Рейх. Воспоминания о немецком плене (1942–1945)

«Настанет день, не будет и следа от ваших Постумов, быть может»482.

Фриц Штайнбрешер – мне на ухо:

– Емальс Хитлер гезагт: «Дойче бляйбт иммер да, во эр штет». Хат решт, гельт. Ецт филь дойче солдатен бай Сталинград геблибен483.

Sonderbericht OKW484 сообщает об «успешном отражении всех атак большевиков».

Почему же в таком случае все фашистские газеты истерически вопят о «нашествии гуннов»?

Приказ Гитлера о «Frontverkürzung» (сокращение линии фронта). Эта операция мотивируется «стратегическими соображениями».

Мы все реготали485 над нелепой попыткой при помощи словесных ухищрений скрыть от немецкого народа паническое отступление фрицев. Нас покрывал своим раскатистым басовитым криком Козлов:

– Ого, стало быть, наши здорово дали фрицам под микитки!

– Славно драпанула немчура.

– Гляди, через месяц-другой наши будут здесь.

– Ну, не через месяц, конечно. А что будут, то факт.

Читаю немецкие газеты ежедневно. Ребята носят мне пачками.

Нашел, выпросил у немца, стащил у него из-под носа – волочет ко мне.

Достали карту: ежедневно отмечаю карандашом линию фронта, продвижение наших.

Конечно, читаю газеты между строк и дополняю сведениями, сообщенными немцами, а часто и французами. Им иногда удается прослушать Лондон и Москву.

Карту и газету прячу в стружки, заменяющие мне матрац. Моя койка высоко (3‐й ярус), вахман не полезет туда с обыском. Ребята нашего барака надежны. Подозрителен только матрос Жорж. Но сейчас он боится нас больше, чем немцев: можем сделать «темную».

На стене цеха огромный плакат: «Большевизм несет тебе смерть». На светлой половинке плаката на фоне цветущего сада изображена дебелая Гретшен с ребенком на руках. С темной половинки глядит косоглазый звероподобный урод в буденовке, колющий штыком ту же Гретшен.

Геббельс внушает своим соотечественникам: большевики – это воинство Аттилы и Чингисхана, уничтожающее на своем пути все живое. Дескать, цель большевиков – не ликвидация фашизма, а физическое истребление немецкого народа.

У некоторых немцев поджилки трясутся при взгляде на плакатного «гунна» в буденовке. Но большинство МАДовских рабочих лишь ухмыляется, проходя мимо плаката.

– Слушай, Шош, – спросил Котлетка, – почему русский солдат воюет босиком и голышом? Ведь это же неудобно.

Сакрамент так и прыснул со смеху.

– О, Вильхельм, ду бист айн комикер486.

– Кто выдумал эти бабьи сказки, Вильгельм?

– Это не сказки, Шош, а правда. Спроси любого.

– Не верь басням, Вильгельм.

– А почему же, когда русских военнопленных привозят сюда, все они без сапог, без шинелей, без штанов и мундиров? Немецкому командованию приходится вас одевать в кайзеровские мундиры.

Волнуясь и горячась, пытаюсь объяснить Котлетке, но он перебивает меня:

– Не сердись, Шош, я пошутил. Ведь мне хорошо известно, что вас раздевают наши солдаты.

В «Deutsche Allgemeine Zeitung» напечатана речь Гитлера.

«Был опасный момент. Я прибегнул к крутым мерам, чтобы восстановить порядок на фронте. Сейчас отступление закончилось и фронт стабилизировался».

Стало быть, сам Гитлер подтверждает, что немцы панически, в беспорядке драпали с Волги, Дона и Кубани. Что же касается стабилизации фронта, то это бессовестнейшая брехня: инициатива по-прежнему в руках советского командования.

Православная Пасха.

Попросили лагерфюрера пустить нас в русскую церковь. Сверх ожидания старый кайзеровский морской офицер разрешил. Он даже умилился внезапному проявлению религиозного чувства в наших обольшевиченных душах.

А нам наплевать на эмоции лагерфюрера. Для нас это первая прогулка по городу.

Ходили втроем: Беломар, Козлов и я. Конвоировал нас вахман Ганс. Он оказался словоохотливым парнем. От него узнали кое-что о Дармштадте.

Оказывается, в городе около 120 тысяч жителей. Если же взять Гросс-Дармштадт, куда входят также и пригороды Нидер-Рамштадт, Обер-Рамштадт, Пфунгштадт, Грисхайм и другие, то жителей можно насчитать до 200 000.

