Штопальщик времени
На этом всё закончилось. Зажгли свет, вышел режиссёр и стал раскланиваться и извиняться за жару. Все вокруг хлопали, а мне хотелось поскорее выскочить из зала. Я никого не хотел видеть. Потому что… я ведь тоже иногда бываю как Боря! Как было бы хорошо, если бы мы иногда могли быть куклами! Мы бы тоже говорили о том, как любим друг друга, как жалеем… А так, в жизни разве про это скажешь? Вот встанешь утром, пойдёшь в другую комнату, а навстречу Маро, мы её зовём Большая Маро. Она скажет: «Встал? Именно такого внука я себе и хотела! Идём завтракать!» И начинается день, в котором много таких разговоров… Если мы идём, например, по городу все вместе: я, Маленькая Маро, Большая Маро, мой дядя Ашот, идём, вокруг нас миллион людей, все куда-то спешат, бегут, и мы спешим, никого в лицо не разглядываем, замечаем только, кто как одет, в какие футболки, штаны, кроссовки, а на лица уже не смотрим, не обращаем внимания, а уж кто что думает или чувствует – совсем не знаем! Большая Маро скажет: «Вон, идёт машина, Ашот, возьми детей за руки, а то попадут под машину! Ах, какое движение, какая толпа! Как вы тут живёте?!» Ну как я могу сказать в такую минуту Большой Маро, что я всё вижу, знаю?.. Нет, не могу сказать, не получается.
Только маме я иногда могу сказать слова, которые куклы в театре друг другу говорят. Потому что, во-первых, мама больше всех походит на кукол этого театра, у неё такие же глаза, волосы, даже платья красивые, как у них. В одном спектакле есть кукла, очень похожая на неё – Виолетта… А во-вторых… бывают у нас с мамой такие минутки… Вот, например, вчера вечером, когда мы погасили свет и засыпали в большой комнате, мы сначала поговорили о разных вещах: о том, что надо пойти завтра в больницу к дяде, он уже неделю там лежит, надо навестить, и что за телефон счёт прислали на целых сто рублей, ужас какой, и что хорошо бы достать путёвки в Дубулты, отдохнуть там всем вместе, и ещё о многих таких вещах. А потом мы замолчали, в комнате было темно, тихо, только в окне виднелись небо, ветки деревьев, и вдруг мне показалось, что мы тоже куклы, что мы лежим на дне большого тёмного сундука и ждём, когда нас выпустят на свет, на сцену, где мы будем петь, играть и говорить настоящие слова о жизни, смерти, любви, разлуке, мы будем клясться в любви друг другу и умирать друг за друга, и это будет грустно, но прекрасно… Так мне показалось в темноте, так подумалось, и я протянул руку, нащупал волосы мамы, погладил их и сказал: «Ах, ты, моя Виолетта!» А она засмеялась и сказал: «Я не Виолетта, я – Домна, а ты – мой Борис… Вот только кто Варлаам, где третий наш друг? Скажи!»
История про разные точки Земли
Кто-то не поехал куда-то. Туда, куда ему очень хотелось поехать. Не просто так – к кому-то. Этот, к кому хотели поехать, тогда приехал сюда сам. Чтобы жить рядом с тем, кто хотел поехать туда и не поехал. Но ничего хорошего из этого не вышло. Потому что тот привык к своему, а этот – к своему. Оба очень загрустили. Хотя и любили друг друга так, как не бывает. Оказывается, в одной точке земного шара живётся так, в другой – совсем по-другому. И если сначала долго живёшь в одной точке, а потом переезжаешь навсегда в другую, то очень скучаешь по прежней жизни, если даже здесь неплохо и ты рядом с тем, кого любишь.
И тогда я, подруга своей подруги, сказала, что в этом деле трудно помочь и что, может, лучше сделать какой-нибудь воздухоплавательный корабль и отправиться на нём… в третью точку земного шара, на пустынный остров, который никому не принадлежит и который не будет напоминать им ни про первую, ни про вторую точку, если к тому же они выпьют там сок травы, который отбивает у людей память хотя бы на некоторое время. И пусть они на этом острове начнут новую жизнь. Им, конечно, придётся немало потрудиться, потому что они будут жить как первобытные люди или как Тур Хейердал и его жена на острове Фиджи, потом у них родятся дети, такие же зеленоглазые, белокожие и талантливые, как она, и такие же черноглазые, смуглокожие и талантливые, как он. И они положат начало новому племени, новому народу.
