313 дней: Агапэ

Фаза первая

Глава 1

Грейс

Время иногда летит птицей, иногда ползёт жуком. Прошло три дня. Нахожусь в теперь уже полностью изученном мной доме Зеда. Отблески солнца играют в воде океана через стекло окон, как золотые нити. Восход солнца теплеет на горизонте, а свежесть очередного летнего утра будоражит. Семь тридцать шесть утра. Американская цивилизация заводится, свет исходит от люстр позади меня. Бежево-фиолетовый воздух; светлые доски паркета. Вот здесь я была совсем недавно, на той вечеринке. И тут, в нескольких метрах, сидели Али с Логаном.

– Грейси. – В очередной раз вздрагиваю от резкости этого слова. Зед, зная все подробности, продолжает так нарекать меня, раня сердце.

И тогда я поняла по голосу, по взвинченности, запальчивости – Зеду пойдёт на пользу успех. Но вот он останавливается, протягивая мне звонящую трубку.

– Думаю, это Майк, – стонет он.

Откидываюсь на бежевое кожаное сиденье дивана. В эту секунду, услышав происходящее, вбегает Алекс; Алиша и Логан приземлились на сидение подле меня. Все собрались около меня, и я взяла трубку. Слышится голос, вещающий о выясненных обстоятельствах дела. «Это какой-то фарс», – шепчет голос внутри. Сукин сын, я видела следы от стяжек! То есть Виктория заковала себя, потом освободилась и повесилась? Краем глаза замечаю знакомые орнаменты полос на руке, уносящие меня в тот торжественный лесок, в утро после вечеринки. К нам присоединяется и Дилан. Сверкнув взглядом, он сел возле Али, но я не обращаю ни крупицы внимания ни на кого вокруг. Румянец волнения от оглашения вердикта растекается по шее, по щекам, а непроизвольный ком застревает в горле.

– Дело Виктории признали самоубийством, – выдыхаю я, отбрасывая телефон на столик.

Логан резко откидывается на спинку кресла, Али перебирает пальцами рук крест на груди. Повисла глубокая тишина, такая звучная и долгая.

– Грейс, – встревает Зед. Поднимаю глаза от пола, куда уставилась и не поняла, сколько времени прошло, на него. – Она ведь вовсе не была тебе дорога, – продолжает он равнодушно и встаёт с кресла напротив. – Не беспокойся об этом, ладно?

Удивительное пренебрежение к чувствам другого во имя истины, резкий, грубый выпад против простейших условностей показались мне таким чудовищным проявлением всех человеческих установлений, что, огорчённая, ошарашенная, я склонила голову без ответа, будто безропотно подставляясь колкому граду, мутному ливню. Ну что на такое сказать? Зед словно навис надо мной ментально, хотя нас и разделяет несколько метров.

– Да, ты прав. Конечно, – в ответ лишь глупо мямлю, поглядывая на окно. Хочу быстрее сбежать отсюда.

Блондин безразлично укрывается в ближайшей из комнат, призывая меня к такому же безразличию. Но я лишь улыбаюсь оцепеневшей Али, и вот ноги уносят моё тело в коридор. Что за голгофа этот дом! И мой собственный дом – такое же место страданий. Прерывистость дыхания лишает тело обычного ритма; ощущение полнейшей несправедливости душит. Брожу в излишних треволнениях и наконец взрываюсь. Чуть ли не подпрыгивая на месте, я взбираюсь по лестнице на верхний этаж, но неожиданно чья-то рука находит мою.

Звёздная Ночь

Жалкая машина, негодная машина, думала я – человеческое приспособление для описания картин жизни словами, для чувств чужого и своих; вечно в критическую минуту отказывает; вот геройски и заводи её снова, пытаясь рассказать свою историю.

Грейс

Слёзы находят выход – опускаются ниже по коже. В который раз за эти дни позволяю проявиться слабости перед ним. Это один из возмутительнейших актов нынешнего правительства – признание дела самоубийством!

– Я знаю, что видела следы от стяжек, – выдыхаю я.

