Венецианская вечерня

Разговор с Вячеславом следовало начать с «како веруеши?». Но не упущен ли час? Не разошлись ли вы дальше, чем эллины и иудеи?.. Упущен? Скажи лучше: тебе страшно бередить сей вопрос, чтобы не услышать от сына: «А ты пытался дать мне веру – или, потешаясь, отнял ее?.. Я обращаюсь к Богу напрямую – посредники ни к чему. Заповеди? Законы? Каждый различает сердцем добро и зло. Разве Иосиф не ответил жене Потифара: Как могу я сделать это великое зло и согрешить перед Богом?.. То, что он почитал злом, еще не ствердело заповедью. Значит, сознание греха дано нам изначально – с тех пор как праотец узнал, что он наг. Но одеться не удалось. И Ветхий Завет дает вполне реалистическую картину нашего существования: никаких иллюзий и надежд на чье-то милосердие. Надо отвечать за свои поступки – вот альфа и омега. А „заповедь новая“, странные притчи, „подставь другую щеку“ – зачем все это? Не понимаю. И вечное морализаторство, попытки словно сделку заключить. А на деле: „В мире скорбны будете“. Будем. Надеяться не на что. Но… „мне мерзок человек, святыню превративший в ремесло!“ – помнишь, у Гёльдерлина?.. На что мне церковь, если есть Бах и Рембрандт?»

Но они же не слышат тебя, смешной дуралей! Не ответят и не спасут… Церковь – это небо на земле, в ней мы рождаемся заново, по-настоящему… Мог ты сказать это? Думая так же чуть не всю жизнь? Да и… как ребенку понять роль Спасителя? Пока он не приобрел опыт и сознание греха?.. После этого Христос, возможно, станет реальностью, а не персонажем литературы. И будь рядом добрая бабушка или дядька, он, не понимая, полюбил бы хоть обряды, установленные церковью в поклонении, – или архитектуру, апсиды и колокольню родного храма. Не сподобился… Почему ж девочки подхватили?

Сознание греха… Все-таки коснуться этого? Рассказать о вечернем испытании совести – как оно устраняет поспешное самооправдание и лишает притягательности перенос ответственности за свою жизнь на других?.. Поговорить бы с ним в тишине летнего вечера. Но на бумаге это окончится – вместо утешения – нападками на его святыни: «демократические преобразования», «социальную защищенность»; в надежде убедить, что нельзя сделать больше того, что делает церковь, которая молится за правителей, а не злословит их; что царства падут, демократические ли, деспотические ли, только любовь останется – которой ты поделился, которую сумел явить. Или не сумел…

«От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься»… Но писать надо, ему надо, чтобы ты писал. Он ищет утешения…

Леонид не ждал, что пребывание в Венеции ограничится ликованием. Но не удивлялся и тому, что именно в этот день состояние, близкое к отчаянию, не раз сменялось радостью, – когда он переступал порог храма. И уже не опасался, что его решимость держаться церковных стен окажется слишком самонадеянной. Отдалившись от привычных форм и ритмов жизни, он сделал это, чтобы сосредоточиться на тишине и неторопливости.

«В тот день двое будут в поле: один возьмется, другой оставится»… Сын взят у тебя, дочери оставлены: все по написанному. Спасибо чистому словесному молоку, питающему младенца… Странное – для туриста – существование ты ведешь: не заныриваешь в кафе, когда голоден, а довольствуешься чаем в номере, потому что тебе удобнее одному, рядом со своим дневником. Не хочешь с важным видом поедать пиццу или zuppa, мечтая быстрее убежать к записям и мыслям… Удобнее? Но тебе нужно уединение, у тебя не хватает решимости развернуть священный текст в харчевне, даже если ее и величают остерией… «Нехорошо, оставив слово Божие, пещись о столах…» Обойдешься без стола, на тумбочке чаю попьешь, зато… Сможешь почитать, помолчать. Моментального откровения не будет… «Зачем ты здесь, Илия?» Вопрос задан тебе; и чтобы ответить, сам спрашиваешь: «Зачем?» Слово посеяно, что будет дальше? – знать бы… Подождешь. Вернешься позже. Пока не можешь вместить… Знать бы, когда придет вор… Но ты не знал, занимался собой. И где твое дитя? Вор забрал его…

