Кофе для Яны
Яна страдала от этой боли, но как-то даже любила ее. Это было что-то такое ее, личное, что можно почти что потрогать, – боль научила ее глубже чувствовать, горше плакать, она любила оставаться дома с ней наедине.
Она забрала коробочку с прабабушкиными реликвиями в свою комнату, все равно они больше никого в доме не интересовали, и перебирала их. Однажды, сидя в полумраке ночи, она достала перчатку, надела ее и стала водить пальцами по ветхому кружеву. Оно было такое тонкое, слегка рельефное, было легко представить, как натруженные руки мастерицы плели его, долго, любовно, привычно подбирая узор. Узор был удивительный, причудливый, запоминающийся, похожий на замысловатое переплетение крупных цветов, но оно не было хаотичным, угадывался определенный ритм рисунка и его стройная продуманность.
Яне хотелось представить, какие руки держали эту перчатку; как ее прародительница, надев ее, танцевала на балу, держала за руку любимого человека, разглаживала складки платья. Возможно, сбрасывала их нетерпеливо, бросаясь в объятия очередного любовника. Думать об этом было легко, сосредоточившись на своей боли. Боль не позволяла отвлекаться на тиканье часов или шаги за дверью, на любое, что могло бы отвлечь. Боль была важнее. Но она была уверена, она чувствовала, что у прабабушки вся ее жизнь была вот эта самая боль, она почему-то знала это и хотела проникнуть в причину того, что их так объединяло. Зачем и почему – какой тут ответ? Просто, наверное, невозможно прожить полную страстей жизнь без потерь, а у той жизнь была полная, в этом Яна не сомневалась.
И вот, Яна поглаживала пальцами потрёпанный край кружев, и вдруг почувствовала тяжелый запах свечей. Она не чувствовала своего тела, только легкость. Она снова будто стояла в зале, в толпе, где должна была найти кого-то. Она уже была тут много раз в своих грезах, но раньше это было совсем не материально – она присутствовала здесь, словно дух, изучая гостей. А сегодня она знала, что нужно что-от сделать, это было очень важно – найти кого-то, не знала только, кого и почему. Но она почувствовала, что сегодня это действительно вопрос жизни и смерти, и «поплыла» по залу. Она, как дух, как во сне, выхватывала лица из толпы, силясь понять, кого нужно отыскать. Какое-то время она металась среди пестрой толпы, но, так и не найдя того, что ищет, поняла, что нужно скорее бежать прочь из этого зала, что нужный ей человек давно уже покинул его. Чем дольше она искала, тем материальнее чувствовала себя, и вот она же не дух, вот она уже идет, переступает ногами по натертому полу, и так же, с каждым шагом, ощущала, что каждая секунда на счету, что надо спешить, и горькая безнадежная паника завладела ей целиком. Русская и французская речь ровным гулом сливалась у нее в ушах, как вдруг взвизгнула скрипка, за ней другая – это музыканты окончили отдыхать и снова взялись за инструменты. Они играли что-то веселое, ритмичное, как будто немного военное. Зал оживился, в центре стали появляться пары танцующих, толпа немного разрядилась и Яна увидела дверь, которую только что прикрыли. Как ее прикрывали, она увидела боковым зрением, и теперь понеслась туда, полетела, понимая, что именно там ей нужно сейчас быть, там ее ждут. Дорогу ей преградил какой-то странный мужчина с пышными усами и насмешливым взглядом, он явно был ей знаком и шел прямо к ней. Яна попробовала ускользнуть, но он схватил ее за руку и обратился прямо к ней. Он был почему-то разгневан и чего-то требовал, но она не могла разобрать ни слова, словно бы он обращался к ней на несуществующем языке. Странно, но то, что говорили окружающие, она понимала, но это был просто гул с обрывками фраз. Его же она не понимала совсем, ни слова, как будто бы он обращался к ней по-русски, но так коверкал слова, что они полностью меняли смысл. Она попыталась ответить ему что-то, но слова не шли, дыхание остановилось, и она могла только смотреть на него, расширив глаза. Она пыталась высвободить руку, зная при этом, что, если будет вырываться, он может применить силу. Она видела в его глазах, что он способен ее применить, знала, что он это делал много раз, и на этот раз его ничто не остановит, если понадобится. Яна пыталась аккуратно высвободить руку, открывала в панике рот, чтобы что-то сказать, но только хлопала глазами. А мужчина продолжал что-то говорить ей; возможно, он повторил свой вопрос несколько раз, потому что было видно, как он сердится все больше и больше. Он сжимал ее руку все сильнее, до боли, и она понимала, что запросто освободиться ей не удастся. Он все больше и больше гневался. Яна начала впадать в отчаяние, потому что секунды проходили, и то, зачем она здесь, уже происходит. Музыка кричала, визжала, взрывалась в ее мозгу сотнями осколков, и ее нервы визжали вместе с ней.
