Простые повествовательные предложения
На раскопе их квадраты оказались рядом. В столовой Ольга старалась сесть так, чтобы видеть его, и Антон чувствовал спиной бросаемые украдкой взгляды. От этого у него портился аппетит, и хотелось скорее доесть немудрёную снедь и уйти. Робкое это внимание тяготило его, мешало страдать и казниться.
Вот и сейчас, слушая тихое дыхание за дверью, Антон вспомнил Тамару. Он и тогда мало обращал на неё внимание, обычная девчонка в ряду прочих однокурсниц, а теперь в памяти остались только изумрудные глаза. Огромные, обрамлённые длинными чёрными ресницами, они преследовали его днём и ночью. В кошмарах, которые приходили теперь регулярно, эти глаза смотрели на него с укором и будто звали куда-то.
Их встречи во время практики даже нельзя было назвать свиданиями. Так, прогулялись несколько раз вдоль пологого речного берега. Ещё сохранилось ощущение тонкой гибкой талии под пальцами. В тот вечер студенты устроили танцы, и Антон танцевал с Тамарой белый танец. «Заколдую, мой будешь, мой», – шептала она, щекоча его шею горячим дыханием. Потом он сам приглашал кого-то, а уже ночью они все вместе, разгорячённые и радостные, отправились купаться при луне.
Упали последние капли, выглянуло солнце, подвесив радугу над дальним лесом. Снова стало душно, от дороги повеяло влажно и горячо. Антон отлепился от стены и спустился с крыльца. Перепрыгивая лужи, обходя ручейки, он пошёл вдоль старых, облупившихся заборов, палисадов, заросших лопухами и сиренью, мимо заросшего ряской пожарного пруда, в поле. Там дорога сворачивала налево, к древнему жальнику, к раскопу, но его ноги выбрали другой путь, чуть правее и вниз, к воде.
Широкая протока соединяла в этом месте два озера. Берега её заросли ольхой, камышами и борщевиком. Раньше, когда деревня была ещё жива, местные жители выкашивали берега, ставили баньки, от которых остались большей частью покосившиеся, потемневшие остовы, проросшие кустарником. Лишь в одном месте сохранились дощатые мостки, куда причаливали бывавшие в деревне наездами рыбаки. Пройдя по узкой крутой тропинке, Антон спустился на старые доски. По обеим сторонам шумел камыш, качая фиолетовыми метёлками. Впереди, в метре, плескалась вода. Стайка мальков затаилась в тени почерневшего столбика, неторопливо полз прудовик через лист кувшинки, резвилась какая-то насекомая мелочь.
Русалка проснулась на дне глубокой ямы. Он был тут, рядом, она чувствовала это. Изогнувшись, она оттолкнулась от илистого дна и плавно заскользила ближе к берегу, на мелководье, в камыши. Затаившись среди стеблей, русалка беззвучно позвала.
– Вот тут лежали её вещи, – сказал Антон, и показал на сломанную скамеечку возле мостков. Ольга следовала за ним тенью от самого правления. Когда он спускался с крыльца, стукнула дверь, да и потом он слышал сзади её шаги.
– Платье упало за спинку, поэтому мы не заметили, что кто-то остался… Темно было, ночь.
– Она была хорошая? – спросила Ольга. Она подошла совсем близко, к самой воде, но не стала выходить на доски.
– Не знаю. Не помню, – сказал Антон и начал расстегивать рубашку. – Душно. Окунуться надо.
Задумчиво, будто прислушиваясь, но одновременно торопливо, он скинул кроссовки, начал стягивать джинсы. Доска под ногой поехала, шлёпнула о воду, и в ответ в камышах раздался сочный плеск, словно крупная рыба ударила хвостом.
– Не ходи! – вскрикнула Оля, глядя на его тёмный силуэт на фоне малинового заката. – Там что-то…
– Ерунда, – под нос пробормотал Антон и сделал первый шаг, – выдра, наверное. Тут должны быть выдры. Или бобры.
«Какие выдры, какие бобры! – хотелось закричать Ольге. Вместо этого она тоже начала раздеваться, путаясь в пуговицах рубашки. – Хоть купальник не забыла надеть, дурёха!»
Вода оказалась тёплой, но по коже побежали мурашки. Шаг за шагом она стала догонять Антона, чувствуя, как продавливается липкий ил сквозь пальцы ног, ощущая острые ракушки нежными ступнями. Спина Антона была в нескольких шагах близко, он успел зайти по пояс. Кисти его опущенных рук тоже были в воде, это казалось неправильным, ведь, заходя в реку, руки всегда поднимают, их окунают только потом, готовясь плыть. Сейчас он сосредоточенно смотрел вниз, на чёрную воду, будто выбирая, куда нырнуть.