Евангелие дня содержит притчу о сеятеле. Что говорит она тебе сегодня?.. Мало радостно принять слово: нужно иметь в себе корень – почувствовать его в самый тихий свой час. И не соблазняться заботами: если стоишь на доброй земле, то воспитывай ее, ограждай от распыления и осквернения. А плодами делись… Но ты зачитался, ты читал давно… Это и есть вера? «Вложу законы Мои в сердца их, и в мыслях их напишу их…» Остается только прочитать, услышать. Можно ли быть уверенным, что услышал Его ответ – не свой; не сочинил собственный образ Иисуса и услышишь: «Отойди, не знаю тебя»? Четверка передает святой образ в непостижимой цельности, но ты-то выхватываешь отдельные части; не инфантильно ли – искать надежных толмачей, посредников, которые объяснят всё? Но и полагаться только на себя – тоже нельзя: не читать надо эту книгу, а исполнить как ораторию, вместе с церковью, которая для того и поставлена; спасибо за этот путь.

Вечером, перекусив в номере, Леонид вошел к Святым Апостолам. Эту церковь он сразу окрестил своей: гостиница находилась в двух шагах, и он по праву причислил себя к этой parrocchia.

«La porta della Fede è sempre aperta» – было начертано под купелью с небольшим золоченым распятием, воздвигнутым на кучке камней. «Но не хотели войти…» Просторная однонефная церковь светилась, напоенная лучами солнца; до мессы оставалось еще часа два, поэтому не было ни души. Впрочем, церковь пустой не бывает. Чувствуется чье-то присутствие. И не потому, что дверь ризницы не прикрыта. Стоят цветы, пылают свечи… «Если церковь пуста, то это не Церковь, а только храм». Но для кого-то и «только» порой значит: «единое на потребу». Мы снова здесь, изменчивые тени…

Леонид не спеша осмотрел все. Отметил обитые зеленым бархатом широкие скамеечки для ног и таблички, прикрепленные к некоторым стульям в передних рядах: «Familia Pivetta», «Familia Fuga», «Familia Lisier». Эти представители почтенных семейств – несомненно, «любящие председательствовать в синагогах», – чувствуют, что набор в Царствие идет по-прежнему, пусть кто-то за церковными стенами и считает, что мир делается все более языческим. Понятно, делается… Но места еще есть – пока ярок свет. И надо о них позаботиться. Помяни наши имена, Пресвятая Дева, в своих молитвах.

«Io sono il pane vivo» – гласила красная надпись в одной из капелл, предваряя Причастие святой Лючии. Леонид не был ни знатоком, ни любителем живописи, но мимо этой картины не пройдешь. «Тело Мое, за вас предающееся…» Св. Лючия жила в III веке, когда это таинство – как и теперь – нуждалось в разъяснении, и художник (уже в галантную эпоху) показал, что оно значило для той, которая была осуждена на мученическую кончину.

Человека, лишь недавно начавшего приходить к причастию, спрашивают: что ты чувствуешь? такого, чего не было раньше? И что он ответит? Осмелится ли?.. Но почему нет? Если расскажет о том, что действительно чувствует, не о том, что ему недоступно, неведомо. Правда, чувства не так и важны здесь, но иногда… слышишь некий вопрос или напутствие, подготовленное словами священника: «Мир оставляю вам». На миг открывается далекая перспектива, «тысяча биноклей на оси»: весь сонм тех, кто до тебя приступал к этому; особое чувство принадлежности к роду человеческому… Вспоминается поразившая когда-то запись в сибирском дневнике Кюхельбекера: «Сегодня сподобился я счастья причаститься святых Христовых тайн». Что стоит за этими словами?.. Обращаешься лицом к миру, к истории; все становится внятно тебе. И одиночество умолкает, причем как-то иначе, нежели в разговоре с другом, с любимой женщиной. Воздвигается точно некая опора, которую ты в какой-то степени утвердил своей верой – стремлением к ней. И не удивительно, что молитвы после причащения столь же прекрасны, сколь и лицо св. Лючии: ведь это преддверие рая, кусочек его… Бог, смиряясь, нисходит к человеку; ты – приступаешь к тому, что неизъяснимо рационально… «Святые таинства: лишь сердце знает вас!»

Перед иконой Девы Марии колыхалось целое море свечей. «La tua preghiera sale a Dio. La tua offerta aiuta i poveri. – Да вознесется к Богу твоя молитва. Да поможет бедным твое пожертвование». – И грандиозная поэма разворачивалась в обращении, адресованном тем, кто преклонил колени и зажег свечку у этого образа.