До ноябрьской революции 1918 года Дармштадт был столицей великого герцогства Гессенского и Прирейнского (Grosherzogtum von Hessen und bei Rhein). Герцогство состояло из трех провинций: Starkenburg (территория, опоясывающая Дармштадт), Obehessen (центр Гиссен487) и расположенный на левом берегу Рейна Rhein-Hessen (центр Вормс488).

Сейчас территория великого герцогства объединена с прусской провинцией Hessen-Nassau. Столицей вновь образованной Гитлером области (Gau489) Гессен-Нассау стал Франкфурт-на-Майне.

В одном отношении Дармштадт сохранил свое превосходство над Франкфуртом: бывшая столица единого герцогства сейчас является судебно-полицейским центром для Gau Hessen-Nassau. Более того, юрисдикция дармштадтского гештапо выходит за пределы гау и распространяется на всю Юго-Западную Германию.

В Дармштадте родилась последняя русская царица. В честь бракосочетания принцессы Алисы Гессен-Дармштадтской490 с царем Николаем II и была построена русская церковь (Russische Kapelle)491. Она стоит на холме, окруженном живописными местами. В архитектуре церкви есть что-то от Византии, но преобладает Ренессанс. Недалеко от русской капеллы – Hochzeitsturm (свадебная башня). Это большой герцогский дворец, над которым возвышается башня с солнечными часами. Во дворце жила царская чета после бракосочетания, а также во время других своих приездов в Дармштадт. Вошли в капеллу. У входа на стене портреты Николая II и Александры Федоровны. Внутри церковь очень светлая, уютная, красивая. Правда, православием здесь не пахнет: царские врата, иконы, фрески и скульптурные работы выполнены в итальянско-католическом стиле. Из всего убранства церкви нашли только одну икону чисто русского происхождения. Она поднесена брачующейся августейшей чете крестьянами какого-то исконно русского села.

Когда мы вошли в церковь, служба там еще не начиналась. Священник, специально приехавший из Висбадена, высокий статный старик с кавалергардской выправкой, исповедовал группу цивильных украинских девушек.

Вышли из капеллы. У фонтана-бассейна группа русских эмигрантов. Один из них подошел ко мне.

– Узнаю земляка издалека. Ведь вы с Кавказа?

– Да, с Кавказа. А вы?

– Я с Кубани. Ну как у нас там?

– До войны было хорошо.

Кубанец недавно приехал из Франции. Ругает немцев, нелестно отзывается о французах, скучает по России, мечтает вернуться на родину.

Подходит другой белогвардеец. Сам он из ставропольских тавричан, а жена – обрусевшая немка из Одессы. Он работает в русском отделе бывшей великогерцогской публичной библиотеки. Утверждает, что в библиотеке около 1,5 миллионов томов, из них свыше 100 тысяч русских книг.

– Скажите, – спросил я ставропольца, – вы не вступили еще в РОА492?

– Не вступил и никогда не вступлю. Ведь кто такой генерал Власов? Изменник и предатель русского народа. Это немецкая марионетка. Он делает, что ему прикажут немцы.

– А вы еще не отвыкли от России, не разлюбили ее?

– Как можно забыть родину, разлюбить ее! Вы знаете, мы с женой живем в Германии с 1921 года, но никак не можем привыкнуть к этой стране, к ее нравам. Вам это может показаться странным, потому что моя жена – одесская немка. Но представьте себе, она скучает по России не меньше, чем я, и также жаждет вернуться на родину.

К нам приблизился юный красавец явно кавказского происхождения. Узнаю, что отец его – грузинский князь, служивший в армии Врангеля и убитый в Крыму в 1920 году. Грузинского языка молодой князек не знает, ибо родился он в Галлиполи вскоре после Великого драпа493, и, кроме того, мать у него – чисто русского происхождения.

Князек недавно прибыл из Белграда. Сейчас учится в Высшем техническом училище.

Спрашиваю его:

– Почему вы покинули Югославию?

– Русскому там невозможно жить.

– Что, разве немецкие оккупанты притесняют?

– Нет, сербы. Они ненавидят русских и даже убивают нас.

– Ой, что-то не верится. Сербы любят русских, как братьев. Они видят в русских своих защитников и освободителей не только в прошлом, но и в настоящем и в недалеком будущем.

– Может быть, может быть. А все-таки сербы нас ненавидят.

– Но почему же, объясните?

