрел Мозес. Он вставил его обратно в розетку, и дом залился музыкой. Родители заулыбались, а старший брат пустился в безудержный пляс.

Со временем, радио стало лучшим другом Мозеса. Он мог часами сидеть возле него. Родители были удивлены, что сын слушает выступления политических деятелей и экономистов, бывших военных и артистов. Всё это не укладывалось в образ трехлетнего ребенка. Мозес со своеобразной критикой подходил к отбору передач, достойных его внимания. Когда оратор говорил так, словно умирал перед микрофоном, ребенок засыпал прямо возле радио. Мозеса привлекала манера много и громко говорить, как он сам любил это делать. И попадись в эфире подобный оратор, Мозес буквально прилипал к радио и с восхищением вслушивался в речи. Но Йозеф не разделяли восторга брата, а резкие заявления, скорее пугали, чем вызывали трепетное восхищение. И отец был разочарован, что его долгожданный, не оправдывал ожиданий, а безродный подкидыш стал потихоньку воплощать всё то, что он хотел видеть в Йозефе. И тогда, строгий отец стал больше уделять внимания младшему сыну, а старшего, оставлял на попечительство мягкосердечной матери, баловавшего его и оставляя часто безнаказанными шалости. Обоим детям, стало не хватать внимания второго из родителей – Мозесу – строгости отца, Йозефу – любви матери. Они взросли, Мозес, сам того не осознавая искал для себя твердой руки, того кто смог бы руководить им и наставлять, ограничивая его разбалованную сущность. Йозеф же, напротив, уставший от бесконечного контроля отца старался делать всё наперекор, даже если это была самая незначительная вещь в мире. Но ему не хватало смелости прямо заявить о своей жажде свободы, и раз за разом подчинялся строгой руке отца. И тяжелым грузом откладывалось в его душе горечь, готовя почву для бунтарства. Но пока он был совсем мал, а отец имел власть над ним.

4.

1930-ый год. Последнее лето свободы и детства. Совсем скоро, братья пойдут в школу. Конец настанет сну до обеда, играм до заката и бесцельным блужданиям по улицам. Время взрослеть. Время понять, что значит стать достойным членом современного общества: много зарабатывать, завести семью и в окружении внуков и правнуков умереть в теплой постели своего роскошного особняка. Испустить дух под одобрительные речи священника, друзей и родственников: «Он добился всего, что ценит общество, а что он сам для себя хотел – нас не волнует». Незнакомцы, взглянув на роскошную церемонию похорон, скажут: «Всё как у людей!» И под звуки траурного оркестра опустят гроб с бледным лицом усопшего застывшего в вопросительной гримасе: «А зачем всё это было?». И гранитный камень водрузиться над могилой со словами скорби и восхищения. Случайный прохожий, прочтя надписи, подивится: «Какой был человек!» в то время, пока его тело будет пожирать тлен.

Но сейчас, все двери открыты, умы чисты, а тела молоды и бодры. У них пока еще ничего нет, а потому, они свободны.

– Нет, не так! – сказал Мозес и топнул ножкой, —Там жила злая ведьма. Её заперли и сожгли в своём же доме. А было это тысячи лет назад! – добавил он и кивнул круглой головой похожей на мяч.

– Глупости! Я в такое верила только когда была совсем маленькой, – возразила Роза, разменявшая уже седьмой год жизни. – Такого, быть не может!

– Может!

– Не может!

– Откуда ты знаешь? – Мозес прищурил светло карие глаза с едва заметным оттенком зеленого и пристально уставился на подругу.

– Антикварщик Ицхак рассказал мне другую историю.

– Врешь! Как раз он мне и рассказал про ведьму!

– Сам врешь! А я знаю настоящую историю! —сказала Роза вздернув маленький курносый носик. Лицо Мозеса покраснело.

– Ну, расскажи её нам, раз ты такая умная! – сказал он и непримиримо сложил руки на груди.

– Слушай. Только не описайся, малыш! – насмехалась Роза, но Мозес уже был в предвкушении истории.