(Приводим ее, как есть – свидетельствуя о подлинности и следуя венецианскому принципу: использовать для строительства готовые архитектурные детали).

SORELLA,

FRATELLO,

che seguendo l’impulso del cuore sei venuto a pregare davanti a questa imagine di Maria Ss.ma e forse stai per accendere anche una candelina di devozione.

CERCA DI DARE UN SIGNIFICATO PIENO

A QUESTO TUO GESTO

PERCHE’ DIVENTI SEGNO DI FEDE PROFONDA.

Forse stai attraversando un momento di sofferenza:

– o per la salute tua o de tuoi cari… o per la tua famiglia… o per la solitudine…

– o ti trovi in situazione che ritieni ingiuste, insopportabili…

– oppure non vedi il senso di quanto ti succede… ti senti ribellare…

– forse la tua stessa fede vacilla…

….… EPPURE SEI QUI A PREGARE!

FERMATI UN ATTIMO:

guarda con attenzione questa imagine della Madonna

di fronte alla quale intere generazioni hanno pregato.

E« l’immagine della Vergine Maria, la Madre di Gesù,

– creatura umana anche lei, come ciascuno di noi,

– provata dalla vita anche lei, come noi… più di noi:

MA CON UNA DIFFERENZA MOLTO IMPORTANTE:

LEI HA MESSO DIO AL PRIMO POSTO NELLA SUA VITA,

come la roccia su cui poggiarla saldamente;

si è fidata di Dio non solo quando tutto filava diritto,

ma anche quando soffriva

e non capiva il senso di quanto le succedeva.

Questa imagine ha una particolarità:

presenta la Madonna sotto il titolo di «ODIGITRIA»

parola di origine greca che significa: «COLEI CHE INDICA LA VIA»

cioè il suo Figlio Gesù che ha ditto di se:

Io sono la Via – la Verità – la Vita.

E GUARDA ANCHE GESù», frutto del suo seno:

ha la mano destra alzata in segno di benedizione;

nella sinistra tiene

il LIBRO (rotolo sigillato) DELLA VITA E DELLA STORIA

in cui è scritto il progetto con il quale Dio vuole salvare ogni uomo.

Disegno, per noi molto spesso dificile («sigillato’) da capire,

come il senso della nostra vita, del dolore, di certi avvenimenti…

Ma lui, il Figlio di Dio, «Parola di Dio»,

conosce i misteri di Dio e può, e vuole, farceli conoscere.

Lui, il Signore delle potenze del cielo e della terra

sa servirsi di tutto perché il progetto del Padre si realizzi in noi:

perché anche attraverso le croci, nonostante qualsiasi momentanea sconfitta

possiamo ottenere la «felicità» vera e duratura, cioè la Salvezza eterna

Adesso, puoi pregare con Maria e come Maria:

Eccomi, o Signore, aiutami a fare la tua Volontà,

a capire quanto sta succedendo nella mia vita e nel mondo,

a collaborare al tuo disegno di salvezza per tutti gli uomini.

Sostieni la mia Fede,

donami la certezza che mi sei sempre vicino, anche in questo momento,

che mi ami sempre, nonostante tutto.

E tu, Vergine Santo, Madre di ogni uomo,

che hai vinto il demonio tentatore, aiutami a non cedere al Male,

alla tentazione, allo sconforto, alla stanchezza.

Prega per me, per coloro che amo,

per chi mi fa soffrire,

per tutti coloro che soffrono nel corpo, nel cuore o nello spirito,

perché il Signore ci conceda conforto, sollievo e la sua pace.

Ora la fiamma della candelina, se l’ accendi,

Sia il segno della tua Fede: che c’ è una Luce che vince le tenebre,

– che orienta il tuo camino nella vita,

– dà senso al tuo soffrire, ad ogni tua giornata, al tuo operare,

– riempie la tua vita di Speranza, di pace, di gioia,

tanto da poterla donare anche a chiunque ti incontrerà.

Сестра, брат: следуя сердечному порыву, вы пришли помолиться перед этим образом Пресвятой Богородицы и, возможно, зажгли свечу. ПОСТАРАЙТЕСЬ НАПОЛНИТЬ СМЫСЛОМ ЭТО СВОЕ ДВИЖЕНИЕ, ЧТОБЫ ОНО СТАЛО ЗНАКОМ ГЛУБОКОЙ ВЕРЫ.