Но оба покачали головами и сказали, что такого острова, который никому бы не принадлежал, нигде уже нет. И что они не такие замечательно здоровые люди, чтобы быть достойными основателями нового народа. И что они не так надеются на себя, как мужественный Тур Хейердал и его жена. К тому же они любят книги, кино, улицы, на которых звенят трамваи и расположены маленькие закусочные, на которых написано «Горячие сосиски с капустой», «Чебуреки» или просто «Кафе».
Потом я люблю переводить книги с одного языка на другой, сказала моя подруга, и ещё люблю маму, папу, сестрёнку, брата – как же я их оставлю? – а ещё я люблю таких рассудительных подружек вроде тебя, без советов которых так трудно жить на свете!
Поэтому на остров, который никому не принадлежит, я не поеду, сказала она. А что он сказал, я не знаю, потому что ведь я только подруга моей подруги, мы с ним совсем из разных точек земного шара, из таких, которые не на одной линии, которые никогда нигде не пересекаются, разве только в каком-нибудь учебнике стереометрии…
Феи-фурии
Майе Нейман и Анаит Баяндур
– Весна! Весна! Пора на вернисаж!
– К художникам! На весенние пейзажи!
– В подвалы! На чердаки! В мастерские!
– Хватит задыхаться в наших тесных кооперативных квартирах!
– Пора глотнуть чистого воздуха природы и искусства!
Так кричали три феи или три фурии, зависит от того, как на них взглянуть, вынырнув в центре города из подземного перехода: одна в распахнутой чёрной дублёнке, с развевающимися чёрными волосами, вторая – в кожаном пальто, бордовом берете и оранжевом платке, третья – в бирюзовой шали под цвет своих бирюзовых глаз, сером лёгком пальто и белых ботинках.
Шёл снег с дождём. Температура была ноль градусов.
Они неслись по воздуху, почти касаясь мокрого асфальта туфлями, сапогами и ботиками, чихая и кашляя, отворачивая покрасневшие носы от порывов ледяного ветра, налетающего из переулков. Но всё-таки их лица были прекрасны, так им, по крайней мере, самим казалось, когда они взглядывали друг на друга, радуясь этой неожиданной встрече здесь, в центре города.
– Я хочу видеть Таити! Где мой любимый Гоген? – кричала одна из них.
– Дорогая, Гоген – в музеях мира, нам туда не добраться! – возражала вторая.
– Сезанна и Дега! – требовала третья. – Синее матиссовское окно с марокканским пейзажем!
– Просто вы не знаете Минаса Аветисяна! – кричала одна из них. – В одной его маленькой картине больше солнца, чем во всех картинах французских импрессионистов!
– Белое на белом! Белое на белом! Это так изысканно! Где этот художник? – спрашивала одна из них, взмывая вверх и в сторону.
– Белое на белом – это очень холодно! И потом его картины далеко! – возражала вторая.
– Арбузы! Вы помните картину «Едоки арбузов»? Хотя бы один маленький арбузик на маленькой картине?! – умоляла третья.
– Арбузы тоже далеко! – говорила первая.
– Куда же мы полетим?
Феи в растерянности остановились и спустились на землю.
– Смотрите, одуванчик! – вдруг сказала одна из них, указывая чёрным перчаточным пальцем на жёлтый цветок, выглядывающий из земли, рядом со строящимся зданием, возле которого на доске чернела надпись «СМУ № 5 ведёт строительство комплекса № 525».
– Какой маленький! Какой хорошенький! – запищали все три феи слегка охрипшими, но всё-таки мелодичными голосами, и они застыли на мгновение, любуясь этим храбрым цветком, не побоявшимся выглянуть на свет в эту ужасную погоду в этом холодном скрежещущем городе.
– Значит, действительно весна! Мы ничего не перепутали! – вскричала одна из фей, сморкаясь в тонкий кружевной платочек, купленный на днях в знакомом комиссионном магазине.
– Да! Да! Значит, весна! – согласились подруги и полетели дальше.
На Тверском бульваре чернели липы. На скамейках было пусто. Пенсионеры, обычно сидевшие на них в любую погоду, сегодня отсутствовали, видимо, прятались в своих, всё ещё отапливаемых квартирах. Весной на бульваре и не пахло.
– Смотрите! Опять! – сказала одна из фей и указала пальцем, посиневшим от холода, куда-то в сторону и вниз.
