Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I

Жорж Абрамович хотел приспособить меня в группу Жукова, на установку абсорбции с шаровой насадкой. Установка была в дальней маленькой комнате. И вот подходим мы к ней по коридору, и вдруг распахивается дверь в комнату, а оттуда дым табачный валит, шум, гам, тарарам, и даже запах спиртного… За дверью молодежь – Федосеев, Жуков, Беспалов, Кулагин, Зайцев. Да, они и Зайцева иногда брали играть, также, как даже и тебя, когда ты стал аспирантом… Они только что пришли с футбола, но уже успели «накатить по стаканчику». И я помню реакцию Жоржа Абрамовича – он улыбнулся понимающе широкой улыбкой и сказал мне: «Репьята после футбола…». Выскочил Жуков, от него попахивает, он быстро прикрыл дверь, а Жорж ему говорит спокойно и серьезно, как бы не замечая ни дыма, ни состояния Жукова: «Вот – Жора. Работайте с ним». Ну, мы и начали работать…

Меня сразу поразила обстановка равенства, этакой «внутренней американской демократии», простоты в хорошем смысле. Жорж Абрамович в это время ещё молодой – всего 57 лет! – статный, легко держащийся, без какого бы то ни было «напруга»… Он часто бывал у нас в комнате, где я работал у Жукова. Обычно он приходил после своей лекции, и внимательно смотрел. Постоит, внимательно посмотрит, задаст несколько ненавязчивых вопросов… А когда узнал, что у меня неплохо с английским, стал давать мне статьи… Как правило – серьезных ученых, авторитетных в своей области. Как сейчас помню, первая статья была Портера. А я потом вживую встречался с ним!

Атмосфера была такой хорошей, что я в любую свободную от футбола минуту проводил на кафедре. Потом Жуков перестал нуждаться в моей помощи и Жорж (я буду называть его так, как мы всегда называли его между собой), хотя и был огорчен моим вовлечением в кафедральную футбольную команду, назначил мне куратором Беспалова. С ним я проработал год до диплома по теме: «Определение поверхности контакта фаз и коэффициентов массоотдачи в аппарате с подвижной шаровой насадкой». Исследование проводилось на системе «раствор щелочи – углекислый газ». И делалось это не на маленькой установке Жукова, а на трех колоннах, которые стояли в большой лабораторной комнате. Там нужно было разводить щелочь – NaOH – и раствором поглощать углекислый газ из баллона, который мы притащили с Беспаловым. Щелочь разводилась в большом сосуде типа аквариума, литров на 200, склеенного из плексиглаза.

И вот эпизод. Идет практикум, его ведет Жорж. А я развожу щелочь, насыпая гранулы из мешка. Естественно, мешок пылит, и едкая пыль плывет по лаборатории. А в лаборатории полно народа и у некоторых студентов возникает опасливое недоумение – что случилось? А Жорж так хмыкнул успокоительно и с улыбкой произнес: «Ха! Жора расфодит щёлочь!». И студенты, хотя и совершенно не поняли, кто такой этот Жора и зачем он что-то разводит, моментально успокоились – ухмылка Жоржа Абрамовича гарантировала им пустяковость опасений.

Написание и защита диплома – события запоминающиеся! Тогда ведь все писали от руки. И я спросил Жоржа: «Писать от руки?». Он так посмотрел на меня с легкой укоризной, и говорит: «Жора! Тфадцатый век!.. Конечно, печатай!». И я нашел лаборантку на ТНВ и по 20 копеек за страницу напечатал. И в готовом виде представил его на проверку. Конечно, при написании Жорж мне давал советы и наставления, как писать. Давал ссылки на канадские и другие заграничные работы. Но писал я сам. И никаких черновиков Жоржу не показывал. И вот он проверяет готовый диплом. Присутствуют трое – он, Беспалов и я. Дело происходит в лаборатории автоматизации за преподавательским столом. Жорж читает мой диплом и… раскачивается на стуле на двух задних ножках! Дужка очков во рту, он ее грызет, периодически закрывает глаза, думает, потом опять листает… И так проходит минут 20. А у меня одна мысль – грохнется он сейчас, или нет? Он ведь в моих глазах древний старик – ему целых 58 лет! А он, покачиваясь на этих двух ножках, говорит: «Всё хорошо! Но вот эту фразу (тычет дужкой очков на какую-то страницу) я бы написал так: «Это явление имеет место бить…»». Я, было, попытаюсь возразить, но Беспалов дергает меня сзади – дескать, не возникай! И я говорю – «Конечно, Жорж Абрамович, переделаем!..». Но, грешен – ничего не переделал – это же нужно было перепечатывать! По 20 копеек страница!