– Видите ли, они говорят нам: «Вы изменили родине, вы воевали против своего народа за интересы англичан, французов, немцев!» Но ведь это же неверно. Мой отец сражался и погиб за Единую неделимую великую Россию.

– Ах, вот в чем дело. Мне теперь все понятно.

В беседу включился молодой серб, коллега грузинского князька по Высшему техническому училищу. Говорили о событиях в Югославии.

– Я более чем уверен, – сказал серб, – что действия партизанской армии в Югославии не принесут успеха Иосипу Броз Тито494. Коммунисты будут разгромлены, а Тито окажется в полном одиночестве.

– Вы думаете, что немецкая оккупация Югославии будет вечной?

– Нет, я так не думаю. Немцы, безусловно, уйдут из Югославии. Но на их место придут англо-американцы. Они восстановят королевскую власть, а Тито будет вынужден уйти на задворки.

– А я убежден, что королевской власти нет возврата в Югославию. Ее реноме безнадежно подорвано. Авторитет же Тито растет не по дням, а по часам. Немцы будут разгромлены, власть в Югославии перейдет в руки коммунистов, во главе которых стоит Тито.

– Нет, этого не случится.

– Через год вы воочию убедитесь, что это так.

Пока мы спорили, из капеллы вышел еще один белогвардеец. Он чем-то возмущен: глаза его искрятся гневом, рот кривится, щека дергается.

– Это возмутительно, господа, это недопустимо, я протестую! Да кто дал ему право так не уважать наши святыни, так оскорблять наши национальные и религиозные чувства?

– Да говорите же, Иван Александрович, что случилось?

– Представьте себе, господа, сейчас, во время богослужения, в церковь ворвался гештаповец. Не снимая головного убора, он протопал до самой солеи495 и крикнул в упор украинским девушкам: «Раус!»496 Те смолчали. Он повторил приказание. Девушки не отозвались. Тогда гештаповец взобрался на амвон и предложил священнику удалить русских девушек из храма. Богослужение было прервано, священник объявил громко распоряжение гештаповца. Каково! Ну разве это не возмутительно?

Наглость гитлеровского янычара привела в волнение всех наших собеседников. Пока они громко изливали свои оскорбленные чувства, к группе подлетел гештаповец. Он начал орать на вахмана и нас, угрожать всякими карами Гансу за то, что он привел русских военнопленных сюда. Вахман перепугался, стал торопить нас в лагерь. Шли мы нарочито медленно, гештаповец подгонял, плетясь сзади. С усмешкой глядя ему в глаза, Козлов запел:

Не видать вам красавицы ВолгиИ не пить вам из Волги воды497.

Гештаповец стукнул его ногой по дупе и отошел прочь.

Гитлеровцы запрещают нам общаться с белогвардейцами. Они боятся, что мы объединимся для совместных действий против Райша. Многие белогвардейцы и в самом деле настроены антинацистски. Они считают, что большевизм – меньшее зло для России, чем немецкий сапог.

Спустились с церковного холма. Внизу, под сенью густолиственных деревьев – памятник Гельдерлину498: обнаженный юноша простирает руки к солнцу, тянется ввысь. Скульптор мастерски воплотил порыв к светлому, к идеальному, столь характерный для романтизма Гельдерлина:

Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце499.

На Параденпляц хорош памятник жертвам Первой мировой войны: огромный бронзовый лев, пронзенный стрелой во время прыжка. Зато безобразен Лянге Людвишь – 50‐метровая колонна, увенчанная бронзовой фигурой основателя великого герцогства Хессен унд бай Райн Людвига I500. Bepx безвкусицы – памятник великому герцогу Людвигу III (не то отец, не то брат Александры Федоровны501). Он, подобно Александру III, на коне и столь же жандармообразен502.

Красив Schloss – замок великих герцогов. Он окружен рвом, частью заполненным водой. Кое-где еще сохранились подъемные мосты. Стены внешнего обвода, часть замковых сооружений и башня с курантами (Turmuhrglockenspiel) построены в Средние века, а большой дворец в стиле итальянского Ренессанса – в начале XIX века. Здесь хранится знаменитая Мадонна Гольбейна503.

Вернулись мы в лагерь рано. Гештаповец так напугал вахмана Ганса, что наша прогулка ограничилась 1½ часами вместо разрешенных лагерфюрером 4 часов.