Снова плеснуло в камышах, потревоженная вода волной окатила девушке бок. Русалка покинула заросли, ударив от нетерпения хвостом. Теперь людей было двое, второй ей не нужен, неинтересен. Только бы не мешал. В сумерках они выглядели белёсыми плоскими тенями в толще воды. Подплыв поближе, русалка описала плавную дугу вокруг неуклюжих фигур, задела, пощекотала тела тинистыми прядями распущенных волос.
– Ой, холодно, – поёжилась Оля, передёрнула плечами.
– Сейчас я, скоро, – шептал Антон, потом встрепенулся. – Что?
– Холодно, – повторила девушка, делая еще шаг к нему.
– Ключи, наверное, – потом огляделся в недоумении. – Что ты здесь делаешь?
– А ты?
– Не знаю, – он набрал воду в ладони, брызнул на лицо. – Надо идти. Зачем? Чертовщина какая-то. Пошли на берег. Или хочешь окунуться?
Он уходил!
Тот, второй, уводил его! Русалка бросилась в илистую муть, ухватила за шагающие ноги.
– Что с тобой? – испуганно вскрикнула Ольга.
– Зацепился, – ответил Антон, оседая, – коряга, наверное.
На лице его проступили недоумение и страх.
– Руку, скорее руку давай! – Ольга вцепилась в протянутую ладонь, потянула что было сил. Вода вспенилась возле Антона буруном, будто ходила кругами большая рыба. Девушке показалось даже, что среди волн серебрится в свете Луны толстый чешуйчатый бок. Закусив губу и скользя пятками в податливом иле, тащила она парня к себе. Потом вода с шумом раздалась, Антон сделал широкий шаг, и они вывалились на мелководье, в заросли остролиста близ мостков. Поднялись, и, не оглядываясь, сделали последние шаги до берега. Только тут они смогли немного успокоиться и оглядеться.
– Что это было? – спросила Оля, дрожа.
– Не знаю, не понимаю, – Антон помотал головой. – Ты порезалась.
Он осторожно коснулся рукой её спины, и девушка вздрогнула. На пальцах темнела кровь.
– Пойдём отсюда, скорее, – прошептала она, наклоняясь за джинсами. – Отвернись, пожалуйста, мне одеться надо.
– Да, да…
Натягивая штаны на мокрые ноги, он не удержался, глянул назад искоса. Чуть ссутулившись, Оля выжимала мокрые плавки. И тоже наблюдала за ним. Антон резко дёрнул головой, отворачиваясь. От неудобства начало гореть лицо. «Просили тебя, – подумал со злостью, оправдываясь, – а что она сама смотрит?» Но перед глазами всё равно стояли ей тонкая талия и белые ягодицы, а в душе зашевелились надежда и сладкое предвкушение. Страстно захотелось почувствовать эту талию под пальцами, так, что сами собой сжались кулаки. Вернулось чувство горячих крепких пальцев на запястье, когда Оля вытаскивала его на берег. Неожиданно он почувствовал себя живым. Словно провёл целый год во сне, словно безумное наваждение гнало его сюда, заставив забыть о людях вокруг, и только сейчас он будто впервые увидел эту девушку. Только сейчас открылись глаза и проснулись чувства. «В самом деле, дурак», – влезая в футболку, решил Антон.
– Всё, можно, – он развернулся. Узкая ладошка несильно шлёпнула его по щеке.
– Я, – начал Антон…
– Комар. Пойдём скорее отсюда, – повторила Оля, показывая руку, – иначе съедят.
В воздухе висел звон. Он раздавался отовсюду. Летучие кровососы столпились над ними густой, невидимой в темноте тучей и предвкушали пир.
Взявшись за руки, оскальзываясь на мокрой траве, и поддерживая друг друга, молодые люди вбежали на обрывистый берег. Там свежий ветер, налетевший неведомо откуда, рассеял, сдул комариные полчища. Молча, не решаясь произнести первые, самые трудные слова, Антон и Оля пошли в поле. Скоро Антон решился, и обнял девушку за плечи. В ответ она взъерошила его волосы рукой и положила голову на его плечо.
Забытая красная бейсболка осталась лежать возле сломанной скамейки.
Он уходил. Он, предназначенный ей чем-то, потерявшим название. Русалка билась в ярости среди камышей, кроша жёсткие стебли. «Догнать. Найти. Мой!» – возникли забытые понятия. Возникли и остались, повели за собой. Презрев инстинктивный страх суши, отринув ужас перед воздушной пустотой, она сжалась пружиной, распрямилась, ударив хвостом, и… выбросилась на глинистую кромку берега. Мгновенное удушье сменилось жестоким приступом кашля. Вода хлынула из лёгких, отвыкших от работы.