И вот – защита. Из членов ГЭКа все обычно боялись Илью Абрамовича Гильденблата. Он считал себя специалистом в массопередаче. И он тогда ещё занимался наукой – у него были аспиранты. А у нас как раз получилось определить поверхность массопередачи и можно было вытащить чистые коэффициенты массоотдачи в газовой и жидкой фазах. И в нашей работе было сделано много действительно интересного. (Хм… Сейчас бы за такую работу кандидатскую присудили ☺). И Жорж мне говорит перед тем, как идти на заседание ГЭКа: «Есть там один… Илья. Никто ничего в твоей работе не понимает, но кое-что понимает Илья. Но ты его не бойся – так, как мы понимаем, он ещё не понимает! Так что не бойся». А что мне Илью бояться – доброжелательный вроде человек. Я его уже знал. И вот идем мы на мою защиту по коридору от кафедры. Картинку вижу как в кино: я иду впереди, сзади за мной Жорж, который полуобнимает меня за плечи – и придерживает и подталкивает одновременно, как тренер боксера, выводящего на ринг, а сзади уже свита – Беспалов, Кулешов, Жуков… И у меня было именно ощущение боксера, выходящего на ринг. Ну, а на защите Илья, конечно, начал «возникать», задавать ехидные вопросы. Но вот что интересно – когда я, по закону жанра (я же боксер на ринге!) начал уже кипятиться и «давать отпор», Илья Абрамович примирительно говорит: «Вы не волнуйтесь! Я не только Вам задаю такие вопросы. Вы-то хоть что-то отвечаете, а вот некоторые доктора не отвечают!». И это «хоть что-то» было серьезным признанием значимости результата совместных усилий нашей команды во главе с «тренером» – Жоржем…

Я попал в армию случайно – должен был идти другой, но он оказался «позвоночником» – его «по звонку» из призывников вычеркнули «по состоянию здоровья» и вставили меня. Я тоже попытался было стать «позвоночником» и позвонил отцу – он у меня врач. «Папа, меня берут в армию!». Но отец сказал – и прадед твой воевал, и дед твой воевал, и я воевал – послужи и ты. И я успокоился, вспомнил, что также говорил и знаменитый герой фильма «Отец солдата», и пошел служить в Армию. И Жорж гордился мною! Он сказал мне: «Молодец! Иди! Отслужишь – сразу приходи ко мне». И это не были пустые слова. Когда срок службы приближался к концу, Жорж сказал мне (я служил недалеко от Москвы и время от времени приезжал и общался с Жоржем): «А что тебе ерундой заниматься! Сдавай сразу кандидатский минимум по английскому!». И договорился в институте, что у меня примут экзамен, хотя в тот момент (начало лета 1973 г.) я был ещё офицером и формально не мог ничего сдавать. Договорившись, Жорж дал телеграмму, что, мол, такого-то числа нужно приехать на экзамен. В части у меня были хорошие отношения и командир был согласен отпустить меня. Но в этот момент Брежнев поехал в Америку и поэтому в армии отменили все отпуска! Командир понял всю важность для меня приглашения Жоржа, и сказал: «Жора! Покажи мне 50 рублей в кармане, дай верные телефоны и езжай! Если что – я тебе звоню и ты на такси возвращаешься в часть». (За 25 рублей тогда можно было доехать до части в Вязниках «с ветерком»!). Я дал телефоны Решетниковой, Сущевых, ну, всех, кого можно – и поехал. Экзамен сдал на пять баллов и спокойно вернулся. Так что хлопоты Жоржа не пропали даром.