Жаль Николая Остроженко504. Он хороший, душевный, несколько даже сантиментальный парень. Я помню тот злополучный день, когда нас загнали в «Орфеум», чтобы «развлечь» каким-то балаганным представлением и тем самым отвлечь от мыслей о родине. Николай сидел тогда в партере, с глазами, полными слез. Он говорил мне на следующий день: «Если бы вы знали, Георгий, какого труда мне стоило сдержаться, не зареветь белугой на весь “Орфеум”».

Чувствительная натура, но чистая душа.

И вот его нет среди нас. Сегодня шеф отправил его за саботаж в гештапо.

Нас гнали из лагеря на ночную работу. Шли мы вразвалку, медленно, не торопясь. Вахманы нас не подгоняли и не тревожили.

Из переулка, вливающегося в Райнштрассе, вышла со вкусом одетая дама лет тридцати. Завидев ее издалека, Беломар толкнул в бок Козлова.

– Слушай, Козлик, ты всегда говоришь, что все немки – уроды. А вот ты и неправ. Посмотри на эту: красавица, какие только в сказках бывают.

– Что она красива, я не спорю, – пробасил Козлов, – но я убежден, что если она и немка, то в ней 50% процентов славянской крови. Не веришь? Держу пари на пайку. Хочешь?

– Ну тебя к бисовой маме! Ты еще, пожалуй, оставишь меня без пайки.

Но вот дама поравнялась с нами. И как же мы удивились, когда из ее уст полилась чистейшая русская речь:

– Здравствуйте, дорогие соотечественники!

– Гутен абенд, либе фрау или фройляйн! Не знаем, как вас лучше назвать.

– А вы не смейтесь надо мной, милые земляки. Какая я фрау, какая я фройляйн! Я просто несчастная русская женщина.

– Разве вы русская? А мы-то думали, что вы немка.

– Нет, я чистокровная русская.

– Вы военнопленная или цивильная?

– Ни то, ни другое.

– Но почему же вы несчастны? Ведь вы на свободе.

– Призрачная это свобода. Какая свобода может быть вне родной земли. Это – изгнание, экзиль505. Помните у Лермонтова: «Зеленый листок оторвался от ветки родимой…»506.

– Ай-ай-ай, как же это вы оторвались?

– Поверьте, что моей вины в этом нет: ведь я родилась на чужбине. Увы, я – русская без гражданства, без родины. Ах, как же я завидую вам!

– Нам завидуете, нашей каторжной жизни?! Разве вы не видите на наших спинах «SU»?

– Именно этому я и завидую. Вы должны гордиться этими двумя буквами: они напоминают вам в изгнании о том, что у вас есть родина. А что сказать обо мне, моих родителях, моих друзьях… Горько, тяжело от сознания, что «нет у нас родины, нет нам изгнания»507.

Слезы блеснули в глазах дамы.

– Не говорите так. Раз вы испытываете муки ностальгии, значит, у вас есть родина. Как знать, может быть, мы еще встретимся с вами на родной земле.

Нам так хотелось сказать ей много хороших слов, но вахман заторопил на МАД.

Бережной удивил меня своей «добротой».

– Хотите, Георгий, научу вас хорошо работать?

– Вы это всерьез или в шутку?

– Зачем в шутку? Совершенно серьезно говорю.

– Мой дружеский совет вам, Бережной: никому не делайте таких постыдных предложений.

– Почему обижаетесь, Георгий? Ведь я вам добра желаю. Все-таки как-никак экстраброт заработать можно.

– Такого добра не надо. Пока вы на этой проклятой земле, постарайтесь разучиться хорошо работать. А если уж очень хочется учить чему-либо, так научите, как лучше маскироваться.

Парень он неплохой, но, видимо, не понял обстановки.

Ночью Петро Ткаченко переломал все сверла. Форарбайтер508 Филипп Хаас прогнал его и поставил к станку меня.

Просверлив одну дырку в крышке для картофелечистки, я отправился в аборт. Сидел там до тех пор, пока не выгнал Хаас.

Вернувшись к станку, включил его и перевел на холостой ход.

Так простоял до 6 часов утра.

Итог 12-часовой работы – одна просверленная вместо возможных 150 × 200.

В следующую ночь Хаас снова поставил меня к сверлильному станку, три часа я вертел все ту же дырку. Филипп заметил и стал орать. Я перевел сверло и, дав максимальную скорость, с размаху врезал его в крышку. Сверло полетело, электромотор сгорел.

Филипп взбесился, опрокинул на меня ушат из «сакраменто эмоль» и «сакраменто нох эмоль»509, но от применения физических методов отказался. Он прогнал меня от станка, заявив: «Зи хабен кайне арбайтсфеишькайт»510. Такая оценка нисколько не вредит моему здоровью.