Вдруг к мужчине кто-то подошел, что-то сказал ему, тот кивнул, отпустил ее руку и скрылся в толпе. Яна рванулась к двери. Та была открыта. Яна сбежала по неширокой лестнице и вышла на улицу через узкую переднюю. В лицо ей привычно пахнуло свежим запахом прелых листьев, мелкого дождя, это приятно охладило ее и придало уверенности в том, что делать. Она перевела дыхание и прислушалась. Со двора доносилась мужская брань, женский голос громко молил кого-то о чем-то, но ничего было не разобрать, словно тут все говорили на том странном языке, которого Яна не понимала. Яна побежала во двор, откуда доносился сильный запах лошадей, и увидела мужчину, сидящего верхом на серой лошади, в цилиндре и черном фраке. Лица его было не видно, но по его позе чувствовалось, как он зол. Лошадь под ним была взволнована, он еле удерживал ее. На грязной земле, взрытой конскими копытами, полулежала женщина в белом бальном платье, она прижимала к себе какие-то листки и что-то кричала. Она безутешно плакала, всхлипывала, вскидывала руки, а рядом с ней стоял тот самый мужчина, которого Яна видела в зале. В руке у него был пистолет, он размахивал им, топал ногой иногда так, что поднимались брызги. Они попадали на и без того перепачканное платье женщины, и Яне от этого было еще невыносимее. Она бежала сюда помочь, но теперь понимала, что помочь уже ничем не сможет, что уже все случилось, что-то плохое, и теперь ее выбор был только смотреть или не смотреть. В какой-то момент мужчина с пистолетом что-то крикнул мужчине на лошади, тот грозно ответил ему, гордо вскинул голову, пришпорил лошадь и ускакал прочь. Яну он даже не заметил, только капельки грязи из-под копыт попали ей на руку, холодные, колючие, пахнущие навозом. Она вновь посмотрела на женщину. Та все так же полулежала в грязи и плакала навзрыд. Мужчина с усами выглядел успокоившимся, все еще немного взбудораженным, но уже не таким опасным. Он подошел к женщине еще ближе, присел на корточки и что-то сказал ей, тихо, но очень властно. Она замотала головой и стала плакать еще сильнее. Тогда он попытался с силой вырвать у нее листки, которые она держала в руке. Он делал это осторожно, но упрямо и сильно. В конце концов, она обреченно разжала пальцы. Он улыбнулся, забрал листки, скомкал их и вошел обратно в дом через заднюю дверь. Женщина провожала его затравленным взглядом. Когда он открывал дверь, один из листков, которые он, небрежно скомкав, держал в руках, выпал и лежал на сырой земле. Женщина заметила это, и как только дверь закрылась за ним, тяжело поднялась, подошла и подобрала листок. Разгладила его, прижала к груди. Он был рваный, мятый, наверняка чернила расплылись от сырости и ничего теперь будет не разобрать. Но видно было, как дорог он ей, как важно его сохранить.
Яна стала разглядывать женщину, насколько это было возможно сделать в сумерках при свете газовых фонарей и зарева свечей из окон бальной залы. Она безусловно была красива. Не очень молода, по меркам того времени, но весьма элегантна. Как у многих на балу, ее волосы были заплетены в сложную прическу, украшенную жемчужинами, лентами и пером. На шее и груди было не то, что надето, а прямо-таки разложено тяжелое жемчужное колье, возможно, с бриллиантами – этого, конечно, Яне было уже не разглядеть. Длинное белое платье тяжелыми складками обнимало ее бедра, выглядело так, словно оно было слегка то ли задрано, то ли подобрано. На правую руку была надета длинная белоснежная кружевная перчатка. Левая рука была обнажена, и на фоне правой, в перчатке, это выглядело как-то неприлично голо.