Быть может, ты переживаешь трудный момент:

– или сам нездоров, или тревожишься о своих близких и родственниках… страдаешь от одиночества…

– может быть, попал в положение, которое считаешь несправедливым и невыносимым…

– не видишь смысла в происходящем… возмущен до глубины души…

– или сама вера твоя ослабела…

…ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ТЫ ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ МОЛИТЬСЯ! НЕ СПЕШИ:

Вглядись в образ Мадонны, перед которым молились целые поколения. Это образ Девы Марии, Матери Иисуса,

– создание человеческое, как и мы, как каждый из нас,

– испытанная жизнью, как и мы… большинство из нас:

НО С ОДНИМ ОЧЕНЬ ВАЖНЫМ ОТЛИЧИЕМ:

ОНА ПОСТАВИЛА БОГА НА ПЕРВОЕ МЕСТО В СВОЕЙ ЖИЗНИ,

как скалу, на которую опиралась с уверенностью; она была верна Богу не только тогда, когда все шло гладко, но также и в страданиях, когда не знала, какой смысл имеет происходящее.

Это изображение представляет Мадонну, называемую ОДИГИТРИЕЙ, что в переводе с греческого значит ТА, ЧТО УКАЗЫВАЕТ ПУТЬ,

т. е. на Сына своего, Иисуса, сказавшего о себе:

Я есть Путь, и Истина, и Жизнь.

Посмотри также на Иисуса, плод чрева ее:

Его правая рука поднята в знак благословения;

в левой Он держит КНИГУ (свиток с печатью) ЖИЗНИ И ИСТОРИИ,

в которой описан божественный план спасения каждого человека.

Этот план нам весьма трудно постичь («печать» на свитке), так же как и смысл нашей жизни, страдания, многих событий…

Но Он, Сын Божий, «Слово Божие», знает тайны Бога, хочет и может помочь нам познать их.

Он, Господь, Владыка неба и земли, пришел, чтобы послужить всем, дабы план Отца осуществился в нас, чтобы, даже пройдя через крестные муки, невзирая на временные поражения, мы смогли достичь счастья истинного и прочного – Спасения в вечной жизни.

Здесь ты можешь молиться с Марией и подобно Марии:

«Вот я, Господи, помоги мне творить Твою волю, понять происходящее в мире и в моей жизни, быть соработником в Твоем плане спасения всех нас. Укрепи мою веру, дай мне уверенность, что Ты всегда рядом, даже и сейчас, любишь меня, несмотря ни на что.

И ты, Пресвятая Дева, победившая беса-искусителя, Мать всех и каждого, помоги мне не сдаться злу, искушению, не впасть в уныние, не уступить усталости.

Молись за меня, за тех, кого я люблю, за тех, кто причиняет мне страдания;

за всех страждущих телом, сердцем и духом, чтобы Господь даровал нам утешение, покой, мир.

Пусть пламя свечи, если ты возжег его, будет свидетельствовать о твоей вере: ибо это Свет, победивший тьму,

– помогающий тебе не заблудиться на жизненной дороге,

– придающий смысл твоим страданиям, каждому твоему дню, всем твоим делам,

– наполняющий твою жизнь надеждой, покоем, радостью,

чтобы ты мог делиться этими дарами со всеми, кто встретится тебе на пути».

До закрытия церквей оставалось еще немного времени, и, несмотря на долгое пребывание у апостолов, Леониду хватило сил заглянуть в находившуюся неподалеку (а в Венеции всё находится неподалеку, если знать дорогу) церковь Сан-Дзаккария. Хотелось еще тишины – в согласии с комической табличкой у входа: «La chiesa è luogo di preghiera». Как видно, объяснения необходимы – причем по-итальянски, стало быть, предназначены для своих, не для forestieri!

Леонид сел против Мадонны Беллини, которая едва обозначалась в надвигавшихся сумерках, но фотограф-немец упорно кормил аппарат монетками, и храм освещался. Это «собеседование» помогало размышлениям; а свв. Екатерина и Лючия (она уже, по-видимому, неотступно следовала за Леонидом), разделенные ангелом с виолой, вызвали в памяти дуэт «Mond und Licht» из Страстей по Матфею… Церковь Сан-Дзаккария слишком знаменита в истории города, чтобы легко было (по крайней мере, Леониду) войти в нее как в обычный храм (а не как в музей). Но он отрешился от полотен из венецианского прошлого, – чему в немалой степени помогло распятие с огромными гвоздями, торчащими из ран, и виноградной гроздью в нижней части – с ягодами-агатами и другими драгоценными камнями. И снова отчетливо расслышал: «Mond und Licht ist vor Schmerzen untergangen». Венеция предостерегает от автоматизма, в ней нельзя жить по-залаженному, это город неожиданностей, где нужно смотреть во все глаза – другие рецепты мало помогают. Знаменитая церковь? Но и в ней идет обычная приходская жизнь; любая церковь важна для тех, кого окормляет, есть центр их мира… И мимо туристов бесшумно прокрадывались пожилые венецианцы – в боковую дверцу: на исповедь или для разговора со священником. Леонид словно увидел самого себя, идущего к отцу Ивану.