Распрощавшись без сожаления с профессией сверлильщика, я вернулся на прежнюю работу грузчика и переносчика (Transport).

Здесь лучше, потому что больше всяких возможностей для маскировки.

Не знаю, как поступит Филипп дальше: донесет ли шефу на меня, умолчит ли, объяснит ли поломку объективными причинами. Вот тут-то и можно будет проверить, что за человек Хаас. Адам и Фриц Штайнбрешер очень его хвалят, говорят о нем как об убежденном коммунисте и крупном партработнике в прошлом. Странно только одно: Филипп злобно глядит на нас, а ночью после перерыва пинками подымает спящих на куче угля. Фриц и тут пытается оправдать Хааса.

Он говорит, что у Филиппа нервное расстройство на почве вечного страха быть разоблаченным как коммунист. Кроме того, Хаас боится, что русские могут подвести его под гештапо.

Доктора (как мы называем Дениса Шаповалова) посадили на хальбрацион. Однако он плюет на все и продолжает маскироваться.

Саша Романов тоже молодчага, он растравил кислотой правую руку чуть не до кости. Это дает ему право кранковать едва ли не целый месяц. Отличный метод маскировки, надо его шире применять.

Хорошенькая контористка Клара (она поразительно похожа на грузинку) с интересом наблюдает за всеми нашими приемами увертывания и маскировки. Заметив кого-нибудь в ферштеке, она шутливо угрожает пальчиком. От нее мы не прячемся, ибо давно уже уверились в ней.

Клара еженедельно выписывает и выдает нам «деньги» за работу. По субботам каждый пленяга получает в среднем от 5 до 15 марок. Казалось бы, немалая сумма, но она никак не сказывается на нашем благосостоянии. Ведь деньги, которые мы получаем, – это не рейхсмарки и даже не оккупационные марки, а специальные боны для военнопленных511. На них не купишь и стакана зельтерской. Они пригодны лишь для игры в очко.

Клара знает цену этим «пленным маркам». Вручая пленяге 10 марок, она шутливо говорит:

– О, зи хабен зо филь гельд гекришт!512

Когда же эта игривая девушка увидит где-нибудь в кеселе маскирующегося пленягу, она говорит ему с деланым ужасом в голосе и в глазах:

– Аба, зи верден кайн гельд фердинен!513

Ребята где-то нашли американскую листовку на немецком языке и принесли мне. Окружили меня стеной, закрыли от взоров вахманов, бевертов (лижущих немцам пятки за экстраброт) и прочих подозрительных субъектов.

– Прочтите, Георгий, и расскажите нам.

Прочел, перевел, показал, рассказал, разъяснил.

По существу, это даже не листовка, а напечатанная на хорошей бумаге брошюра объемом около 50 страниц. Нет, пожалуй, это и не брошюра, а альбом фотографий с пояснительным текстом.

Тема альбома – Сталинградская эпопея. Излагается весь ход операции: прорыв немцев к Сталинграду, бои на подступах к нему, героическая оборона города, окружение армии Паулюса, сдача остатков ее в плен, стремительно-панический отход немцев от Волги и Дона.

Особенно выразительна фотография на последней странице. Она изображает финал немецкого Drang nach Süd-Ost514, морозная лунная ночь, руины каких-то строений, на искристом снегу окоченевшие немецкие трупы.

Доктор сломал станок. Посадили его в карцер. Началась прямо-таки эпидемия бракоделия и станколомки.

И другая эпидемия охватила нас: количество кранковщиков растет изо дня в день. К Саше Романову присоединился Покора, симулирующий аппендицит, за ним Беломар, имитирующий вывих плеча, и еще несколько человек.

Начал кранковать и я. Пока удается симулировать тяжелую форму гриппа.

Ну просто настоящее кранкоповетрие.

Зотов узнал о нашей тройке.

Не понимаю: как ему удалось проникнуть в эту тайну? Беломар и Козлов клянутся, что не говорили, даже не намекали ему.

Как бы там ни было, а Зотов узнал или догадался и предложил себя четвертым. Мы высмеяли его, отрицали существование тройки, доказывали фантастичность и нелепость самой мысли о возможности организовать в лагере хунту.

Хотя Зотов и кадровый летчик-капитан, но лучше все-таки воздержаться от приема его в хунту. Пока еще рано расширять тройку.

Действовать на пленяг нужно исподволь, незаметно. Никто не должен подозревать о существовании тройки, о каком-то плане действий.