Тут женщина резко обернулась и посмотрела ей в глаза. В глазах была боль, понимание и какое-то смирение, затравленность. Словно случилось сегодня нечто такое, ужасное, и закончилась ее жизнь, и теперь осталось доживать ее как есть, с тем, что есть, непонятно зачем. Она будет ходить на балы, есть пирожные, кружиться в мазурке, потому что так нужно. Но от жизни у нее осталось только вот это письмо, и порваная перчатка, как напоминание об этом дне.
Яна знала, что это за перчатка. Яна знала, кто эта женщина.
…..
Яна проснулась в кресле. От неудобной позы ее шея затекла, нога онемела. Глаза опухли от слез, а в груди чувствовалось ужасное ощущение какой-то произошедшей беды, тяжелое, густое и удушающее. Зато не было боли, которая ощущалась ранее почти всегда, Яна попыталась специально вызвать ее, обратиться к ней, но по сравнению с тем, что она увидела во сне, ее собственные переживания показались ей какой-то детской игрой.
Хотя она, по сути, ничего не видела особенного – приснились люди, которые поссорились, и вроде все на этом? Но она помнила свое чувство, которое сказало ей, что это не просто ссора. Это конец.
Надо было вставать. Вставать не хотелось. Она вытянула ноги, потянулась, руки положила на подлокотник кресла. На правой руке все еще была надета старинная прабабушкина перчатка. Яна стала рассматривать е еще внимательнее. На ней, конечно, не было явных пятен, но было видно, что она была тоже чем-то когда-то сильно испачкана, а большой палец – он не просто был отрезан. Было видно, что когда-то он был сильно порван, а потом чьи-то аккуратные руки, с одной стороны, ножницами подровняли лохмотья.
Яна подумала, что она сходит с ума. Ну надо же такому присниться! Ей стало страшно. Она быстро сложила перчатку, уложила ее обратно в коробочку и тихо отнесла все на антресоль, туда, где она хранилась раньше. Туда, где этому и место. Подальше. В прошлое.
….
Для всего в жизни находится объяснение. И тут Яна нашла его, конечно. Тут показалось, там приснилось, эмоции, воображение, надо заканчивать уже мечтать, пора жить нормальной обычной жизнью. И она решила забыть и про свою неудачную любовь, и про случайное видение, приснившееся ей летней ночью, и так неожиданно поразившее. Позабыть, конечно, не получается, но вот отложить, не вспоминать, не рассказывать, это запросто.
Глава 5 Девичьи откровения
С самого утра Яна готовилась к встрече с Иронькой. Так ей было приятно, что они встретились, так о многом хотелось рассказать. В их недолгом разговоре в салоне она почувствовала искренний интерес к ней, к ее жизни, захотелось поделиться и узнать побольше об Ироньке в ответ. Когда в голове всплывали воспоминания школьных лет, Яна всегда с нежностью вспоминала Ироньку. Та была всегда как феечка, – легкая, беззаботная, маленькая, блестящая. Яна не дружила с ней не потому, что не хотела. Как-то не было точек соприкосновения. Иронька всегда была такая быстрая, такая летящая, такая волшебная, было так прекрасно наблюдать за ней и любоваться со стороны. Дружба – что-то земное. Нельзя дружить с феями. Ими надо восхищаться со стороны.
Выглядела она всегда очень по-разному и всегда очень мило. В школе, в 9 классе, у нее была короткая стрижка, выбеленная челка и крашеный в малиновый цвет затылок. Ее мама была мастером причесок в салоне, – соответственно, тут не было проблем с переменой имиджа, порой она перекрашивалась в синий или розовый, но чаще всего это был красный. Это не смотрелось ни вульгарно, ни вызывающе, это выглядело всегда очень мило, опрятно, цельно, и даже престарелые строгие учителя редко делали ей замечания по поводу ее внешнего вида.
Сейчас Ироньке уже ничего такого не хотелось. Она наелась яркими цветами, и теперь просто была очень милой блондинкой, с немного вздернутым носиком, голубыми глазами и ярковыраженными скулами.
Весь рабочий день Яна, заполняя отчеты, ожидала его окончания. Утром она почти даже позабыла о том, что вчера прогуляла почти половину рабочего дня, и только к обеду одна пожилая сотрудница ей сделала замечание.
– Деточка, Яночка, я вчера еще просила вас подготовить счета по «Арабике», а вы куда-то убежали.
– Простите, Зинаида Яковлевна. Я сейчас быстро сделаю.
