Мозес

– Мартин… – повторил Вилланд, держа на мушке своего спасителя.

– Вот так встреча, Вилл, – совсем безрадостно сказал Мартин.

– Как ты… почему ты с… – еще не придя в себя, пытался что-то сказать Мердер.

– Как я здесь оказался и почему с коммунистами? Могу задать тебе тот же вопрос. Но боюсь у каждого своя длинная история, а сейчас, похоже, не подходящий момент для бесед и теплых воспоминаний. – Повисла пауза, и только стон раненного, нарушал тишину.

– Я удивлен, Вилл, какой из тебя нацист?! – добавил Мартин. Троица в коричневых рубашках переглянулась. Щелкнул затвор пистолета.

– Мартин, уходи, – дрожащим голосом сказал Вилл и направил ствол на Кёлера.

– Вот так значит? Так ты мне хочешь отплатить? – ответил он и сунул руку во внутренний карман

– У него пистолет! – истерично закричал Отто.

Вилланд нажал на спусковой крючок. Из дула вырвалось пламя, неся с собой смерть в несколько грамм свинца. Мартин вскрикнул ужаленный пулей, да так и упал с рукой в кармане. Из груди хлынула кровь. Вилл выронил пистолет и тяжело задышал, словно выстрелил не он, а в него. Мердер бросился к Кёлеру. Он звал его по имени, словно из пропасти. Мартин еще был в себе, посмотрел на Вилла и улыбнулся. Он вытащил из кармана руку, сжимая в ней фотографию, не пистолет, и протянул старому товарищу. Фото с фронта. На нем они словно мальчишки беззаботно позировали с винтовками. У Вилла выступили слёзы.

– А знаешь, зачем тогда в окопе, я звал тебя? – ухмыляясь, спросил Кёлер. Вилл отрицательно покачал головой. Мартин с трудом засмеялся, потом всё тише, и в одно мгновенье стих. Вилл звал его и трепал за воротник – тщетно. Он стал взывать к творцу, подняв голову к небесам, но молитвы его, остались не услышаны. Вилл разжал кулак Мартина и взял фото. Черно-белую картинку окрасила алая кровь. Спустя пару минут подъехал грузовик полный нацистов, а коммунисты бросились в россыпную. «Почему, почему они не могли приехать чуть раньше» – сокрушался Вилл. Напарники погрузили его в машину, иначе бы он так и сидел подле тела своего друга. Друга, которого, он убил.

6.

Доброе утро, Майя! – воскликнул Йохан, оторвавшись от газеты, когда в гостиную вошла высокая, кареглазая женщина с короткой под мальчика стрижкой. На ней был шелковый коричневый халат, а пояс слегка затянутый на животе беременной болтался словно маятник.

Йохан взглянул на стрелки часов – они перевалили за полдень. Утро у Майи начиналась поздно, не раньше десяти, а забеременев, спала до самого обеда.

Она сладко зевнула и пожелала доброго утра в ответ. Йохан с нетерпением принялся рассказывать последние события.

– … и он взял больного ребенка у Циммерманов! Вилл поступил очень благородно! – восхищался Йозеф добродетелью Мердеров, но Майя не разделила его восторга.

– Он не знает.

– О чем ты?

– Вилланд не знает, что ребенок еврей, – прямо сказала Майя, и ушла на кухню, оставив мужа в кресле со свежими газетой и сомнениями.

В дверь постучали. На пороге в полумраке подъезда стоял тот, кого доктор ждал меньше всего.

– Что ты знаешь о Вилланде Мердере? – спросил гость.

***

Вилл не стал ужинать. Весь вечер он сидел за столом перед тарелкой и молчал, стеклянными глазами глядя в одну точку. Селли безуспешно пыталась узнать, что с ним, но муж, словно не видел и не слышал её. Затем Вилл надел старую солдатскую форму и в таком виде ходил по дому, напевая песни. Селли уже решила, что муж сходит с ума, но внезапно, прямо в форме, Вилл лег спать.

Утро сквозь окна проникло в дом, истребляя тьму даже в самых потаенных уголках, а звон будильника рассеял остатки сна. Начало дня выглядело бы вполне обычно, если бы Вилл не проснулся в кровати один и в мятой солдатской форме. Он не помнил вчерашних выходок и был искренне удивлен такой пижаме. Вилланд надеялся встретить жену на кухне, но и там было пусто. Ему казалось – он что-то забыл, что-то очень важное, но не мог вспомнить.