Утыкаюсь в грудь Дилана, не задумываясь; чувствую ладонь его руки на спине между лопатками, стискивающее меня и поддерживающее объятие. Это лучше, чем бесстрастность Зеда. Дилан становится таким тоскливым, но вскоре горечь сменяется словами:

– Ты хорошо держалась, – шепчет он. – Но ты уже ничего не можешь сделать или доказать.

Сдерживаю слезы с невероятным трудом и устремляю взор в пол; чувствую сырость на его хлопковой белоснежной рубашке. Кончиками пальцев впиваюсь в его руку, где-то у чёрных полос. Дрожь проходит по икрам ног и поднимается постепенно выше, останавливаясь в рёбрах.

Дилан Барннетт

Грейс самостоятельно справляется с наплывами чувств. Как же хорошо, что я пошёл за ней. Этой хаотичной, безразличной обстановке не хватает густого табачного дыма, постепенно уходящего в стыки панелей потолка.

Нельзя выставлять себя идиотом сегодня; я наблюдаю за её дрожащими ресницами, восстанавливающимся дыханием. Так хочется провести рукой по её телу и успокоить. Успокоить по-настоящему, а не этой чушью, которую я выдаю за поддержку. Но это недопустимо. Мне нужна её любовь, а ни влюблённость, ни дружба. Грейс должна чувствовать меня, чувствовать целиком, и она должна любить меня так, как я люблю ее. Я никому никогда не говорил, что любил их. Ни матери, которую и не помню, и явно ни отцу (как хорошо, что он мёртв). Возможно, сестре, но я был так мал тогда… и прошли года.

Так ведь всегда и происходит. Трагедия сближает. Не то чтобы я настолько эгоистичен, чтобы радоваться её утрате, но будем честны – я всегда был эгоистом. Однажды Воннегут написал: «Сотни женщин тому назад, двести пятьдесят тысяч сигарет тому назад, три тысячи литров спиртного тому назад». История, вещающая обо мне. Её роскошная женственность, бьющая через край, впивается в ход дня; правильно расценив поворот в настроении Грейс – теперь, полагаю, она думала о том же, что и я сам, – я освободился от мук и, отбрасывая в сторону несобранность, боязнь, приподнял её поникшую голову.

– Грейс, – хочу сказать это как можно увереннее, но, как обычно, в моем голосе при ней слышится лишь хриплость и полушёпот, – ты такая красивая, когда плачешь.

Она смущённо отводит взгляд и до того, как уйти, целует в щеку на прощание. Я наблюдаю в окно, как она выходит и среди моря цветов идет к океану. Я люблю её всем сердцем – такую, как есть. Засыпая этим же вечером, я вспоминаю нежность её губ на своей щеке

Глава 2

Грейс

Стою у океана, который слизывает песок под моими ногами. Железные обручи стиснули мою грудь ещё сильнее; по тропам, ведущим к берегу, пересекаю сад. Не могу сама себе поверить! Когда Дилан говорил, в его голосе слышались такая теплота, такая искренность. Но мой внутренний голос взывает к разуму.

Дни стоят ласковые. Солнце поднимается уже два часа как, и глядеть на восток не больно глазам. Теперь видны только три лодки; отсюда, кажется, что они совсем низко сидят в воде и почти не отошли от берега. Тонкий аромат соли и свежести и ещё на удивление католического храма и воска опустились на меня, словно туман на хрустальные морщинистые скалы. Грейс, зачем ты поцеловала его? «Поцеловала в щеку», – напоминает подсознание. Судорожно, порциями вдыхаю воздух, оглядываясь на дом, и чувствую, как уведомление приходит на мой телефон. Наконец соглашаюсь с поступившим от Дилана предложением съездить куда-нибудь. Надо признать, что он безнадёжно привлекателен.

Дьявол! Майк наверняка содрогается от рыданий в эти секунды! А я договариваюсь о встрече с каким-то парнем! Мне нужно ехать обратно к дому. Гроздья пены всё зыблются жемчугом; гроздья гнева и тревоги. Деревья переминаются на побережье. Я обнаруживаю семейство в лабиринте отчаяния. Но душевная боль Кэррол (если страдания вообще присуще такой, как она) отступала день за днём, Майк же пришёл в разумное состояние лишь к похоронам в местной церкви. Казалось, черты лица священника, произносившего должные слова, вырезал скульптор, который в разгар работы устал и отбросил свой резец. Нечто такое подавленное и горестное отражается в высоких скулах, в темной щетине… Вот что бы чувствовали другие на моем месте? Я стою на лугу с величественными деревьями, но это кладбище. Запах смерти. Такой тонкий аромат штормового моря и сырости, запах старости и запах площади. Запах публичного дома. Всё это сочетается со слезами близких и покалывающей прохладой, вместе с полевыми цветами по дороге и скупым молчанием.