– Да я сама сделала, чего там делать-то. Тебя к начальству, что ли, вызывали? Он вроде спрашивал тебя.
Яна сделала неопределенный кивок, не желая ни врать, ни обсуждать вчерашний день в таком ключе. Очень сильно ее удивило, что никто почти ни слова не сказал про ее новый образ, кроме Зинаиды Яковлевны и новенькой девочки, сидящей у окна и пытающейся завязать хорошие отношения со всеми в коллективе. Все остальные даже бровью не повели. Причем, Зинаида Яковлевна вроде бы и похвалила перемену, но с грустью отзывалась о роскошных волосах, которых теперь уже Яне никогда не видать. Но сегодня это было почему-то необидно.
После вчерашнего разговора с Германом появилось новое чувство какого-то внутреннего превосходства, приобщения к важному знанию, которое может перевернуть жизнь и ей, и другим, если правильно воспользоваться этим. В нее как будто вдохнули уверенность в себя, и она теперь жалела больше всего почему-то то, что когда-то постеснялась с Иронькой дружить. Ей казалось, что это так важно, а время уже упущено, но сейчас можно хотя бы попробовать прикоснуться к этой мечте.
С наступлением шести часов волшебного времени, когда рабочий день заканчивается, и все офисные работники превращаются в нормальных людей, Яна просто вылетела на улицу.
На улице стояла жара, как вчера, но вечерняя прохлада начала немного опускаться над городом, пропитывая все солнечной пылью и теплым дыханием уходящего лета. Яна шла и любовалась людьми, деревьями, машинами. Она снова немного стеснялась смотреть людям в глаза, вчерашние смелость и кураж вроде бы немного поугасли, но ей это было и не нужно – она вчера была в поиске, сегодня у нее была цель, она нашла, что искала.
Высокая скрипучая дверь в «Пряности» была открыта, из помещения распространялся на всю улицу аромат каких-то то ли специй, то ли фруктов, мяты, и, конечно же, кофе.
Иронька сидела на розовом диванчике за столиком у окна. Рядом и правда стояли белые птичьи клетки с нервно чирикающими птицами, но не раздражающе, а вроде и вразнобой, но вместе исполняющими своеобразную музыку. Было шумно, кружевно, красиво.
Иронька на розовом плюшевом диванчике вся была такая розовая, снова воздушная, как в школе, и Яне почудилось, что та совсем не изменилась, – ни повзрослела, ни постарела – просто покрасила волосы, как она делала часто, и вот они – все перемены.
Иронька излучала радость и благодушие. От этого благодушия у Яны в душе тоже поселилась некая спокойная радость, словно бы она вернулась домой, и теперь все будет хорошо.
– Привет, привет!! Садись! Я заказала чайник очень вкусного фруктового чая, если ты не против.
– Попробую с удовольствием. Я теперь люблю и чай, и кофе, вообще все вкусное. Надо пробовать все!
Девчонки одновременно вдруг засмеялись непонятно чему, выбрали по пирожному, и в ожидании заказа стали болтать ни о чем. Разговор был приятный, легкий, они сыпали воспоминаниями, как вдруг Ира спросила:
– Помню, у тебя подруга Марина такая была, из старшего класса. Ты с ней общаешься все еще?
– Черт!!!! – воскликнула Яна. Блин!!
Она не позвонила Марине. Какой кошмар!
– Что такое? Удивилась такой реакции Иронька.
Яна рассказала ей вкратце о том, что происходит сейчас в жизни Марины. Озвученная постороннему человеку, эта ситуация выглядела странно, словно все разом сошли с ума и ведут себя вопреки здравому смыслу. Глядя на все со стороны, Яна увидела в ней именно это. А еще она увидела, что все ее попытки не вмешиваться бестолково обернулись в улыбчивое одобрение этого хаоса. И что она изначально была в гуще событий и словно бы даже что-то могла бы сделать с этим.
– Да, это поворот. Она всегда была такая уверенная в себе, сильная… Почему они не разведутся?
– Ну как же… семья?
– Да какая там уже семья? Ты же видишь, там полный дурдом, ей самой зачем это все надо?
– Я тоже думаю об этом…
– Так скажи. Она, видимо, закрутилась и выхода очевидного не находит.
– Ты что, она меня убьет за такие мысли, если я ей это предложу.