Вилл шел по улице, размахивая портфелем, и напевал популярную песенку. Утро было прохладным и свежим, впервые за последние недели лета. Он жадно хватал ртом воздух, пока тот еще не раскалился и почти пританцовывал, когда бежал к отходящему с остановки трамваю. В голове так и крутилась мысль – «Какое чудесное утро!».

Вилл протиснулся через толпу, и спрыгнул на своей остановке. От завода потянула знакомым запахом мазута. На этот пленительный аромат стекались толпы людей, спешащих насладиться им в ближайшие рабочие часы. Вилл почти влился в поток немецких рабочих, как кто-то позвал его: – Вилланд Мердер! – громко произнес голос. Вилл обернулся на зов. Среди толпы людей он не сразу различил кричавшего – человека в шляпе и надетым не по погоде красным шарфом. Вилл сделал вопросительный жест руками, искренне не понимая, что от него хочет незнакомец. Лицо человека в шляпе, почти слилось с ярко-красным шарфом, брови нахмурились. Мужчина выхватил пистолет и сделал несколько выстрелов. Грохот затерялся в гуле спешащей толпы. Вилл ощутил жжение в груди и плече, совсем рядом с сердцем. Хлынула теплая кровь и растеклась множеством тонких ручейков по руке и животу. С каждой каплей утекала способность твердо стоять на ногах, и всё сложнее было воспринимать происходящее. Медленно, словно погружается в теплый кисель Вилл падал. Он размахивал рукой, пытаюсь за что-нибудь ухватиться и за мгновение до удара еще раз увидел человека в красном шарфе незаметно растворившийся в толпе. Тяжелый удар о каменную брусчатку погрузил сознание во тьму, и прежде чем отправиться в небытие один вопрос успел проскользнуть в уме – «За что?».

7.

Вилл лежал на больничной койке и застывшими глазами смотрел в стену. Успокоительное подействовало слишком хорошо и когда в палату вошла Селма и Йохан он не обратил на них внимания. Супруга погладила Вилла по лицу и что-то неразборчиво прошептала. Йохан стоял позади с опущенным взглядом и молчал.

– Пуля попала в грудь, едва не задев сердце. Ему очень повезло, – констатировал лечащий врач – друг Йохана. Он настоятельно потребовал оставить Вилла в покое пока тот отходит от лекарств. Все трое пошли в кабинет врача выпить кофе.

– Я встретил Мартина, – сказал Вилл как только пришел в себя. Йохан покачал головой.

– И как? – без удивления спросил он. Вилл стиснул зубы и покраснел.

– Нормально, – и словно извиняюсь, добавил, – только он уже не в городе.

– Понятно. Странно, что порой жизнь разделяет даже самых лучших друзей. Мы вместе через многое прошли.

– Да.

– Кажется он не раз спасал твой неуклюжий зад.

– Точно. Жаль мы не успели собраться вместе.

– Жаль. Поправляйся. – сказал Йохан и вышел из палаты. Вилл остался один наедине с виной. Он был уверен: если Йохан узнает правду, то лишится последнего старого друга.

Вскоре Вилланда выписали, назначив покой в качестве лечения и политическую индифферентность для профилактики. Но долго домоседство продолжаться не могло – руководство завода не спешило выплачивать зарплату по больничному листу. Несмотря на протесты профсоюзов, они часто безнаказанно нарушали права рабочих, ибо они знали: людям некуда больше идти. Но трудяги были рады и этому. По сравнению с безработными они чувствовали себя на ступень выше: им не приходилось стоять в очередях за порцией бесплатного супа, просить милостыню и рыться в отходах. Потому все закрывали глаза на происходящее и продолжали работать.

Вилланд подошел к воротам завода и болью в груди отозвалось воспоминание о роковом утре. Пару недель он не был на работе. Его терзали дурные предчувствия.

В административном корпусе Вилл не был с самого трудоустройства. Руководитель отдела кадров – дряхлый старикашка в черном, точно похоронном костюме, посмотрел из-под толстенных очков на миг прервав бумажную работу.

– Вакансий сейчас нет, – сказал старик, обмакнул железное перо в чернильницу, и снова принялся за письмо. – Покиньте, пожалуйста, помещение.

– Вы не так поняли! Я здесь работаю, – с натуженной улыбкой сказал Вилл.

– Так почему же вы не на рабочем месте?! – возмутился старик.    Вилл на несколько мгновений замялся: «и действительно, почему?».