Ночь. Пробило двенадцать. Теплота обстановки смешивается с языками сумеречного ветра с улицы, доносящегося от окна и развевающего тонкий, полупрозрачный тюль. Я специально не закрываю окно; надеюсь, что и так станет тепло.

– Я… я просто хотел сказать тебе спасибо за то, что ты рядом, Грейс, – мямлит Майк, сверкая голубизной глаз.

– Конечно, – слабо улыбаюсь в ответ я.

– И спасибо, что не побоялась полиции и исполнила мою просьбу… в буквальном смысле.

– Это было необходимо, Майк.

Его уставшие заплаканные глаза, кровавые протяжные капилляры похожи на ветвистые молнии в одну из тёплых южных ночей. Майк уходит, а на фоне Кэррол причитает о прошедших проводах; бросаю с ужасным негодованием одну из кроватных подушек в сторону так, что она отлетает от стены к ногам. Да когда придёт этот сон?! Последнее, что я могу пожелать, это остаться в этом дне. В мрачный поздний час фантазия сбрасывает оковы рассудка, и зловещие образы обретают всё большую силу. Я подошла к окну, дрожь сжимает поперек мышцы живота. Вновь замечаю уже вторые человеческие очертания за эту ночь (кроме Майка). Женщина.

И вот никого вовсе и нет. Это была она! Точно она! Я уже видела её совсем недавно, в один из вечеров этого текучего лета перед приездом Али! В момент сильнейшей уязвимости я бегу вниз. Входная дверь раскрывается, но, как я и думала, абсолютная тишина и потёмки прикрывают свою мафию. Я поднимаюсь наверх, захлопываю дверь, звоню Алише.

– Ты разбудила меня, – ее нежный лепет успокаивает меня с детских времен. Я извиняюсь перед Али, а она вздыхает, вставая: – Забудь, не вопрос, Грейс. У тебя странный голос. Что произошло?

– Или же у меня самые настоящие видения, или же какая-то женщина наблюдает за мной уже во второй раз, – прошептала я и слегка отдернула штору. Я выглянула наружу, но никого уже не было. Было темно.

– А я думала, что только у меня бывают видения, – не до конца проснувшись, буркнула Алиша, очевидно, недопонимая всей тонкости момента.

– Али, это не шутка! Мне жутко находиться в этом доме. В прошлый раз она провела несколько часов, заглядывая в окна; а сегодня так и ждала, пока я выгляну.

Быстрым шагом я подхожу к кровати и укутываюсь в одеяло, хотя бы ради чувства безопасности. Сквозь разделяющие нас километры я ощущаю ласковый укор Али и мысленно присаживаюсь к не на кровать; я знаю, что Али не воспримет мою правду всерьез. В комнате отдаёт морозной свежестью. Дверная ручка стала сливаться с темнотой. Благодаря подруге мне стало гораздо спокойнее. Такие мимолетные моменты создают глубокие связи между людьми.

– Начнем с того, что у тебя за стеной спят Кэррол с Майком, а двери закрыты. Ты в безопасности, Грейс.

– Алиша, просто отвлеки меня от всех этих мыслей.

– Что это была за женщина?

– Я просила отвлечь меня!

– А может быть, это твой поклонник? Уже бывали случаи, когда тебя узнавали в Портленде и не только, а в нашем городке уж точно каждый тебя знает. – Какая дикость!

Ты никогда не ощущаешь, не веришь в подобные секунды в действительность сказанного. Ты никогда не чувствуешь хоть каплю сухого вина признания, пока не сталкиваешься лицом к лицу. «Но я труслива!», – чуть ли не восклицаю я.

– Я просила отвлечь меня, дорогая! – повторилась я, сама сидя настороженная, вспоминаю крупные глаза женщины; я сделалась в последние годы ужасно чувствительная, все действует на меня, буквально все.