Вахманы выводили нас с фабрики после дневной смены. У ворот МАД стоял инженер Вальтер Кишлер, а рядом с ним какая-то немка средних лет. Женщина доставала из сумки книги и, стараясь быть не замеченной вахманами, совала в руки пленягам. Протянула и мне, шепнув:

– Немен зи эмаль, херр профессор515.

Почему она решила, что я профессор?

Брали мы охотно и благодарили фрау: каково бы ни было содержание книги, а курительная бумага нам нужна.

В бараке рассмотрели подарки. Книга оказалась Евангелием на русском языке. Издано оно в Стокгольме в 1942 году.

Как ни странно, даже эту русскую книгу религиозного содержания надо прятать от лагерного начальства.

Курт Кишлер516 – однофамилец бетрибсфюрера – до гитлеровского переворота был секретарем Баварского обкома комсомола. Когда нацисты захватили власть, он бежал из Мюнхена в Дармштадт. Не сделай Курт этого, висеть ему меж двух столбов, в лучшем случае – гнить в каторжном концлагере.

Проходя мимо его станка, я запнулся и остановился. Он перегнулся через станок и, задыхаясь от кашля (у него туберкулез), шепотом сказал:

– Знаете, Шош, о чем я сейчас думал? После войны всех фашистов надо отправить на каторгу, в Сибирь. Заставить их работать по 16–18 часов, а хлеба давать только по 100 граммов в день.

Сегодня в Москве, вероятно, особенно торжественно проходит первомайский парад. Есть чем гордиться советскому народу. Перелом совершенно очевиден. Немцы продолжают откатываться.

На МАД только два члена гитлеровской партии: бетрибсфюрер Кишлер и магацинер (зав. складом) Ганс. Последний внешне любезен, учтив, добродушен, а по существу – скотина и змея.

На днях Ганс донес инженеру (альтшеф болен, вот уже целый месяц не ходит на фабрику), что Фриц Штайнбрешер часто беседует со мной на политические темы. Инженер Вальтер Кишлер рассказал об этом Фрицу, прося его быть осторожным.

– Будем осторожнее, камрад Георги, – предупреждает меня в свою очередь Фриц. К счастью, альтшеф болен, а то несдобровать нам обоим. Инженер же слишком католик, чтобы предать.

Когда Фриц говорит о порядочности юнгешефа, он всегда объясняет ее религиозностью, истинным католицизмом Вальтера Кишлера. Это верно, что у рядовых католиков Гитлер не в чести. Но может ли «истинный католицизм» быть барьером против предательства?

Когда подводили нас к лагерю, у ворот стояла немка-миссионерка, пытающаяся распространять среди пленяг «свет евангельской истины».

Тщетны ее старания и надежды. Среди пленяг нашего лагеря я не знаю ни одного верующего, даже ни одного колеблющегося.

Меня удивляет это обстоятельство. Тяжелые переживания, кошмар голода, муки физических и духовных истязаний, жизнь на краю смерти обычно вызывают срыв нервной системы. Человек живет как в бреду, а это лучшая почва для мистики, поповщины: откуда-то из пропасти подсознания выныривает всякая чертовщина и ведьмовщина, попавшая туда из бабушкиных сказок. Отсюда недалек путь к церкви.

Но, видимо, недаром потрудились большевики, если даже в кошмарных условиях плена наши сердца и умы закрыты для «божественного слова».

Итак, у ворот лагеря нас встретила миссионерка. Ребята, как и в прошлый раз, охотно брали у нее евангелие и учтиво благодарили.

– Данке шен, либе фрау517. Бумага пригодится для курева.

Миссионерка принимает благодарность за чистую монету. Не понимая русской речи, она искренне убеждена, что заронила в нас искру религиозного жара. Пусть себе думает.

Миссионерка узнала меня.

– Абенд, херр профессор!518

– Гутен абенд, гнедише фрау! Абер бин кайн профессор519.

– Дох, ишь вайс сешайд520.

– Об бевендел зи нихьт, – иронизирую я, – гитлербекенунгсгрус?521

– О, нет! Готт мишь ретте! Ишь бин католишь, унд Хитлер ист дер файнд дес католицизмус. Об виссен зи нет, дас Хитлер ист Антихрист? Я, херр профессор, Хитлер ист Антихрист унд Сталин аух Антихрист522.

Сашу Сизенцова за саботаж отправили в гештапо. В последнее время он действовал слишком открыто.