Но вот наступила осень, и начался набор в аспирантуру. Но у Жоржа уже был аспирантом Коля Харитонов – я же его и привел к Жоржу как «студента-научника». И, пока я был в армии, он поступил в аспирантуру к Жоржу. И Жорж говорит мне: «Ну, вот такие дела. Я сейчас не могу брать ещё одного аспиранта. Но ты не волнуйся – есть место у Изабеллы Эммануиловны». Ситуация была понятной и я воспринял ее нормально. И это не вызвало у меня никакой обиды или горечи. Так я оказался в аспирантуре у Изабеллы Эммануиловны Фурмер.

Однажды мы в очередной раз играли в футбол. Поскольку в это время я уже был аспирантом, сказать, в который раз мы гоняли мяч в сквере на Миусской площади, не могу – собьюсь со счета. И в это время подъезжает Жорж. Он тогда только что приобрел машину – желтенькая такая… «Жигули» 11 модели. И остановился он у Свердловского райкома партии в конце Миусской площади. Мы как раз только что закончили переодеваться после игры и кто-то, увидев идущего Жоржа, попросил: «Жорж Абрамович! Ну, покажите свою машину!». Жорж подвел нас к машине, сел за руль, завел мотор, нажал газ «до конца», и потом просто «бросил» сцепление. И «жигуленок» рванул с места как показывают в старых американских фильмах с мощными машинами – с дымком из под колес! Вот манера езды, из которой мне сразу стало понятно, почему он «Жорж-американец!». Это было даже убедительнее, чем его акцент на лекциях, из-за которого его понимали с трудом…

Это было на свадьбе Гены и Веры. Мы сидели в ресторане гостиницы «Украина». Там зал интересный – антресоль и основной зал. Столики и внизу и вверху. Мы сидели наверху. Был, кстати, и папа Гены – Исайя. Интересно, что он выглядел иначе, чем Жорж. Жорж как-то вытянут вверх, а его брат – коренастый, и фигура «крепыша». Я ещё обратил внимание, что у него дрожала рука – это профессиональное, от постоянной работы с тракторным рычагом, он же был всю жизнь трактористом. Так вот, это было в 1971 году. Мы сидели на антресоли, рядом с барьером, и вдруг внизу появляется высокая я стройная женщина в платье с разрезом «вот отсюда». Одним словом – красотка! Я заметил ее краем глаза и, конечно, заинтересовался. И тут же с удивлением увидел, что Жорж тоже рассматривает ее, причем он даже перегнулся через барьер так, что я испугался, как бы он не упал. Я понимаю, что Жорж тогда был ещё молодой – ему и шестидесяти не было! И ничто человеческое не было ему чуждо. Но насколько это естественно и неизбежно, я осознаю только теперь…

Однажды мы с Генкой приехали к Жоржу на дачу. Мы были студентами и было это, вероятно, весной (в мае-июне) 1971 года. Приехали мы вдвоем, не было кроме нас с Генкой никого. Жорж в это время копался на участке. Ну, мы, естественно, предложили помощь. Жорж показал нам – вот здесь вскопать, там подравнять… А я приехал в «обычной одежде», даже чуть ли не в галстуке, и копаться в земле в ней было… Ну, неудобно! И тут Жорж дал мне свою американскую военную форму! Она у него была! Это я никогда не забуду – бриджи, куртка и военные ботинки. Особенно поразили ботинки – они были лучше тех, в которых я приехал! Вот интересно, остались они или нет? Там в подметке было то ли пять, то ли семь слоев кожи, слой на слой, я специально смотрел, суровыми нитками прошиты и по всей подошве стянуты медными скобами через 3–4 сантиметра. (Мой вопрос: «Черные?». Ответ: «Нет, светлые, коричневые!»). Конечно, все это великовато было, Жорж ростом-то был повыше меня, но я именно в этой одежке и копался в земле… Так что я точно знаю, что свою военную форму Жорж держал на даче! К тому времени для меня уже не было секретом, где Жорж провел войну, но вот так прочувствовать это буквально «на своей шкуре» было и удивительно и лестно!