У чугунной решётки за одной из лип стоял маленький, высотой с пятилетнего ребёнка, кустик, весь усыпанный жёлтыми пушистыми комочками.
– Верба! – ахнули феи.
Они подлетели ближе и слегка коснулись нежных пушистых комочков губами. Постояли минутку, любуясь светящимся кустиком, и полетели дальше.
Гул машин, мчавшихся по улице Горького, становился всё зловещее.
– Послушайте, я вся продрогла! – воскликнула одна из фей, самая нежная. – Если мы сейчас же не окажемся в тепле, я превращусь в ледышку! В ледяную куклу!
– И я! – вздохнула вторая.
– И я! – вздохнула третья.
– Ах, вспомнила! Тут недалеко есть мастерская, где очень тепло и уютно! И полным-полно картин! – воскликнула одна из фей. – За мной!
И она стремительно полетела вдоль бульвара, свернула в узкий переулок, влетела во двор, тёмный и длинный, заставленный ящиками из продовольственного магазина, мусорными баками и автомобилями со спущенными шинами, поднялась вдоль стеклянной шахты дома и влетела в чердачное окно, слегка толкнув раму с пыльным стеклом.
Подруги влетели за ней. Нашли выключатель, зажгли свет. И растерянно переглянулись. Стены мастерской зияли скучными светлыми прямоугольниками. Там, где раньше висели картины, сейчас было пусто.
– Что же это такое? – сказала одна из фей.
– Может, их украли? – сказала вторая.
– Может, он переехал? – сказала третья.
– Я сейчас умру от холода! – сказала самая нежная из них.
– И я! – прошептала вторая.
– И я! – пропела третья.
– А-а, знаю! – сказала одна из них, самая сообразительная. – Их, наверное, унесли в Манеж. Там сейчас ретроспективная выставка молодых, которым сейчас под сорок-пятьдесят!
– Не везёт так не везёт! – сказала вторая.
– В Манеж не пойду! – категорически заявила третья. – Толкаться среди людей я не намерена. – И она с гордым видом взглянула на подруг.
Все трое немножко помолчали.
– А может, если картин нет, то есть чай? – робко произнесла одна из них, та, что больше других любила чай. – По-моему, в мастерских художников всегда бывает кофе или чай…
– Или что-нибудь покрепче! – сказала самая язвительная.
Через минуту действительно нашёлся чай в жестяной коробочке с нарисованными на стенках пейзажами, сахар в простой стеклянной банке с полиэтиленовой крышкой и сухое печенье в бумажном кулёчке не первой свежести…
Нашлись и чашки, старинные, может быть, даже из китайского фарфора, во всяком случае, когда их вымыли, они засверкали чудесной белизной и нежным рисунком на тонких прозрачных стенках.
Спустя некоторое время три феи сидели вокруг довольно чистого низкого стола, накрытого скатертью, на тяжёлых деревянных стульях с высокими спинками и медленно, с наслаждением пили чай маленькими глоточками, обжигаясь и дуя в чашечки. И очень скоро их лица порозовели и стали, действительно, прекрасными, это были именно феи, никто бы не посмел сейчас назвать их фуриями.
– Ну, как хотите, а я всё-таки чувствую весну! – сказала одна из фей и с чувством собственного достоинства посмотрела на подруг. – Я вспоминаю картину одного старинного художника, кажется, итальянского, там был чудесный пейзаж: нежная зелень, дерево на переднем плане, на ветке сидит маленькая птичка и поёт, и я прямо слышу сейчас, как она поёт!
– Когда я была маленькая, я помню, сама нарисовала картинку со скворечником, все говорили, что это весенняя картинка, в ней есть настроение! – задумчиво сказала вторая.
– Раз уж весна, давайте превратимся кто в кого хочет! Нельзя же всё время оставаться феями! – предложила третья.
– Согласна! Сейчас превращусь в маленькую чёрную собаку! – воскликнула одна из них, самая экспансивная. – Знаете, бывают такие смешные собаки с длинными ушами, когда бегут, уши – до земли!
– Как ты можешь? – сказала вторая. – Ты красавица и вдруг станешь собакой? Нет, это невозможно!
– Если я красавица, мне не страшно на минуточку стать собакой или кем-то ещё! – гордо сказала экспансивная.
И она тут же стала потряхивать длинной чёрной кудрявой шерстью.
Вторая молча превратилась в стройную хрустальную вазочку с едва заметной трещинкой, и вазочка очень украсила собой скромную скатерть на столе.
Третья стала цветком царственного вида, правда, без нескольких лепестков.