– Я лежал в больнице, моя жена звонила. Пришел оповестить, что готов выйти на работу. – Руководитель отдела кадров искоса посмотрел на него.

– Ваша фамилия? – спросил он.

– Вилланд Мердер. – Услышав имя, старик неохотно встал из-за стола и направился к картотеке. Выбрал ящик с буквой М и, бормоча фамилии, стал перебирать карточки.

– Нет никакого Мердера, – сказал он и закрыл ящик.

– Как? Посмотрите еще раз!

– Я всё посмотрел, вас нет.

– Но я уже три года здесь работаю! – повысил голос Вилл. – Не мог же я просто испариться просто потому, что недолго пролежал в больнице с пулевым ранением! – Услышав это, старик изменился в лице.

– Испариться? Еще как мог, – зловеще произнес он. – Ты тот подстреленный нацист, причем подстреленный коммунистом и к тому же почти на территории завода. И всё это вместе усугубляет дело. Не хватало нам еще партийных разборок и митингов. Здесь люди работают, а такие как вы, молодой человек, лишь во вред производству, – он уселся за стол, поправил тяжелые очки и начал писать. У Вилланда сперло дыхание, он с трудом смог выговорить:

– Я, я же специалист. У меня многолетний опыт!

– Рабочее место заняли уже на второй день вашего отсутствия. Незаменимых людей нет, особенно среди таких незначительных работяг.

– Но у меня семья!

– У всех семья, – не отрывая взгляд от рабочего стола, сказал старик. – Покиньте помещение и территорию завода.

Вилл пораженный направился к выходу. Но не успел он сделать и шаг, как старик окрикнул его:

– Подождите! – Вилл медленно обернулся. – Вот, заберите свои документы, – старик шлепнул об стол папку с бумагами, – и советую прямо сейчас заняться поиском работы.

Вилланд Мердер – бывший токарь пополнил армию безработных и вышел на тропу войны с нищетой и голодом. Он прикинул в уме, что сбережений, ежедневно съедаемые инфляцией, хватит не на долго. В такое время глупо копить большие суммы, но какие-то деньги в семьи однозначно были.

Фантазия, независимо от хозяина стала строить пессимистичный сюжет: Селма, узнав о увольнении бросает его, выгоняет из дома. И Вилл одиноко бредет по обочине жизни. Начинает воровать, пить и, в конце концов…

Не было еще и полудня. Вилл не возвращался домой, а хотел отложить разговор с женой хотя бы до вечера. Он стал бесцельно бродить по улицам, убивая время пока время убивало его. Такой одинокой неспешной прогулки не было, наверное, с самого детства. Ведь оно очень рано раскололось о действительность жизни и осколки эти, застрявшие в самом сердце напоминали о себе острой болью. И ни к чему сейчас были воспоминания, достаточно одной суровой реальности. Но обрывки памяти складывались в мозаику из сотен событий, и все вместе давили тяжелым грузом на и так ослабший дух. Прошлое – гнетущее своей неисправимостью, настоящее – ноющие свежими ранами и будущие – уничтожающее жуткими мыслями о нем. Все вместе, в один момент – слишком много для одного человека. Вилланд присел на бордюр и схватился за голову.

Вилл пришел домой ровно в то время, когда обычно возвращался с работы. Он оглянулся и подошел к комоду спрятать папку с документами. В самую глубь, под вещи и тряпки. Вдруг его обвили сзади руки и нежный голос тихо прошептал:

– Что ты делаешь?

Вилл обернулся. Лицо Селмы сияло улыбкой, а взгляд голубых глаз растопили бы сейчас всё айсберги в мире. Вилланд на мгновенье забыл обо всём. Селли, не дожидаясь ответа, схватила мужа за руку и с неожиданной силой потащила за собой на кухню. Помещение окутали ароматы аппетитных блюд. Но главным украшением стола была бутылка хорошего вина.

– Это в честь твоего выздоровления и выхода на работу! – радостно сказала Селма. Вилл ничего не ответил. Глядя на роскошный стол, он лишь подсчитывал, на сколько меньше они теперь смогут прожить на остатки шаткой валюты.

– Ты не рад? – разочарованно спросила Селли. Вилл встряхнул головой, пытаясь прийти в себя и улыбнулся.

– Всё прекрасно! Спасибо! – сказал он и обнял жену, пряча между объятий неискренность. Они сели за стол.