– Давным-давно, – начала она и Мозес фыркнул от банальности вступления, – когда город был просто деревней, на том месте где сейчас пустырь стоял единственный каменный дом. Он был сложен из многих кирпичиков и жил в нем богатый землевладелец – Олаф. Народ ненавидел весь их род за жадность и жестокость. Веками о них ходила дурная молва, а Олаф решил исправиться. Но люди не приняли его доброту и во всех делах видели зло. Однажды он подарил крестьянам новую мельницу. Люди с подозрением отнеслись к этому, но стали на ней работать. Через месяц, тяжелая балка, подпирающая крышу, упала и придавила двух человек. Среди них был молодой жених Элли, в которую годами был влюблён землевладелец. Расползлись слухи, что он всё специально подстроил, дабы избавиться от конкурента, ведь Олаф был очень одинок. Единственный с кем он хоть иногда общался – его слуга. Человек, прекрасно выполняющий свою работу, но начисто лишенный эмоций. А с ним, казалось, всё равно, что один. Каждое утро он бил в звоночек, перед тем как подать хозяину завтрак. Ровно в 6 часов. Во время завтрака, обеда и ужина Олаф думал о Элли. Она с детства была к нему добра. Когда все другие дети презрительно покидали общество наследника рода тиранов, она просто играла с ним, не задаваясь вопросом, кем были его предки. Повзрослев, они стали видеться реже. Она работала в поле, а ему было не позволительно шататься с крестьянской девчонкой. И даже когда родители Олафа умерли, он лишь робко наблюдал за своей уже повзрослевшей, прекрасной подругой. Он любил её, но не мог подступиться и к порогу дома Элли. Особенно после того, как Олафа стали считать убийцей её жениха. Он старался забыть девушку, уезжая в большие города, общаясь с высокородными дамами, и теша себя неведомыми развлечениями. Но всякий раз, он возвращался, и его сердце вновь наполняла тоска. И однажды, он решил покончить с собой. Петля туго обхватила шею, а шаткий табурет сам уходил из-под ног. В глазах Олафа застыл ярким светом образ Элли. «Сейчас, это всё закончится. Лучше ад подземный, чем ад на земле» – думал он. Землевладелец поднял ногу, чтобы сделать шаг в пропасть, но вдруг, услышал голос:

– Стой. Ты еще не готов, – прозвучало в голове.

– Кто ты? Дух?

– Я тот, кто может тебе помочь, – ответил голос. Повеяло холодом.

– Но как? Все ненавидят меня за грехи моих предков, но я не могу исправить это за сотни жизней! И Элли, – он запнулся, на глазах заблестели слёзы, – она теперь тоже меня ненавидит!

– Ум людей двойственно устроен. Не обязательно менять прошлое чтобы изменить отношение людей к нему.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Из всех деяний твоих предков, люди запоминали только плохое. Просто по инерции они видели во всем злой умысел, даже когда хозяин намеревался сделать добро. Не в моих силах менять историю, но я могу изменить отношение к ней. Люди будут почитать твой род как благороднейший, а тебя добрейшим господином всех времен, – голос стих, комнату окутала ночная тишина. Землевладелец задумался.

– Но ведь это не за просто так?

– Ты прав. Закон этого мира – баланс: если хочешь получить, ты должен отдать.

– Ты хочешь, чтобы я отдал свою душу? – спросил Олаф. Голос разразился нечеловеческим хохотом и заполнил каждый уголок дома, проникая во все потаенные щели.

– Вы, люди, с чего-то решили, что можете распоряжаться свой душой, продавать или отдавать, но это не так. Это она может распоряжаться вами, но не вы ей, – ответил голос, но Олаф не понял откровение духа.

– Тогда, что же ты хочешь, незримый друг?

– За каждый год, проведенный в этом доме с твоей возлюбленной, я буду забирать из стены по кирпичику, пропитанному счастьем. – Олаф окинул взглядом дом. На таких условиях кирпичей ему должно хватить до самой старости, и еще останется.

– Но, в чем подвох? – недоверчиво спросил он. Голос вновь разразился громогласным смехом.

– Ни в чем. Я просто буду забирать кирпичики там, где больше всего счастья. И всё.

– Хорошо. Я согласен. И что мне делать?

– Для начала, вылезь из петли. – Олаф повиновался.

– Что теперь?

– Просто иди спать. Но помни, что отныне цени каждый день, ибо жизнь человеческая скоротечнее, чем вам кажется. – Олаф напрягся. Голос покинул его, и больше не отвечал. Землевладелец лег спать в ожидании счастья.