– Хорошо, о чем ты хотела бы поговорить?

– Расскажи, как у тебя обстоят дела с Логаном.

– Как всегда, все великолепно. – Я слышу, как Али влюбленно улыбается в трубку. – Он не переносит даже недолгую разлуку со мной, особенно после возвращения из Англии, и прерывается лишь на работу в лаборатории.

– Да, и уж точно раздражает своим поведением Алекса, – посмеялась я.

– Ну, ты, конечно, сравнила! Совершенно разный сорт мужчин, – сказала Али. – Логан и Алекс – флегматик и холерик соответственно. Ничего общего.

– Но, видишь, общаются.

– Грейс, а ты позвонила Зеду и рассказала о происходящем?

– Нет, я не говорила ему, – растерялась я. – И, думаю, не стоит. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом? – Я сбегаю от размышлений, зная, что делаю этим только хуже, я все равно продолжаю выискивать морды демонов в темноте.

– Да, я и забыла ваше правило: «Никакого бесполезного упоения жалостью друг к другу».

Сейчас всё чувствуется чуждым и чужим, словно в святом, мудром сне. Алиша укладывает меня в постель, и мы говорим остаток ночи громко, отрывисто, уютно и невпопад смеясь.

– Можно я стану тобой, когда вырасту? – спрашиваю я ее перед тем, как мы повесили трубки с обоих концов.

Когда-то мы с Диланом договорись на встречу. Теперь я устроилась внутри его машины, и мы едем по узкой гравийной дороге мимо деревьев. Музыка играет негромко и успокаивающе. Передние окна открыты, впуская небольшой поток освежающего воздуха. Дилан ведёт машину плавно, параллельно ведя разговор со мной и положив руку на подлокотник. Когда мы останавливаемся, я выбегаю из салона, не закрыв за собой дверцу автомобиля. Почва под ногами влажная, мягкая, словно вулканический пепел. Заросли с каждым шагом приобретают всё более цивилизованный вид; крики птиц органично дополняют реальность – казалось, мир навеки останется в этом сумеречном состоянии. Резко становится тише; Дилан заглушил двигатель и идёт ко мне. Вокруг нет ничего, кроме низких трав, контрастирующих с высокими деревьями и будто перешёптывающихся между собой очень тихими голосами.

– Чем мы будем здесь заниматься?

– Сейчас узнаешь. Не переживай, убивать тебя здесь я не буду, – рассмеялся он игриво и достал из багажника корзинку для пикника. – Удивлена? Когда ты в последний раз устраивала пикник?

– Около пяти лет назад. Мне всегда это нравилось, но в последнее время было просто не до того.

– Что ж, пора возобновить эту традицию.

Мы берём курс по уже вытоптанной чужаками тропинке на холме; весь город, беспокойный океан и увядающее светило как на ладони. Голубое низкое небо; насыщенный закат ослепляет глаза; играет «Summer wind». Помню, как однажды под эту мелодию отец с матерью кружились в вальсе на первом этаже нашего дома, где ныне я осталась совершенно одна. Как же всё тогда было легко и непринуждённо. Я была простым ребёнком, но, сказать честно, я бы ни за что не вернулась в то время моей жизни. Снова переживать всё, что произошло, я не смогу. Я не справлюсь. Будто бы читаешь хорошую книгу и заранее знаешь конец. А сейчас, уступая потребности глаза в шири и сини, я смотрю на бухту.

Дилан успевает всё подготовить, пока я придавалась воспоминаниям, и торопит меня побыстрее сесть. Спустя несколько минут солнце почти полностью опускается за горизонт. Облака обесцвечиваются зигзагами вместе с нашим вином в бокалах; капля на травинке переливается, словно падающая комета в тёмную ночь.

– Грейс, я могу у тебя кое-что спросить? – прерывает тишину Дилан.

– Конечно.

– У тебя с Зедом всё в полном порядке?

Он продолжает непоколебимо смотреть на меня, держа в правой руке бокал и неспешно попивая напиток. Думаю, ответить ли ему прямо или солгать. Собравшись с духом и готовясь сделать, возможно, главную ошибку дня, я отвечаю:

– На самом деле последние три месяца он стал очень ревнив; после нашего с тобой завтрака мы с ним так сильно поссорились, что помирились лишь наутро после обнаружения тела Виктории. Зед так пренебрегает моими чувствами.