Весь вечер Вилл лгал. Он придумал историю, что ему временно дали работу полегче, в связи с травмой, а платить пока будут меньше. И так он увлекся, что в какой-то момент сам поверил в свои выдумки и настроение его заметно улучшилось. Селли с упоением слушала, но как только он закончил, она начала рассказывать про малыша. «Мозесу становится лучше» – говорила она, умиляясь одним лишь воспоминанием о ребенке. Вилл поймал себя на мысли, что совсем забыл о подкидыше. Хорошее настроение, плод вечернего самообмана, оказался с гнильцой и упал с древа воображения.

Супруги пошли спать. Сытость нагоняла сонливость, и они без чувства рухнули в кровать. Вилл не знал, что будет делать завтра. А сегодня уже прошло, и он просто заснул, ускользнув от тягостных мыслей.

8.

Привычка оказалась сильнее сна. Вилл проснулся рано, словно ему надо идти на работу. Не дожидаясь жены, он сварганил простой завтрак. Без удовольствия съел и покинул дом взяв документы.

Везде были рады «клиенту Виллу», но не «соискателю работы». Портной немедленно прекращал снимать мерки, а пекарь рассказывать о своих булочках узнав, что Вилл безработный. Некоторым действительно требовались работники, но к разочарованию обоих, Вилл не обладал нужными навыками. Он шел дальше по мощеным улочкам города, не теша себя надеждой.

Третий день Вилланд покидал дом с папкой в руках. От идеи идти на биржу труда, он отказался в первый же день: сотни людей стояли в бессмысленных очередях, надеясь на трудоустройство, а те, кто уже понял эту жизнь, стояли в очередях за супом.

На одной из улиц вопреки окружающей полумертвой обстановке, суетились люди, подъезжали грузовые машины к дому со стеклянными витринами, что-то выгружали.

Распахнув дверь выбежал мужчина и закричал на грузчиков:

– Это оставьте! – Рабочие бросили большую деревянную коробку, и внутри что-то звякнуло. Мужчина схватился за голову и зарычал.

Вилл вошел в помещение. Кругом был немыслимый бардак, однако весь этот хлам был жутко интересный. Предметы старины и современной техники, первый мушкет и пишущая машинка последнего поколения, кресло в колониальном стиле и простой деревянный стул – настоящий символ своего времени. Вилл увлеченно рассматривал вещи, словно был в музее, пока не ощутил на себе пронзительный взгляд. Он обернулся и увидел человека в строгом костюме и седой бородой.

– Мы еще не открылись, но если Вас что-то интересует…

– Нет, нет. Я просто смотрю. Это будет магазин антиквариата?

– Магазин антиквариата и ломбард! – гордо заявил хозяин и раскинул в стороны руки, заключая в объятия свои владения.

– Интересно у вас, особенно это оружие девятнадцатого века, – сказал Вилл и рассказал всё подробностях словно заядлый коллекционер: год выпуска, история, технические характеристики .

– У каждой вещи есть своя история, – сказал антикварщик. – Давно я не встречал человека таких глубоких знаний. Мне понадобился бы у себя такой сотрудник, но наверняка вы уже чем-то занимаетесь, – сказал владелец и Вилл изменился в лице. Это был шанс. Но он не хотел показывать, что сильно заинтересован в работе и, пытаясь как можно спокойнее, сказал:

– Я как раз хотел сменить род деятельности, так что, почему бы и нет.

– Прекрасно! Я хотел устроить сюда своего племянника, но он жутко бестолков. Я найду ему другое дело. Думаю, вы его видели на улице, грузчиками руководит, – сказал антикварщик и рассмеялся. – Кстати, забыл представиться: Ицхак Фаерман – он протянул руку Виллу, но тот побледнел и застыл. «Еврей» – догадался он.

Вилланд в спешке покинул магазин, сославшись на срочные дела. Даже находясь в таком тяжелом положении, он не мог и представить, что будет работать на евреев. «На этих, жадных, ставивших целью лишь обманывать и богатеть на несчастье других!». Он быстрым шагом шел, не думая куда, пока не уткнулся в ворота собственного дома.

Время было около двенадцати. Жена наверняка была дома, и Вилланд, решил во всем ей признаться.

Из кухни доносились звуки. Вилл собрался с мыслями. Но зайдя на кухню, с трудом наведенный порядок в голове рухнул, оставив в недоумении. Спиной к Виллу сидела незнакомая женщина и что-то держала в руках слегка покачивая.