Они побыли некоторое время в новом обличии, с любопытством поглядывая друг на друга, потом самая умная из них сказала:
– Хватит, много нельзя!
И они снова стали феями.
– А может, нам подумать о чём-нибудь важном? Или о ком-то дорогом? – произнесла одна из фей.
– Я могу думать только о Млечном Пути, сверкающем на зимнем морозном небе! – вскричала вторая.
– А я о никому неизвестной мушмуле, цветущей в горах! – сказала третья.
– А я вот, действительно, могу подумать о ком-то дорогом, – сказала первая.
– Не забывай, дорогая, что все, о ком мы можем подумать, – просто люди, они слепые, и, значит, они нам не ровня! – назидательно сказала третья.
– Да! – с важностью подтвердила третья.
– Но ведь в каком-то смысле мы тоже люди! – запротестовала одна из них. – Я, например, всё время думаю, что будет с нашими детьми!
– И с племянницами! – вздохнула вторая.
– И с теми, кто родится от них! – сказала третья.
Все трое опять уставились друг на друга.
– Что будет, то будет! – сказала самая умная из них. – Мы не можем прожить за них их жизнь! Пусть проживут так, как смогут! Как сумеют!
– Но, может, помолиться за них? – робко спросила первая из них.
– Молись, если веришь, что тебя услышат! – сказала самая суровая.
И они опять замолчали. Может, они и молились, кто знает!
– Московское время – семнадцать часов! – сказал ещё один голос. – Говорит радиостанция «Юность».
И заиграла музыка. Феи мгновенно вскочили, засуетились, вымыли под краном чашки, убрали сахар и печенье, подмели мастерскую, выключили воду, газ, вынули из сумочек пудреницы, навели порядок на лицах, махнули пуховками, провели помадой по губам, захлопнули сумочки, поправили шарфики, береты, платки, открыли тяжёлую дверь и чинно спустились по широкой лестнице на первый этаж, прошли мимо изумлённой вахтёрши-лифтёрши и очутились на улице.
Быстро и молча зашагали к станции метро, с треском выбили пятикопеечные монеты из крепких автоматов, стоящих в вестибюле, благополучно прошли через турникет, спустились по эскалатору, нашли свои направления и одна за другой прыгнули в разные вагоны, увозящие их в разные стороны столицы. Вечером, однако, созвонились.
– Дорогая, я всё-таки чувствую весну! – сказала первая.
– И я! – призналась вторая.
– И я! – сказала третья.
– Какое счастье! – сказали все три феи хором.
Трансатлантический рейс
Армянская поэтесса Маро Маркарян, автор десятка поэтических книг, мать двух одарённых детей, бабушка трёх красивых внучат, летела трансатлантическим рейсом из Еревана в Нью-Йорк вместе с двадцатью девятью другими армянами – писателями, учёными, артистами, которые были приглашены американскими коллегами на дружескую встречу при содействии Советского общества по связям с зарубежными армянами, разумеется.
Самолёт, в котором летела Маро, представлял собой чудо техники: в нём были телефон, телевизор, бар, ресторан, сауна и другие достижения современной цивилизации… Тем не менее через час после вылета похожая на «Мисс Америку» стюардесса хорошо поставленным мелодичным голосом произнесла на русском, английском и армянском языках: «Пожалуйста, наденьте спасательные жилеты. Наш самолёт терпит аварию. Под нами океан».
И через несколько мгновений Маро Маркарян вместе с другими членами армянской делегации вылетела через запасной люк из самолёта и понеслась над волнами Атлантического океана, сверкавшего в лучах осеннего солнца.
– Какая красота! – восхитилась Маро, увидев перед собой необозримые волны Атлантики и необъятное голубое небо. – Разве из окна самолёта можно увидеть такое?
Но тут она коснулась ногами поверхности океана и ушла под воду. Вынырнула, беспорядочно забила руками, ногами по воде и поплыла куда глаза глядят…
– Как быстро промелькнула жизнь! – подумала Маро. – Неужели придётся расстаться с ней здесь, в этом безликом пространстве, вдали от родных мест?.. А что будет с рукописью, сданной в издательство? Кто её вычитает? Этот мерзавец Томзян воспользуется случаем и испоганит её!
И она энергично забила по воде руками.