Кампо, в углу которого стоит церковь, напоминает проходную комнату во дворце, и в старое время оба выхода с него на ночь запирались. Сан-Дзаккария едва ли не старше Сан-Марко, но дух здесь витает иной: укромная площадка удобна для темных дел – не для процессий с хоругвями – и была ареной многих политических убийств. Автор одного путеводителя утверждал, что церковь посвящена пророку Ветхого Завета, убитому между жертвенником и храмом, а не отцу Иоанна Крестителя. Тогда еще очевиднее связь этого места с тем, кто был порублен на куски изуверами, страшившимися прихода Сына Человеческого. И Рождество Иоанна находится в церкви не зря… Евангельский Захария – один из самых понятных тебе персонажей: его «конек» – молчание. Узнавший, почувствовавший иное присутствие молчит от безмерности соприкосновения. Но язык необходим, пусть внутренний, язык разумения как такового. Слова не выражают человека – в этом случае особенно. Они даны ему – для других, но их это переживание не касается; оно касается тебя и того, кому слова не нужны – нужно сердце наше…

Наблюдая итальянцев, Леонид не сомневался, что говорливый народ, снующий от бутика к бутику, заслуженно является наследником своей истории. Они торопятся, приезжая сюда на день-два, чтобы обежать лавки, где так много добра продается со скидкой в зимнее время. И болтают напропалую – не о высоких материях, а о батисте и бархате; но под сводами золотой, как и много веков назад «голубятни», понимаешь, что начало этого города было величественным. И тянет снова поехать в Торчелло и Мурано – к двум сестрам Сан-Марко, по-видимому, старшим: Санта-Мария Ассунта и Санти-Мария-э-Донато…

Никто не постиг закона, по которому переходишь от радости к сомнениям и обратно, снова начиная жить. Но ты был сегодня в Сан-Марко, сказал себе Леонид, вернувшись в гостиницу и записывая впечатления длинного дня. Ты молился в почти пустой, сумрачно-величавой «капелле дожа». И это не колебания настроения; сомнения в правильности того, что делаешь – кто их не ведает? Мomenti di sofferenza – как называет подобные состояния замечательный пастырский текст у Святых Апостолов. Но замалчивать их? Гнать прочь? Надо разобраться… Может быть, тихонько посидеть в церкви, пройти вдоль пустынных каналов или, наоборот, потолкаться на пьяцце…

Делая записи, думал ли Леонид, что кому-то это нужно, или это были те сугубо личные откровения, никуда не ведущие, которые, обнаружив через несколько лет, выбросишь, пожав плечами? Чувствовал ли хотя бы отчасти тот настрой, что вдохновлял строителей великого собора – веривших в своих читателей, которые с наслаждением будут разглядывать их письмена и с радостью примут в дар сводчатые страницы каменных манускриптов, а чем больше они оставят потомкам, тем горячее будет их благодарность?.. Еще недавно Леонид горько рассмеялся бы, заподозрив себя в подобных претензиях, но сегодня уже хотел, чтобы люди – пусть трое-четверо – узнали, как он открывал Венецию, церковь, самого себя. Раньше его интерес к церквям, если и не отсутствовал вовсе, но был интересом этнографа. То, что их наполняло, казалось своего рода убранством, экспозицией. Теперь он думал: хорошо ли здесь молиться? могла бы эта церковь быть моей?.. И в одном не сомневался: молиться здесь хорошо не только в церкви, но и в своей комнате, а также на любом углу; тишина помогает.

