Венецианская вечерня

Леонид вспомнил прочитанный вчера отрывок о Сант-Альвизе, написанный задолго до того, как одноименный московский храм вошел в его жизнь. Совпадение? Или один из тех стуков, что были услышаны позже?.. Так или иначе, но Леониду было спокойно в безлюдном уголке. Красная лавка меж двух глиняных горшков охотно приняла его, и он уже видел родной теперь, московский Сант-Альвизе, отца Игоря, скромную, до изнеможения полюбившуюся обстановку, утра и вечера, проведенные там…

Из объемной монографии Церкви Венеции Леонид узнал, что эрудиты именно к этому кварталу относят те строки Беглянки, где Пруст сравнивает неожиданно открывшуюся ему площадь с волшебным дворцом из Тысячи и одной ночи, куда героя приводят под покровом тьмы, а утром потихоньку возвращают домой, чтобы он не сумел найти чудесную обитель и подумал, что все это ему приснилось; утверждая, что даже если бы он и попытался сам отыскать чудесную площадь, уставленную дворцами, задумчиво застывшими в лунном сиянии, то злой дух-хранитель незаметно привел бы его в ту же точку, из которой он начал свои поиски. Но Леонид пришел сюда кратчайшим путем – и сам – хотя бы для того, чтобы лучше запомнить дорогу и убедиться, что это явь, и злой дух не властен ему помешать. Под углом к храму стояло здание, в котором располагался «Istituto figlie della carità canossiane»… Конгрегация сестер божественной любви? Очень хорошо. Попроси о милосердии к себе, упорному грешнику, стремящемуся очиститься от скверн глубоких.

«Иституто» напомнил ему легенду об основании Сант-Альвизе… Рождение многих местных церквей – следствие явлений того или иного святого более или менее значимой фигуре. San Magno, епископ одного из тех городов, положение которых уже никто не сможет определить и от которых не осталось ничего, кроме причудливых имен: Альтино, Эраклея, Одерцо… Спасаясь от лангобардов, он покинул материк и повел народ на острова лагуны, добившись, чтобы туда же переместили и кафедру. Сан-Маньо приписывают основание восьми старейших церквей Венеции. Явившаяся ему во сне Богородица повелела воздвигнуть Санта-Мария Формоза. Св. Петр также посетил своего продолжателя во время сна – и результатом стал Сан-Пьетро ди Кастелло. Архангел Рафаил был вдохновителем сооружения Анзоло-Рафаэле, а Сам Спаситель – храма Сан-Сальвадор. Сан-Джованни ин Брагора и Сан-Дзаккариа обязаны своим возникновением Иоанну Крестителю. Детищем Сан-Маньо были и Санти-Апостоли; на этот раз епископу явились Ученики – с предписанием выстроить в их честь церковь там, где назавтра он увидит семью о двенадцати журавлях… Что касается Сант-Альвизе, то основание этой церкви – событие более позднего времени. Знатной венецианке Антонии Веньер явился святой Людовик Тулузский, обратившийся к нобильдонне с просьбой о возведении храма в его честь. Как пишет хронист: «Inutile stare a chiedersi perché… Не нужно задаваться вопросом: почему епископ-француз почел своим долгом обратиться к венецианке; так или иначе, по желанию Веньер была построена не только церковь, но и прилежащий монастырь, в который она удалилась вместе с благочестивыми подругами».

Поэтому, сказал себе Леонид, и мы не спрашиваем: почему был воздвигнут (в год начала «великой» французской революции) храм имени св. Людовика в нашем, еще более далеком и еще менее французском городе? Кто имел видение?.. Не спрашиваем, ибо иначе у нас не было бы этого храма, и ты остался сиротой навсегда.

Из Венеции, с расстояния в две тысячи верст гордая Москва сокращалась для него до размеров крошечного квадратика с высокой елью, который представлял ее и говорил о ней нечто утешительное. «Наш храм!» – теперь и Леонид имел право на это восклицание. Как он любил его, как ясно видел: приземистый, с неколебимой независимостью утвержденный между многоэтажными уродами, хоть и претендовавшими на его территорию, но остановленными властной десницей. Колонны, классически-строгий фасад несли на себе печать непреклонного духа прихожан и священников, боровшихся за храм в глухую эпоху. Обретенный столь поздно, он казался Леониду каким-то другим миром, оазисом, камнем среди хлябей… Постепенно он убедился, что это сама церковь – другой мир; и сколь бы часто ни приходил он сюда, ощущение таинства не убывало.

Возможно, любителей пышных зрелищ разочарует скромная обстановка. Но что есть храм, друзья и учители? Место, где нас собирает то, что выше нас. И разве должна речь, хотя бы и священника, звучать непременно гладко и громко? Не задуматься ли ему подчас над чем-то? Он же не выучивает свою роль, как актер, не изображает кого-то, перевоплощаясь, – он ведет нас. И, сознавая, чей это дом, начинаешь и в мир выходить иначе, понимая, где находишься… Здесь св. Франциск Сальский учит нас стяжанию блаженной жизни, св. Бернар Клервоский – смирению, св. Антоний милует нас, кем бы мы ни были, св. Людовик благословляет, Богоматерь исцеляет от недугов. А Преображение, писанное по голубому полю в конхе апсиды, сразу приковывает внимание впервые входящего своим высоким смыслом: «Неужели и мне суждено преобразиться и войти в этот храм?» И потом уже, на всех службах, окуная взор в лазурь полукупола, в которой парит Христос, представляешь, что такими и должны быть врата в Царство Небесное. Тесные врата.

А в ряду видений (роль которых в Венеции особенно велика: кто решился бы строить на песке мало что дом – храм из мрамора и золота – без сильного покровительства?), предшествовавших воздвижению того или иного святилища, нельзя миновать и видения дожу Якопо Тьеполо, подарившего ордену доминиканцев клочок топкой земли – истинное campo, – где возникла церковь Сан-Дзаниполо. По легенде, внутреннему взору дожа явилась часовня, вокруг которой волновалось море цветов; над ним взлетали голуби с золотыми крестами на головках, а два ангела святили воздух из золотых кадильниц. Тогда с высоты раздался голос: «Questo è il luogo, che ho scelto per i miei predicatori». И надгробие Тьеполо на фасаде церкви до сего дня хранит изображение ангелов с кадилом и птиц, увенчанных святым символом.