А ещё раз я был на даче уже с Захаром. Я вообще-то был у Жоржа на даче два или три раза. В этот раз, уж не помню по какому поводу, мы приехали с Верой и с Захаром. Это был год, вероятно, 1979… Жорж сказал: «Пошли в Абрамьцьево!». И мы пошли в Абрамцево. Пешком. Жорж взгромоздил Захара на плечи. А Захару было то ли 3, то ли четыре года – тяжеленький такой. И вот Захар довольный сидит на шее Жоржа, болтает что-то, а мы периодически умоляем: «Жорж Абрамович! Да опустите Вы его!..». Но Жорж нас не слушает. А было ему тогда уже лет 65–66. Опять-таки – старик в нашем тогдашнем понимании! А он хорошим широким шагом дотащил Захара до Абрамцева… И там не опустил. И вот сидит этот довольный бутуз на плечах у Жоржа, а он с ним и по парку гуляет!

Была у Жоржа неутоленная любовь к детям. Она свойственна хорошим людям (Впрочем, и не очень хорошим она тоже свойственна ☺…).

Вся эта история – просто с ума сойти! Однажды сидел я в приемной Саркисова (пришел подписывать какие-то бумаги по спортлагерю). И вот из кабинета выходит Малков, видит меня и восклицает: «Ой! Георгий Гайкович! Как хорошо, что Вы здесь. Вы же были у Жоржа Абрамовича дипломником? Вы с ним и потом дружили? А вот мы тут с ректором голову ломаем, не знаем, что делать… Вот пришла такая бумага Жоржу Абрамовичу, а он ведь умер…». Я буквально остолбенел! Меня в Москве не было всего три или четыре дня, но если бы такое случилось, мне бы уж сообщили об этом! Не важно кто, но позвони ли бы! И я удивленно выдавил из себя: «Как умер?!». Малков говорит: «Да Вы пройдите к ректору…». В кабинете Саркисов, глядя на меня, смущенно бормочет: «Да, вот такая история… Жалко, конечно…». И выясняется, что бумага эта – письмо Саркисову от Крамиша с просьбой дать информацию о Жорже! А Жорж к тому времени уже года три как ушел с кафедры. Мне дают письмо со словами – «И как теперь на него ответить?». Я звоню Геннадию – мол, такое дело, как мне с Жоржем связаться? Через какое-то время мне звонит Жорж, я читаю ему это письмо на английском. А там – славословия Жоржу. И что был, якобы, Жорж чуть ли не лучшим другом Крамиша. И Жорж мне говорит: «А, Крамиш!.. А ты знаешь, Жора, теперь можно об этом говорить, что я был первый советский человек, который держал в руках ампулу с плутонием? А этот Крамиш… Я все время думал, что он за мной следит…». Я не стал говорить, что его в Менделеевке уже «похоронили»… (Собеседник: «Ну, Жорж знал, что его «похоронили»»… Г. Г. Каграманов: «Ну, наверно! Может, я сам сказал ему потом, или Генке, а он передал…»).[90]

А на 90-летие к Жоржу поехало все менделеевское руководство… Меня приглашали, но я отказался, мы с Жуковым поехали сами. Что будем брать? И мы взяли бутылку виски 0,7 – нормально! – знали, что Жорж любит виски – и поехали. Он нас встретил веселый, довольный, выпил с нами – и довольно прилично! Я был хорош, но и Жорж тоже. Рюмочки маленькие, но рюмочек 5 он выпил! И хорошо так поговорили!