«Дышать, воздух, – проявились в памяти новые слова, а с ними, – тяжесть, усталость, боль». Хватая воздух ртом, русалка распласталась на берегу, придавленная собственным весом. Колючие камешки, пустые раковины, щепки кололи нежную, в тонкой чешуе, кожу. «Догнать!» – вспомнила она и, цепляясь руками за траву, поползла вперёд.
Ломило спину, чешуйки и клочки кожи оставались на её пути, но четверть часа спустя русалка выбралась наверх. В глине и грязи, в травяной зелени и налипшей трухе, она была похожа на фантасмагорическую химеру или работу злого шутника—таксидермиста. Вздрагивая всем телом и вяло шевеля широкой лопастью хвоста, русалка лежала на гребне обрыва. В голове тихо шелестели голоса, принося ежесекундно новые слова и смыслы. Один из голосов был Его. Он нашёптывал что-то непонятное, но ласковое, и от этих слов странный, сладкий испуг заполнял её существо.
Боязнь сменилась эхом боли.
«Эта боль предназначалась мне», – пришла первая внятная мысль.
Боль превратилась в отзвук наслаждения.
«Это Я заслужила наслаждение и радость, – мысль продолжилась, обрастая образами и представлениями. – Я иду к тебе, милый».
Русалка приподнялась на руках и осмотрелась. Загадочно мерцало поле в лунном свете, серебрились кусты и ветви деревьев. Он был где-то впереди. Его надо найти. Быть рядом.
– Смотри, огни, – присев в стогу, Антон показал рукой на лежащую у подножия холма деревню. Ночной ветерок приятно холодил разгорячённое тело, уносил утомление. – Ищут кого-то?
– Они ищут нас! – Оля обняла его за шею, потянула к себе. – Пусть это будет нескоро…
– Пусть это будет нескоро, – эхом повторил Антон.
Чужое блаженство приходило тягучими, медовыми волнами. Очередная волна застала русалку в спутанных кустах ирги, совсем близко от вершины холма, куда безошибочно влекло её чувство направления. Он был совсем рядом. Русалка заворочалась среди колючих стволов. Напряглась, стремясь на свободу. Хвост выгнулся, истёртая кожа лопнула по всей длине. Русалка освобождено вздохнула и встала на ноги. Стряхнула с груди и бёдер прилипшие чешуйки и пошла к видневшемуся неподалёку стогу сена.
Светало. В высоком безоблачном небе гасли последние звёзды. Тёплый воздух был неподвижен. Пахло скошенными травами и новой жизнью.
Русалочья кровь стала горячей, на глазах затянулись ссадины и порезы, обильно исчертившие тело. Исчезла измученная, изорванная химера, что билась мгновениями раньше в жёстких зарослях. Нагая юная девушка ступала по выгоревшей траве. Длинные волосы рассыпались по спине и полной груди, безмятежно смотрели вперёд зелёные глаза.
Антон лежал на спине, на раскиданной в беспорядке одежде, и тихо, размеренно дышал. Рядом, подложив левую руку под голову, и уткнувшись лицом к нему подмышку, спала незнакомая девица. Закинув ногу на бедро парня, правой рукой она бережно держала пойманного соловья.
– Пускай отдохнёт, – сказала себе Тамара. – Когда проснётся, он поймёт, что я лучше. Заколдую. Мой будет, мой.
Она прилегла с другой стороны, и долго смотрела на его лицо.
Про монстров
Сидя у костра, Игнаций бездумно перекатывал в пальцах блестящий солид с профилем Кароля IV. Кароля Последнего, Слабого, как окрестили его злые языки при дворе. И вправду, никакое искусство художника или чеканщика не могло скрыть этот безвольный подбородок, эти одутловатые щеки, это общее ощущение мерзости и упадка. Больше всего, ехидно подметил Игнаций, возлюбленный монарх на монете напоминал зажравшегося борова, готового пасть от руки мясника. Туда и дорога! И прихвостням его, и присным… А особенно графу – вовек не вспоминать его имени – интригану и завистнику, что походя разрушил любовно возводимое карьерное здание.
«Дайте мне только выйти из этих болот, добраться до жирного твоего брюха», – мстительные мысли бесконечной чередой, тесня и обгоняя друг друга, проносились в голове Игнация, но лицо его было безмятежно, и руки не дрожали. Серебряный кругляш послушно перепрыгивал из ладони в ладонь, появлялся и исчезал, крутился и слепил глаза ватажников бликами от заходящего солнца.
– Эх, – крякнул Вяхирь, когда Игнаций вынул солид из его рыжей бороды, – затейник!
Он в восхищении покрутил головой, поворошил угли и подал Игнацию раскалённый, истекающий жиром кус мяса.