– Что вы… – начал Вилл, но женщина, вскрикнула и обернулась. На руках она держала младенца Мозеса и кормила грудью. Оба глядели друг на друга непонимающим взглядом.

– А, Вы, наверное, гер Мердер? – робко предположила незнакомка, прикрывая грудь.

– Он самый. А вот вас в своем доме я вижу впервые.

– Ох, простите. Ваша жена платит мне за то, чтобы я кормила ребенка. Я хожу уже почти неделю. Но вы обычно в это время на работе и… – Вилл не слушал, он задумался о еще одной статье расходов.

– …к счастью через несколько месяцев мои услуги уже не понадобятся. Я так рада за вас!

– О чем вы?

– Ну как же! Ведь скоро фрау Мердер сможет сама кормить. Кажется, она сказала, что на третьем месяце – слова женщины, словно обухом топора ударили Вилла по голове.

– Она сейчас как раз на консультации у врача. А потом собиралась пойти в церковь. Она считает эту беременность благословлением за то, что приютила подброшенного ребенка.

Вилланд покинул дом, не желая сейчас встречаться с женой. Оставаться безработным после такой новости было просто непозволительно. На карте стояло слишком многое, и в его уме схватилась в смертельно схватке идеология и семья. Устроиться к спекулянту еврею? Или остаться верным своим взглядам, обрекая семью на жалкое существование в нищете? Каждый сюжет, был ужасен, и невозможно было сейчас решить какое зло меньшее. «Будь неладен миг выбора!» – подумал он.

Вилл брел по улице, опустив взгляд на дорогу. Брусчатка, местами разбитая и раскаленная жарким летним солнцем плыла перед глазами уносясь прочь под ногами идущего. Остановившись, он поднял голову и увидел тот самый антикварный магазин и ломбард. Ноги сами привели его сюда. Глубоко вздохнув, он неуверенным шагом направился к дверям. Казалось, выбор сделан.

Вилланд отвернулся, когда из магазина вылетел стул, звонко разбив витрину. Тысячи осколков усеяли тротуар и заблестели в лучах солнца. В помещении раздавались крики и шум погрома. Вилл замер.

– Мы же предупреждали тебя! Заказ должен быть выполнен! – донесся грозный голос из магазина. Несколько осколков еще державшиеся в раме выпали.

Владелец мощного голоса вышел из магазина, что-то прокричав напоследок. Вилл, с удивлением узнал в нем своего товарища по партии Генриха. За ним, держа в руках тот самый антикварный мушкет вышел Отто и два других штурмовика. Один из них нес банку с краской и кисть. На второй, целой витрине справа от входа он нарисовал шестиконечную звезду и каллиграфическим почерком вывел слово – Jude.

– Я христианин! – раздался из магазина дрожащий голос.

– Христоубийца! – гневно возопил Отто.

– Жид! – выкрикнул Вилл, вслед за товарищами. Они обернулись.

– Вилл! Черт возьми, Вилл! – радостно воскликнул Генрих, – Смотри-ка, подстреленный, а уже бегает! – рассмеялся он. – Ничего не говори! Сразу хочу за всех извиниться, что не были у тебя в больнице. Тут много чего произошло! И кстати, ты ведь, наверное, не знаешь: нас всех приняли в регулярные ряды СА после той стычки с коммунистами. За заслуги! – На этой фразе сердце Вилла замерло. В глазах мутными пятнами проступали сцены тех дней: Мартин умирающий на его руках, стрелок в красном шарфе и взгляд Йохана в больнице. И вновь застучал в груди мотор, лишь когда Генрих сказал:

– Жалование хорошее платят! Бросай ты свой завод, за нами будущее! – сказал он. Печали Вилла вмиг улетучились. Проблема, кажется, решилась сама собой. И он пошел с ними.

9.

Огромный трансатлантический лайнер оставляя за собой черные струи дыма, вошел в бухту. Долгое путешествие подходило к концу и семейство Циммерманов облегченно вздохнуло. Они еще не сошли на берег, а уже бурно обсуждали планы на американскую жизнь. Амрам мечтал вновь открыть ателье, Мария что-то советовала, а маленькая Сара бегала по кораблю и дивилась проступающим на горизонте небоскребам, да статуе женщины с факелом. Девочке она казалось очень забавной, и всё думала, зачем ей рога.

Судно пришвартовалось, и по узкому мостику, люди, толпясь растеклись по площадке. Изнуряющая процедура регистрации заняла несколько часов. Казалось, целая волна иммигрантов накрыла кипящий жизнью Нью-Йорк, но эти сотни людей были всего лишь каплей в бушующем океане.