Компьютер.

Он прекрасно себя чувствовал с подаренным ему компьютером. Моментально его освоил. И был рад и горд, что с его помощью он теперь мог сам общаться… Скайпа тогда не было, но электронной почтой он пользовался… С Крамишем стал общаться вовсю! И неважно, как он относился к нему тогда, в Штатах. Считал ли его сволочью (а, может, он и был сволочью?), теперь было ясно, что это неважно. Ведь общение с Америкой – это же возвращение в юность и молодость в 90 лет! Конечно, это ему нравилось!

Как я узнал, что Жорж был разведчиком

Откуда я узнал, что Жорж был разведчиком? Да это знали все! А главным распространителем разных слухов и баек был Лев Гришин. И вот какую историю он мне рассказал. Ещё во времена первой «разрядки» – то ли до кубинского кризиса, то ли после, в Москву приехала большая американская делегация во главе с вице-президентом Никсоном.[91] Ну, естественно, для делегации организовали большую программу ознакомления с советской действительностью. Возили их повсюду. И они оказались в Менделеевке, поскольку Кафтанов был близок к Правительству. Кафтанов их принимал. А Жоржа пригласили переводить! Жорж пошел с чувством большого внутреннего опасения. И вот во время переговоров кто-то из американской делегации говорит: «Какой чудесный северо-западный акцент! Айова!». И один из членов встает и выходит. А Жорж, разумеется, понимал, что в делегации такого уровня есть кто-то из американских спецслужб. И этот эпизод страшно озаботил Жоржа. И именно это и привело к тому, что Жорж стал опасаться ночных шорохов – «То ли наши пришли, то ли «оттуда»»…

Но это – рассказы. А вот жизнь. Сидим мы с Генкой на процессах (курс «Процессы и аппараты химической технологии»), и Генка достает логарифмическую линейку, на которой написано «Нью-Йорк-сити колледж». Естественно, спрашиваю: «Откуда она у тебя?». Он что-то мычит неопределенное. Понятно, что от Жоржа! А теперь прикинь – я ведь читать умею! На доске ветеранов войны: Жорж с 1939 года рядовой в Советской Армии. Да и сам он рассказывал, что к Кузьминых он попал в 1951 году. А где он был все эти годы? А тут – линейка с надписью…

Знаменитый акцент.

Я однажды спросил Жоржа: «Жорж Абрамович, а почему у Вас такой акцент? Столько лет Вы живете здесь…» И он мне ответил: «Ты знаешь, Жора, дело в том, что мне «на ухо наступил медведь». Вот у Гейби через пару лет после приезда не было никакого акцента – говорил абсолютно чисто! У него был хороший музыкальный слух. А у меня нет музыкального слуха совершенно…»[92]

О национализме и расизме в Америке. Причина отъезда.

Мне рассказывал Жорж о том, что его сильно поразило в военном лагере в Штатах, где он проходил подготовку перед отправкой в Ок-Ридж. И я понимаю его, уже прожившего несколько лет в СССР. В американском военном лагере негры жили отдельно от «белых» военнослужащих, за колючей проволокой, и служили они только как «обслуга» белых – повара, уборщики… Это – расизм, омерзительный для Жоржа. А вообще-то, как мне кажется, в Америке в 20–30 годах был ещё «нормальный национализм» с отторжением и евреев, и итальянцев и немцев, и вообще всех «чужих». Но этот «нормальный национализм» подогревался тамошней пропагандой и создавал тяжёлую атмосферу для «чужаков». Особенно это почувствовалось во время кризиса. А семейство Ковалей там и было и ощущало себя чужаками. И это побуждало их уехать. А тут ещё советская пропаганда – мол, в Советской России уничтожены все гонители и эксплуататоры. Да ещё евреям дают землю! Просто воплощение мечты – еврейский социализм! Этим они и купились. Ну, а на деле социализм оказался для всех одинаковый и хлебали его полной ложкой все – русские, армяне, евреи, колхозники, рабочие и вся «трудовая интеллигенция»…

Интервью с Николаем Ивановичем Харитоновым, доц. каф. ОХТ РХТУ им. Д. И. Менделеева

16.03. Н. И. Харитонов во время интервью 08.10.13.[93]

Беседа была согласована заранее и состоялась в новом корпусе РХТУ, в кабинете проректора по АХО и зав. каф. ОХТ В. Н. Грунского.