– Ну пускай убивает. Хоть задумается. За мудрость придется пострадать. Зато потом всем будет хорошо, если послушается. Мне вообще всегда она казалась очень здравомыслящей. Когда в 11 классе эта ваша была история, я думала, что сама никогда не смогла бы так держаться на ее месте. А она молодец, все поняла, все разрулила для себя, пережила.
– Ты о чем это?
– Ну, когда Сашка бросил ее и стал встречаться с тобой.
– Ты что-то путаешь. Мы никогда с Сашкой не встречались. Мы поженились 7 лет назад, но ты не могла об этом знать. И Маринка вроде тоже, никогда его не любила.
Иронька удивленно приподняла бровь и уточнила:
– Они в одиннадцатом классе встречались. Она влюбилась в него страшно. Я еще с ней дружила тогда. Помнишь?
– Не помню, если честно. Наверное, мы с ней временно разошлись, у нас бывали такие периоды, что мы вроде как не дружим. И что?
– Она с ума по нему сходила, он вроде тоже, я не знаю. Потом они поссорились из-за какой-то ерунды, она на него чего-то там обиделась и решила приструнить – типа, не подходи больше ко мне. А он взял и исчез тогда и неделю, даже не звонил. Она на стены лезла, где он, что делать, меня просила звонить ему, караулила на улице. А потом ей кто-то сказал, что вы вместе. Она стала следить и действительно, он постоянно у тебя дома ошивался, оставался ночевать. Потом мы увидели вас на улице, вы держались за руки, смеялись. Такие счастливые. Она горевала, как сумасшедшая, хотя особо виду не показывала. Потом вроде пришла в себя. Ну, а потом вы опять стали дружить, и мы с ней как-то потерялись.
– Удивительно, я даже не предполагала ничего из этого. Хотя он вообще мне о своих девушках очень обезличенно рассказывал, они для него были фоном жизни. Ему интересно было что-то придумывать, собирать, программировать, об этом он мог рассказывать часами. У него вообще так было – встречается с кем-то, и вдруг какой-то проект, конкурс. Он про все забывает, про девушку, про родителей, и увлеченно делает то, что ему интересно. Словно это и есть его жизнь, а все люди – статисты. Наверное, мы и поженились потом, потому что он подумал, что я не буду ему мешать работать, не стану обижаться, что он мне внимания не уделяет. Но я поняла, о какой истории ты говоришь. Мы с Сашкой не встречались, он делал очередной проект для одного конкурса, я ему помогала клеить плакаты, оформлять, он оставался ночевать в гостиной, потому что мы допоздна все это лепили и рисовали. Было очень весело, хоть я и не понимала ничего. Тогда были каникулы, и мы да, ходили гулять, обсуждали что куда приклеить, наверное, со стороны смотрелось дико.
– Да нет, смотрелось, кстати, очень мило и гармонично. Я еще подумала, что вот наконец-то такая счастливая пара. Я очень рада, что вы поженились, так и должно было случиться.
– Ох, не знаю, это как-то само собой произошло, даже вроде как никто ничего и не хотел.
– Расскажешь? – Глаза Ироньки заблестели – то ли от чая, то ли от предвкушения интересной истории.
– Да как-то странно даже все получилось. Мы дружили-дружили, он от какой-то своей очередной девушки сбежал, пришел ко мне вечером поболтать. Принес – не поверишь – травы покурить. Мои родители были на даче. Я никогда такого не делала, но тут вроде как был повод, было о чем поговорить, и я согласилась. Вот мы ее курили, сначала он жаловался, потом стало весело, потом мы решили поиграть в монополию. Играли, курили, смеялись, потом стали играть в монополию на раздевание.
– Тааак! – воскликнула Иронька, – очень странно это представить, но, наверное, так можно?
– Еще как! И вдруг неожиданно входят мои родители. Оба!! На даче погода испортилась, им все надоело. Приехали, всем здрасьте. Заходят ко мне в комнату, там бардак, одежда раскидана, пахнет сама понимаешь, чем, мы сидим в одних трусах, ржем, – а мою маму ты помнишь, ей этого было бы так просто не пережить.
Иронька вся тряслась от смеха, – да уж, твоя мама женщина серьезная, у нее свои представления о приличиях! Знаешь, как-то в школе она меня встретила и так отчитала за мини-юбку, что я до сих пор стесняюсь их носить.
– Правда?
– Тогда звучало все очень внушительно.
– Кому, как не тебе, носить мини-юбки!