– Ты не боишься его? – неожиданно спросил он.

– С чего это я вдруг должна бояться Зеда?

– С того, что он тебя ограничивает. Вам и поговорить не о чем. В паре оба должны развиваться, а в вашем союзе я этого не вижу.

Щиплет в глазах. Песня сменяется, и я отпиваю из бокала, оставляя его реплику без ответа. Я устремляю взгляд на траву возле ног, но всё же замечаю его тоску; вскоре он неожиданно произносит:

– Знаешь, что мне в тебе понравилось за недолгое время нашего знакомства? – Я поднимаю глаза и еле заметно отрицательно качаю головой, но Дилан замечает этот жест и продолжает предельно правдиво: – В душе ты хрупкая, но можешь дать отпор. Я это сразу понял по рассказам нашей любимой Али. Ты – человек с колоссальной энергией внутри. Если не выплескивать ее, а оставлять внутри, то сгниешь в ненависти. – Дилан замолкает на мгновение, но уже вполголоса добавляет: – Поговорить с Зедом? Не уверен, поможет ли, я не знаком с ним так долго, как ты, Грейс. Но здесь твой союзник – решительность и отсутствие сожалений.

На самую малую долю секунды всё отходит на второй план. Что он подразумевает? Но вот Дилан неожиданно встаёт, поставив свой бокал на землю, и протягивает мне руку.

– Потанцуем? Забудь о Зеде, о проблемах хоть на один вечер.

Гляжу на Дилана растерянно. Не знаю, стоит ли. Но внутри меня еле слышимый голос нашёптывает. Нет, Грейс, голос ведь, по правде, кричит. Он доносит до тебя истину: ты сама хочешь этого. Вижу, как уголок губ Дилана чуть вздрагивает от того, что я всё ещё сижу и обдумываю предложение. Беру Дилана за руку, приняв приглашение. Его кожа тёплая, а решительные пальцы ни капли не дрожат; да и музыка переменилась – играет «Fooled around and Fell In Love», такая звучная и глубокая, веющая долгожданным спокойствием. Дилан вновь подходит ко мне, неожиданно и уверенно протягивая руку.

– Ты хочешь увидеть, как я танцую?

– Да, – лишь кратко отвечает он. – Отвлекись ненадолго. Или же хочешь заставить меня молить?

Теперь уж ребячество позволительно нам обоим. Привстаю, и Дилан осторожно, держась за мою кисть, немного отходит. Поворачиваюсь, оказываюсь прямо напротив. Скольжу рукой по его плечу; всё такая же горячая кожа, какую я помню с прошлых встреч, а грудь поднимается и опускается с каждым быстрым вдохом и выдохом.

– Знаешь, как отцы учат маленьких детей танцевать? – начинает Дилан и берет меня за обе руки. – Они ставят их ноги на свои, – продолжает он и слегка приподнимает кисти, показывая жестом, чтобы я встала на его ноги, – и начинают сами танцевать, а дети повторяют движения.

Держусь за его крепкие руки и стою на его ногах. Я могла бы, и сама танцевать, но мне нравится этот вариант. Смотрю в карие глаза, а Дилан – в мои. Он начинает двигаться в такт музыке, делая шаг и разворачиваясь на месте. Со мной получается немного нелепо; это смешит. Дилан вновь делает шаг назад, и мы опять разворачиваемся; ему будто удалось приблизить меня к себе, заставив больше доверять, усиливая доверие к другу Алиши. Небывалая теплота обстановки окутывает; к черту мои переживания и всё остальное, я желаю запомнить этот момент.

Дилан Барннетт

– Прости меня, – шепчет она, слегка отстраняясь от моей груди.

– За что? – уточняю я.

Но вместо ответа Грейс лишь увеличивает расстояние между нами и отходит, танцуя, множеством игривых оборотов на месте. Робкая улыбка так идёт ей, а моё сознание рвётся надвое. Первый лагерь так и кричит, вместе с бурлящей кровью ещё с первой секунды, как она только явилась, вовсе не отпускать Грейс ближайшие часы… А второй уговаривает оттолкнуть и не губить всё в очередной раз.