Ю. Л. Как ты познакомился с Жоржем?

Н. Х. На кафедру ОХТ меня привёл Сущёв, который, будучи на год старше, уже занимался научной работой у Изабеллы Эммануиловны Фурмер. А с Жоржем Абрамовичем меня познакомил Георгий Гайкович Каграманов – в просторечии Жора, – который изучал под руководством Коваля массопередачу в колонне с провальными тарелками. «Агитация» Жоры была коротка и убедительна: «Пойдем, я познакомлю тебя с замечательным человеком, известным чуть ли не на весь мир разведчиком!!!»… Это, напоминаю, 1970 год. И теперь, когда я слышу, что о Жорже-разведчике никто тогда ничего не знал – это полная чепуха! Тогда уже кое-что знали, и на кафедре часто старались спровоцировать Ж. А. на откровенные разговоры о его прошлом. Но не тут-то было…

Ю. Л. Прости, перебью. Но ведь ты же помнишь на стенде «Менделеевцы – участники Великой Отечественной Войны» висела фотография – «Жорж Коваль, рядовой Генштаба».

Н. Х. Да нет, тогда ещё не висела! Я точно помню, что она появилась позже! Была такая история. Как-то раз, в какой-то праздник сколько-то летия Победы, на кафедре ОХТ в очередной раз «удивились», что Ж. А. в очередной раз забыли – всех поздравляют и награждают, а его опять «не заметили».[94] И кто-то из молодых сотрудников кафедры ходил в спецотдел и убеждал там, что Жорж Абрамович – такой заслуженный ветеран!.. Что его нужно отметить… А в спецотделе отвечали: «Да какой он «заслуженный ветеран»? Знаем мы – он вообще не воевал, а просидел всю войну в штабе шифровальщиком!». Так что появился портрет Жоржа на доске очень поздно. И где-то в уголке – доска уже была заполнена к тому времени.

Ю. Л. Я опять возвращаюсь к вопросу о «признании» военных заслуг Жоржа. Поскольку, судя по записи в его военном билете, его признали ветераном ВОВ только в 1989 г., получается, что он до этих пор опять-таки был «нелегалом»?

Н. Х. Да, получается, что действительно, был он «нелегалом»… Я вспоминаю, что когда в лаборатории автоматизации построили «курятник», то Жорж Абрамович переезжал туда со всеми бумагами из своего письменного стола. И была среди этих бумаг одна папка, большая такая из крафт-бумаги, где лежали его характеристики и прочие «официальные бумаги». И я сам видел в одном из каких-то листков по учету кадров собственной рукой Жоржа Абрамовича написанное: «Шифровальщик Генерального штаба». Вероятно, такую формулировку он просто обязан был писать для кадровиков. Много там было интересного, но, к сожалению, папка сгорела во время пожара на кафедре. А о «признании»… Помню, что где-то в конце девяностых мы приехали к Жоржу Абрамовичу, и он показал нам почётный знак ветерана разведки и сказал: «Ну, вот, наконец, меня и признали…»[95]

Ю. Л. Ну, а всё же, за время твоего общения с ним были ли у вас разговоры о том, где он провел 8 лет армейской службы?