Потом она вспомнила дочь Анаит, которая порхает по театрам, музеям, выставкам и гостям, а когда до сдачи романа, который она переводит, остаётся неделя, сидит ночами, глотая кофе. Разве это нормально? А сын Ашот? Увлёкся абстрактной живописью, в картинах одни цифры, знаки, сплошные пересечения линий. А ведь может, может создать прекрасную человеческую, всем понятную картину! Нет, надо ещё раз с ним поговорить. Потом Маро вспомнила внука Агу. Не может он осилить эту проклятую математику, не может, не может! Что же делать? Почему не все учителя так прекрасны, как этот Амонишвили, которого недавно показывали по телевизору? Или Шаталов, Ильин?
Маро поплыла быстрее. В стороне она увидела физика Вартана, который вынырнул из воды, бросил прощальный взгляд вокруг себя и снова погрузился в океан. Маро поспешила к нему и, дождавшись, когда он снова появится на поверхности, обратилась к физику с проникновенной речью.
– Вартан! – сказала она. – Ты что, решил остаться здесь? Жена твоя ждет тебя с подарками, детям ты обещал привезти какую-то электронную игру из Америки… Забыл?
Вартан задумался, кивнул и, решительно выбросив руки в стороны, поплыл каким-то доселе невиданным стилем…
Маро поспешила к подруге Шохик, которая беспомощно покачивалась на воде, бросая вокруг отчаянные, умоляющие взгляды…
– Шохик, ты не застудишь горло? – спросила, подплывая ближе, Маро. – Не забывай, тебе выступать в «Метрополитен-опера», слушать тебя будут не только армяне!
Шохик с изумлением посмотрела на Маро, потом прокашлялась, взяла верхнюю ноту, улыбнулась и сказала: «Не беспокойся, Маро, горло у меня в порядке…», и кокетливо поворачиваясь всем телом влево и вправо, грациозно поплыла вперёд.
Тут Маро заметила писателя-историка Рубена, этот лежал на спине и вяло перебирал руками, ногами.
– Отдыхаешь, Рубен? – спросила Маро. – Написал три романа и думаешь, хватит? Сделал своё дело? Должна тебе сказать – главной своей книги ты ещё не написал!
Рубен перевернулся на спину, и Маро увидела его покрасневшее лицо.
– Ты никогда не считала меня талантливым человеком! – сказал он. – Когда пятьдесят лет назад я прочёл тебе свой первый рассказ, помнишь, что ты мне сказала?!
– Рубен! – прервала его Маро. – Ты талантливый писатель, тебя все любят! Ты наш Рубен! Но ведь главной своей книги ты ещё не написал! Поверь! Так что не расслабляйся и возглавь наш заплыв. Ты самый уважаемый человек в группе!
Рубен величественно развернулся и подобно полководцу, бросающемуся в битву, ринулся вперёд к американскому берегу, поплыл стилем баттерфляй, которым блестяще плавал лет пятьдесят назад…
Через некоторое время делегация творческой интеллигенции города Еревана дружно плыла в сторону американского континента, направление подсказывал астрофизик из Бюракана, который за неимением приборов определял путь по звёздному небу, подобно древним пастухам и мореплавателям…
Ещё через некоторое время группа уже не плыла, а бежала по синим волнам… Спустя некоторое время – летела над безбрежными просторами Атлантического океана, вглядываясь вперёд, не видна ли суша.
Выплывающие из глубин океана рыбы с изумлением смотрели на эти гигантские вытянутые существа, гадая, относятся ли они к летающим рыбам или не относятся?.. А пролетающие мимо птицы с опаской облетали эту галдящую стаю стороной.
На пустынном побережье американского континента два офицера береговой охраны привычно следили за экраном радарной установки, обозревающей воздушное пространство в радиусе ближайших двух тысяч километров.
Вдруг один из офицеров встрепенулся.
– Вижу движущийся объект! – воскликнул он. – Группу объектов! Что бы это могло быть? Для самолётов они движутся слишком низко. Для ракет – слишком медленно!
Встревоженные офицеры покинули рубку и вышли на пустынный берег.
По небу, направляясь к ним, неслась лохматая туча. И когда она приблизилась, стали видны кричащие и размахивающие руками люди в развевающихся одеждах. Один за другим они опускались на берег и, протягивая вперёд руки, бежали навстречу офицерам.
– Кто вы? – спросил американский офицер, тот, что был постарше.
– Мы из Армении! – ответила ему женщина с сияющей улыбкой, женственно склонив головку к плечу. – Меня зовут Маро Маркарян. Мы прибыли на дружескую встречу с американскими коллегами. Миленькие, скажите, пожалуйста, где тут у вас телефон? Нам надо срочно позвонить в Ереван, сказать нашим близким, что мы благополучно долетели!