– Ну вот видимо, всем, но не мне. Так и что дальше было? Сколько вам лет-то тогда было?
– Да много уже. За 23 или 24. Был огромнейший скандал, я думала, они убьют или Сашку, или меня. Они долго беседовали то со мной, то с ним, а нам-то смешно, и это затянуло скандал еще на неделю. На следующий день было уже грустнее. Я думала, нас оставят в покое, но потом выяснилось, что они оставили в покое более-менее только меня, как самое безнадежное и слабое звено. Насели на Сашку, а он же клоун, ты знаешь – ну, по крайней мере, тогда им был – и он картинно сделал мне предложение, – типа, хватит ругаться.
Дальше шутка затянулась, он меня убедил, что так будет лучше для всех, и родители успокоятся, и его тоже от него отстанут. И мы вроде как смирились, и.. вот! – Яна растопырила пальцы, чтобы продемонстрировать обручальное кольцо.
– Значит, твою маму надо благодарить за то, что она так неожиданно вошла?
– Да не за что особенно благодарить. Живем мы мирно, но как-то не очень счастливо… Вернее, я не знаю, как оно – жить счастливо. Что это значит вообще? Может, это оно и есть… Детей у нас нет, мы не ссоримся, он в своих проектах, ему все интересно, они там разрабатывают какие-то проекты, я даже не спрашиваю, не лезу – бывает, мы несколько дней не видимся, я ложусь спать, а он спит в кабинете, или приходит, а я уже сплю. Утром привет-привет. Как друзьями были, так и остались, только нам теперь вместе почему-то неинтересно. Иногда начинает рассказывать взахлеб какие-то свои штуки, а я в этом не понимаю ничего, смысл говорить?
– Очень жаль. Но я думаю, это у вас может быть период такой. Он пройдет, у вас же было такое единение, было видно, как вам классно вместе.
– Наверное, мы просто не думали об этом. Было весело и интересно, пока были молодые и глупые, а теперь все такие взрослые, он начальник отдела важного, ему со мной неинтересно стало, а я и не лезу. Он меня ни о чем не спрашивает, вместе едим, спим, никуда не ходим, никуда не ездим.
– Ага, а теперь такие старые и совсем не молодые. А ты уверена, что неинтересно ему? Может, он считает, что тебе с ним неинтересно? Я насколько поняла, он увлеченный программист, а кому неинтересны программистские всякие дела, тому и рассказывать бессмысленно. А ты сама о многом с ним говоришь? Рассказываешь? Советуешься?
– Да как-то и нечего рассказывать. Спросит, как дела, говорю, что хорошо.
– Ну вот видишь. Он, наверное, тоже переживает что ты молчишь – не говоришь.
Такая мысль Яне в голову не приходила раньше. Она подумала, что о встрече с Германом она ему не рассказала, новой стрижкой не похвасталась, а он поздно лег спать, и возможно не заметил.
Из кофейни Яна вышла только под самое закрытие, с Иронькой они прогулялись вместе до метро, и распрощались как очень близкие подруги. Яне казалось, что сегодняшняя встреча одна из самых приятных встреч за последние несколько лет, и вечер тоже один из самых приятных. Неприятной черной точкой маячила только Янина забывчивость и необходимость теперь позвонить Марине, чтобы как-то наладить с ней отношения. Она решила, что сегодня уже поздно, утро вечера мудренее, и на крыльях радости поплыла домой в надежде вечером выпить чаю с Сашей, рассказать ему о приятной встрече с их общей знакомой, просто поговорить по душам, чего они не делали уже очень давно.
Дома было пусто, темно и прохладно. Несмотря на жару, квартира прогревалась плохо, в ней всегда было мрачновато, и как будто сыровато. Сашки дома не было.
Яна достала телефон, чтобы позвонить ему, и увидела непрочтенную смску, отправленную 3 часа назад – «ночую на работе, доделываем проект. До завтра!»
Завтра так завтра. И поговорим, и посидим. Ох, нет, завтра выходной, а на выходных она всегда ездила с родителями на дачу, помогать – копать, мыть, сажать, – звонить предупреждать что не приеду было уже слишком поздно.
Немного расстроившись, Яна поплелась в свою одинокую кровать.
«Главное – не забыть позвонить Маринке!!» Подумала она, засыпая.
Вскочив с кровати, она взяла первую попавшуюся бумажку и вывела там – МАРИНА.
Глава 6 Встреча