Н. Х. Нет, прямых разговоров не было. Да я и не интересовался этим. Но, конечно, в разговорах, в разных житейских ситуациях, эта тема иногда как-то невольно проскальзывала. Вот, например, такой случай. Я как аспирант должен был читать лекции. Перед этим Жорж Абрамович, помогая мне в подготовке, сказал мне: «Ты на мои лекции походи». И я сходил на несколько его лекций. Однажды, рассказывая об интегральном регуляторе, он на лекции и говорит: «Вообще, интегральный регулятор такая неприятная штука…Его очень трудно настроить. У него такой «винд-ап»!.. Я сам имел с ним дело в одном месте…». Тут он остановился и завершил фразу: «Ну, это было далеко отсюда… Неважно, где и в каком месте!».[96]

Или вот такой случай. Мы ведь с ним ездили иногда в ЦНИИБ (на даче у Ж. А. я не был никогда) в электричке (платформа «Правда»), а это почти час дороги. И разговаривали о том, о сём. Не столько по теме моей диссертации, а, в основном, о житейской текучке – о даче, домашней жизни, о его приёмном сыне. И вот однажды разговор зашел о каком-то американском фильме. Он спросил меня, смотрел ли я его. Я ответил, что нет, поскольку фильм неинтересный – на что там смотреть? А он мне отвечает: «Понимаешь, меня не сюжет фильма интересует. А я смотрю, что там «вокруг» – какая жизнь, какая техника сейчас в Америке, какие там дороги, какие дома…». И он ходил в кино, чтобы посмотреть, как там ТЕПЕРЬ в Америке всё выглядит…

Ю. Л. Ты сказал, что его интересовала американская техника. А автомобили?

Н. Х. Когда он купил машину, то пару раз меня подвозил. Так вот, я обратил внимание, что он очень хорошо водил и спросил его: «Жорж Абрамович! А где это Вы научились так хорошо водить?». А он мне отвечает: «А! Я, можно сказать, всю жизнь водил! У меня же ещё в Америке была машина!». Я удивился: «Как же так? Вы ведь уехали оттуда в 18 лет!». А он мне: «Ну, это в другое время было…».

И вот по таким отдельным высказываниям, оговоркам даже, у меня сложилось впечатление, что Америка была ему ближе, чем «новая Родина»… А то, что здесь ему было не просто, видно даже из такого факта. Дом, где он жил, был «не простой». Туда поселяли людей «под присмотром». Так, во всяком случае, кажется мне. Там, например, жил компьютерщик-канадец американского происхождения, который занимался проектированием микропроцессоров, «чипов». Его сюда пригласили, когда наши начали делать первые малые ЭВМ. Дальнейшее – со слов Жоржа Абрамовича, он об этом говорил мне сам. Он общался с этим канадцем, причем канадец признал в нем «родственную душу». И Жорж Абрамович рассказывал: «Он как-то угадал мое отношение… Однажды мою я свою машину во дворе, ну, как обычно, из ведра, с тряпкой. Тут из подъезда выходит человек, смотрит на меня и говорит: «Неужели у них даже брандспойтов нет?»».

16.04. и 16.05. Тот самый двор лет 40 спустя… Пейзаж с «копейкой» почти не изменился. Разве только иномарок стало побольше…[97]

Из этого Жорж Абрамович понял, что это «у них» в словах канадца относится не к нему, а к «окружающему миру», а по отношению к нему это – признание общности, объединения «в своих» и отделения от «здешних». Они – Жорж Абрамович и канадец – сблизились настолько, что канадец рассказывал Жоржу Абрамовичу как он консультирует «здешних коллег», которые копировали микросхему «Интела». Канадец говорил: «Они сошлифовывают слой за слоем схему и выясняют ее структуру. И я им сказал: «Ничего не переделывайте! И не бойтесь никаких проблем с авторским правом. Никто вашу схему проверять не будет. А если вы что-нибудь измените, она не будет работать»». Из этого признания очевидно, что канадец тоже «не простой человек», что он не просто приехал работать от фирмы, а ещё передавал нашим какую-то информацию по своей специальности, которую передавать не должен был.