Когда ты отправился сюда во второй, в третий раз, знакомые удивились: «Опять Венеция?» Потом уже попривыкли к прихоти. Но разве ты узнал этот город достаточно, чтобы переключиться на следующий? И сегодня – не другим человеком сюда приехал?.. Желая убедиться в этом, он перелистал записную книжку (весьма толстую тетрадь), в которую заносил свои венецианские впечатления и отрывки из литературы. Естественно было остановиться на страничках, которые теперь можно озаглавить так:

Aqua alta

e m’è quarant’anni questa sera.

До последней минуты я не верил, что это возможно: «Аqua alta…» Куда более вероятным казалось привычное: «Вьюга метет в окно…» Но чудо состоялось…

В самолете рядом со мной сидела девушка. При посадке, когда даже бирюку не сдержать эмоциональный подъем (невольный каламбур), я подивился, что внизу зеленеет трава: «Неужели у них уже весна?»

– Нет, что вы, – сказала соседка. – Она и месяц назад была такая, и два…

– Вы так часто здесь бываете?.. Кем же вы работаете?

– Я больна Венецией…

Не повторяй своих ошибок и не старайся их забыть. Но когда приблизишься к сорокалетнему (или к другому логическому) рубежу, отправляйся в Венецию и смотрись в зеркало вод, чтобы, как лебедь, увидеть своего двойника – того, кем ты мог бы стать. До окончательного прозрения еще далеко, но… Если хоть в каком-то смысле у тебя откроются глаза на что-то, прежде скрытое стенами тюрьмы твоего страха и твоего тщеславия, то ты уже не забудешь этот опыт и будешь стараться повторить его.

Но что я понимаю под этим – «мне сорок лет сегодня вечером»? Венецианскую комнату с видом на три моста и самый длинный день, проведенный в ней – после блужданий по городу, в размышлениях… о пути своей жизни? Приняв в расчет зло, которое я причинил, и то, где я встречаю свои сорок лет, нельзя отрицать: обошлись со мною совсем не плохо. Наказание может ожидать меня впереди (учитывая и то, что я еще совершу), но пока… меня больше баловали, чем наказывали. Спасибо…

Предаваясь самопознанию, нельзя не испытывать к себе жалости, сознавая, что нет более несуразного существа на свете. Почему-то избегаю открытых путей, но собственный дремуч и темен, и не видать его. Эта поездка – предел эксцентричности, достигнутой мною в жизни. Вряд ли кто поймет и не осудит. Разве что та, которая у меня одна. Но она и так понимает более других: она «всегда со мной».

Играем Бродского? Ехать в Венецию – теперь для русского путешественника это в какой-то степени значит ехать к нему. Пусть на Сан-Микеле и не тянет… Хочу, чтобы за мной тоже признали это право, желание – приезжать сюда в третий, в четвертый раз и так далее. Повторяя Генри Джеймса, чьи Итальянские часы приобрел в «Павильоне» у Giardino reale, я не намерен никого просвещать и писать о Венеции то, что еще не было написано. Мне нужно пожить в этом городе.

Но дни здесь если и не облачны, то, как заметил Петрарка, кратки. В два часа пополудни уже закатная усталость теней. Такова итальянская зима.

Сценарий пребывания – свободный, не потерплю я принуждения в сорок лет. Если не допущу себя до отчаяния, это уже будет чудом. Скучаю ли по своим cari? Праздный вопрос. Каждый день хожу мимо Bonvecchiati, в котором мы жили, и Chat qui rit («Котика»), где вместе обедали. Мазохизм, согласен, но с ним легче: душа не пуста.

Много часов брожу без цели. Это единственное, что можно делать упорно, непрерывно и целенаправленно. Но постоянные колебания центра тяжести при подъеме и спуске с мостов обеспечивают и смену настроений. Чем же опасны чрезмерности самопознания? И пристрастие к пьяцце Сан-Марко как к рабочему кабинету? Не стоит ли хоть раз пронестись по сей площади в карнавале, забыв свое имя и отказавшись от лица? Заразиться неким празднично-приподнятым чувством жизни, иллюзией сверхчеловеческого бытия и отдаться ему? И не всякое ли бытие – если сравнивать его с небытием – это праздник, счастие, карнавал?

Ходить туристскими тропами – слишком банально, но что делать, если, как он говорил, не смог родиться в этом городе? Выбор, который был: побывать в Венеции или не ездить в неё, перестать думать о ней. Выбрано первое, что ж роптать-то?.. «Выбрано»? Кто-то может с уверенностью сказать, что был там? Своими глазами видел Дворец дожей, Салюте, высаживался на Торчелло? Но поверить в это нельзя, не став вымыслом самому.