Ошеломлённый офицер провёл членов прибывшей делегации в гостиную-салон, и пока экстравагантные гости приводили себя в порядок, умывались, причёсывались и угощались горячим кофе, коньяком и огромными, чисто американскими сэндвичами с ветчиной, сыром и томатным соусом, Маро Маркарян взволнованно кричала в телефонную трубку: «Ага-джан! Ага-джан! Это я, Маро!..»
Весна девяносто первого
– Решено! Буду поступать в ветеринарный! – заявил Ага. – Лучше иметь дело с животными, чем с людьми! По крайней мере, они не стреляют друг в друга, не ходят каждый день на митинги и не ищут повсюду историческую родину и исторических врагов!
– Поступай в ветеринарный, если хочешь! – пожала плечами Анаит. – Только учти, там надо сдавать физику, химию, математику!
– Найду учителей, буду заниматься! – сказал с достоинством Ага.
– Найди, – пожала плечами Анаит.
Целую неделю Ага занимался с кандидатом наук, бравшим за час занятий по двадцать рублей. В результате учёбы Ага узнал формулу воды, состав сливочного масла, французских духов и армянского коньяка, о чём и сообщил родным.
– А состав чёрного кофе, бразильского, знаешь? – лениво поинтересовался дядя Ашот, не доверявший репетиторам.
– Три чайные ложки на стакан воды! – гордо ответил Ага.
– Вот и неверно – четыре ложки, если хочешь, чтобы кофе был вкусным! – поправил Ашот.
Учёба продолжалась. Но когда в начале марта ереванские крыши просохли и приобрели по-весеннему тёплый охристый оттенок, а на улицах появились деревенские старушки в клетчатых шалях, продающие букетики фиалок и подснежников, Ага затосковал.
– Хочу увидеть бенгальского тигра! Горную куропатку! Очковую змею! Ахалтекинскую лошадь! Башкирскую пчелу! Африканского слона! Почему ереванский зоопарк закрыт? – вопрошал он.
– Дружочек, поезжай в Москву, сходи там на Птичий рынок, кого-нибудь из тех, о ком спрашиваешь, найдёшь! – посоветовал Ашот.
Конечно, этот совет был мудрым, хотя и продиктован отчасти эгоистическими соображениями: художник Ашот Баяндур мечтал побыть хоть немного в творческом одиночестве. И не ломать каждое утро голову над тем, что приготовить на обед родителям и племяннику с таким прекрасным аппетитом.
Ага так и сделал. Сходил в кассу Аэрофлота и купил билет. Попрощался с изумлёнными бабушкой и дедушкой, сухо кивнул Ашоту и поехал автобусом в аэропорт. Самостоятельно, первый раз в жизни совершил перелёт из Еревана в Москву.
Но как же он был разочарован!
Московский зоопарк возле метро Краснопресненская был закрыт. Собака Наташи Крымовой оказалась на даче, у Наташиной тётки. Хомячок сына Лены Мовчан зимой куда-то сбежал, вместо него у сына Лены появилась невеста.
На Птичьем рынке, прежде таком многолюдном, стоял один старичок с грязным аквариумом в руках, в котором еле-еле шевелились две ничем не примечательные рыбки гуппи.
На Измайловской толкучке, где раньше можно было увидеть рядом с картинами безвестных, но порой и талантливых художников, с неизменным упорством запечатлевающих бесчисленные церкви и виды Золотого кольца России, и продавцов щенят, сиамских кошек, черепах и даже ужей в плетёных корзинках, теперь было пусто. Лишь грохоча разъезжал трактор, снося забор, а на фонарном столбе был криво прибит щит с гордой надписью «Гольф-клуб».
– Мама, неужели в Москве не осталось никаких животных? – мрачно спросил Ага у матери, вернувшейся с головной болью и сердцебиением с сессии Верховного Совета СССР.
– Выйди на улицу, там полным-полно собак! – ответила Анаит, безуспешно разыскивая в холодильнике хоть какой-нибудь продукт, кружочек колбасы, кусочек масла.
– Это уже не собаки, это почти люди! – возразил Ага. – Они выходят на улицу только для того, чтобы сделать своё дело. Не прыгают, не скачут, не ведут себя как собаки – шагают смирно рядом со своими хозяевами, мрачные как люди, противно смотреть!