Не могу оторвать от неё глаз; она двигается так феноменально. «Не останавливайся», – еле слышно шепчу я, но до неё, слава богу, слова не доходят. И под этими огнями, когда уже и негде спрятаться, Грейс подходит ближе вновь. Я не могу перестать ощущать это, просто продолжаю танцевать, ведь чувство въелось в самый скелет. Теперь мне не нужен ни повод, ни какой-то там контроль.

Грейс

Дилан позволяет мне столь по-детски, нелепо играться. Ощущаю его учащённое горячее дыхание своей кожей. Дилан вновь делает шаг назад, и мы опять разворачиваемся вместе.

– Слова прощения никогда не будут лишними, – выдыхаю я, наконец-то отвечая на его вопрос.

Намереваюсь снова облокотиться о знакомое плечо, как вся кожа покрывается мурашками. От излишней уверенности переплетаю наши пальцы наших. К чему стеснение, если рядом замер тот, кто впитывает каждый мой вздох? Последние секунды Дилан наблюдал с таким интересом, с таким упоением, затем утыкаясь в шею, в волосы. Дыханием он непроизвольно щекочет кожу. Его спокойствие и самоконтроль, кажется, дают сбой. Оттолкнуть? Нет, нет, хотя бы ещё немного. Такой пленительный момент. Дилан обвивает и поддерживает моё тело у талии, ещё сильнее стискивая и прижимая к своей груди. Губы Дилана касаются ключицы, и я не могу сдержать стона. Ощущаю чувственность поцелуев, накрывающую его с головой. Никто так не целовал меня. Глаза наполнены… желанием?

– Грейс, – выдыхает он, сверкая карим цветом, а затем прижимается губами к моим. Он умел наполнить момент сложной красотой.

Это происходит наяву, он целует меня, и я отвечаю. Мягкотелая дура! Ты только что позволила ему… у тебя есть Зед! Разве есть? Конечно, есть. Отвратительно, Грейс! Десятки ужасных мыслей (в эти секунды я была магнитом для них) опять и опять проскакивают в моей голове за долю секунды. И только я хочу оттолкнуть Дилана от себя, только я желаю забыть о своём подлом поступке, как чувствую, что его тёплый язык касается моего, и я безвольно таю. То тепло, которого мне так не хватало, наполняет всё тело и душу. Это тепло также жизненно необходимо, как и настоящее физическое, исходящее от неведомого, выдуманного костра возле нас. Чувствую, что его тёплые руки поднимаются к моей шее. Порывисто вбираю воздух и ощущаю, как Дилан прикусывает мою губу. Тихий стон перетекает с языка на язык. В свою очередь запускаю пальцы в его волосы, сладко потягивая у самых корней. Господь, наш мистический союз, свободный от морали, заполняет всё пространство леса вокруг. Но я не могу. Я не могу целовать Дилана, находясь в отношениях с Зедом! Как бы меня ни влекло, какие бы эмоции, чувства ни снисходили на меня лично, так нельзя.

– Дилан, остановись…

Получается слишком мягко, слишком тихо. Я несильно отталкиваю его тело своими руками на уровне живота, и наконец Дилан отпускает мою шею;

– Грейс, прости, я… мне не стоило этого делать, – шепчет он, и меня комом накрывает чувство вины, неприязни к самой себе и к своей слабости.

Солнце село полностью, окончательно и бесповоротно, но огни города вместе с деспотичной луной дают достаточное количество света для нас.

– Хочешь, можем уехать сейчас?

– Лучшая идея за месяц.

Он собирает вещи, и через минуту мы уже почти у машины. Всё это время Дилан пытается как-то начать разговор, но его попытки не увенчиваются успехом. Хруст гравия под колёсами нагоняет тревогу. Хотя дело не в гравии.

– Грейс, мне правда очень жаль. Я пойму, если ты захочешь отстраниться от меня, – нежно начинает он, разрывая молчание.

– Нет, Дилан. Я сама в этом виновата. Давай просто забудем об этом происшествии. Мы должны были просто встретиться как друзья. Но это же всего один поцелуй. Он ничего не значит, – лгу я.