После экскурсии по центру, у Циммерманов болели шеи. Всю прогулку они задирали головы, дивясь огромным зданиям, уходящим в небеса. Мария что-то возмущенно бормотала про Вавилонскую башню, а Сара мечтала, как однажды поднимется на самый последний этаж, самого высокого здания и оттуда окинет взглядом земной круг и, может, увидит дом в Мюнхене и маленького брата.

Друг Амрама, Ноа, проводил семью на съемную квартиру. К счастью, она располагалась в немецком квартале, и проблем с языком возникнуть не должно было. Однако, им всё же рекомендовали выучить английский. В тот же день, Амрам телеграфировал в Германию свой адрес и банковские реквизиты Ицхаку, чтобы он перечислил остатки денег за квартиру. Электрический сигнал за короткое мгновение пробежал по толстому, бронированному кабелю на дне Атлантики и достиг Европы, а затем и Мюнхена. Обывателю казалось странно, что доставка телеграммы от местной почты, до получателя была в разы дольше, чем передать за тысячи километров пучок электричества. Но Амрам мало что понимал в современных средствах связи и ожидал скорейшего перечисления денег и пару строк о том, как там, на Родине.

Спустя дни, недели, ни ответа, ни тем более банковского перевода Циммерманы не получили. Амрам во второй и в третий раз отправлял телеграммы, стараясь уместить в коротких сообщениях своё недовольство. В какой-то момент, он решил, что Ицхак его просто обманул и никакие деньги уже не вышлет. Он припомнил сразу все его незначительные недостатки. Создал образ из обрывков исключительно плохих воспоминаний. Не проходило и дня, чтобы Амрам не представил себе, как Ицхак в его квартире с его деньгами посмеивается сидя в его кресле. Он и представить не мог, что ненавистный друг, с разбитым лицом, убирает погром в пустующей лавке, а почтальон антисемит рвет телеграммы, как только видит на витрине получателя нарисованную синей краской шестиконечную звезду и слово – Jude.

Марию меньше заботила ситуация с деньгами. Куда больше она переживала за Мозеса. Ночами ей снился малыш, иногда веселый и бодрый, но чаще именно такой, каким она его запомнила: больной и слабый. Порой ей казалось, что он уже мертв, или новая семья не приняла его и отдала в детский дом. Она корила себя, что не сказала Селме о ребенке лично. И теперь, пожинала плоды своей трусости – тревогу и страх неизвестности. Но всё же она хотела сохранить тайну происхождения ребенка от самих же приемных родителей, дабы защитить. А может, ей просто было стыдно.

***

Через пару недель, Мозес выглядел намного лучше. Беременная Селма фанатично твердила благословлении за спасение чужого ребенка. И как только он выздоровел, она настояла на скорейшем крещении Мозеса.

Это был субботний день в самом конце июля. К священнику у купальни стояли десятки людей с младенцами. В трудные времена, потерявший благополучие народ, всё больше обращал свой взор к поклонению и вере. Для кого-то эта была религия, для других партия, идеи, люди. Но мотив у всех один: надежда на лучшую жизнь. Одни уповали на древнего еврейского плотника, вторые на неудавшегося немецкого художника, а третьи на русского вождя пролетариата.

Предприятие, поставленное на конвейер, процветало. Одного за другим лысый священник окунал в ванночку кричащих, ничего не понимающих детей. Он произносил какие-то заклинания и отдавал радостным родителям. Следующий. Еще один. Очередь дошла до Мердеров. Всё прошло быстро. Всего за пару секунд ребенок стал мокрым и христианином, но очевиднее, всё же мокрым.

Вилланд возобновил службу в СА и получил невысокую руководящую должность. Своё первое жалование он вывозил на тележке. Несколько миллиардов марок были аккуратно уложены стопками, и с каждый часов купить на них можно было всё меньше. Бумажки слетали с телеги на ветру, но такая мелочь как пару миллионов марок не могла остановить спешащего за продуктами Вилла. Раньше трудно было представить, как это, промотать за пару часов миллиард марок. Но теперь дело это каждодневное, и уже совсем скоро в тачке Вилла вместо миллиардов были мешки с крупой, овощами, мясом и маслом. К концу дня, дворник выметал с дорог сотни помятых бумажек. Кто-то забирал их для растопки печей или для оклейки стен. Ноябрь. Буханка хлеба стоила больше двухсот миллиардов марок.