Пошёл второй месяц, как он прибился к ватаге извергов и татей ночных, если верить глашатаям на рыночных площадях, а на самом деле просто разных людей, обиженных или обойдённых жизнью. Были среди них душегубы, как без них, но и просто запутавшихся и пустившихся в бега хватало.
Вот и он, Игнаций, в бегах, и никогда не расквитаться ему с графом – да будет проклято его имя, и с его жёнушкой, из-за которой Игнаций оказался в лесу. Вернее, из-за её колечка с бриллиантом, что так не вовремя выпало из потайного кармашка. Вот так проходит слава модного престидижитатора и приходит слава вора.
Игнаций развёл пустыми руками и улыбнулся – всё, дескать. Начался ленивый разговор о здешних местах.
– Ещё рассказывают, – театрально понизив голос, начал рябой Стецко, – про нечистого, который сидит на болоте. Здешние людишки ему кланяются, почитают за бога и жертвы ему приносят.
– Кого же? – загорелся простодушный Вяхирь.
– А кто попадётся. Хоть девку, хоть мальца. Рыжим да бородатым мужиком нечистый тож не брезгует!
– Ну тебя, шутник, – махнул рукой Вяхирь под хохот остальных, собравшихся вкруг костра разбойников.
Распухшее светило залило запад жёлто-багровым и алым, и медленно опускалось в низкое редколесье. За ним начиналась болотистая низина, на краю которой стали на ночлег ватажники. Огонь, разведённый между двух валунов, весело трещал, поедая смолистую лесину. Вечер оказался тёплым, в темнеющем воздухе звенели комары, и глухо вздыхала трясина за спинами разбойников.
– Ишь, бормочет, – опасливо покосился назад Вяхирь. К свои сорока годам он сохранил деревенское простодушие и незлобливость. – Боязно мне что-то. Будто глядит кто в спину. Слышь, Старшой, нам болотину эту стороной бы обойти?
В глаза и за глаза вожака называли Старшой. Может быть, кто-то из ватажников и знал его настоящее имя, но за прошедшие недели Игнаций не услышал его ни разу. Старшой, кряжистый мужик примерно одних с Вяхирем лет, чернявый, со злыми глазами, отложил мясо и повернулся лицом к огню:
– Нельзя нам в обход, голубь, – спокойно, но непреклонно ответил он, – с болота нас не ждут, а серебро храбрых любит.
Сказал, обвёл всех тяжёлым взглядом и снова принялся жевать.
– Это ты верно, Старшой, – поспешил согласиться Вяхирь, – серебро, оно да, оно для смелых…
Когда-то давно были в этих местах серебряные копи. На островке среди трясин оказался выход жилы, Кароль Первый поставил там острожек, пригнал каторжан, и десяток солдат, для охраны. Сотню лет горбатились в шахте враги короны, поставляя звонкий металл для монетного двора. Поднимались к небу дымы костров, в которых калили руду, а сами каторжники в своё время навечно уходили вниз, в бурые торфяные глубины.
Потом шахты оскудели, и копи оказались заброшены. Прошли десятилетия, и про выработки почти все забыли. Однако лет десять назад в обороте снова появилось серебро из местных шахт. Старшой, насколько Игнациус понял из обрывков разговоров, полуслов и полуфраз за чаркой хмельного, узнал об этом у одного из менял. Наверное, этим знанием тот хотел купить жизнь, но добился лишь лёгкой смерти. Серебра было не так уж мало, значит, не ухоронка и не случайный клад разошлись по кошелям и карманам, но и не слишком много. Тут Старщой и смекнул: не совсем обмельчали старые копи. Сидят на шахте людишки, ломают камень и преступно чеканят монету. А коли так, придётся делиться.
Вспомнив о серебре, ватажники оживились и загомонили.
– Будет монета, дом себе поставлю, жёнку возьму. Из городских, ласковую! – горячился Стецко. – Не всё мне по лесам шастать!
– Кому ты рябой нужен? Может, старуха какая позарится, – ехидничал кто-то.
– Да ты кому это врёшь, – Стецко рванул рубаху на груди, – да я…
Игнациус скривился. Опять свара, как же надоела ему громкоголосая деревенщина!
Старшой, как настоящий атаман, тоже не терпел лишних склок.
– Ша, братия, – рявкнул он, – пасти заткнули! После посчитаетесь.
Возразить из двух десятков человек не осмелился никто.
Опустившуюся тишину мгновение спустя разорвал птичий крик. Странный и малость неправильный. Сова? «То ли сплюшка, то ли ушастая, не пойму, – задумался Игнаций, перебирая в памяти давние охоты, – а должна бы болотная»… Звук повторился, и тут же коротко всхлипнул и начал падать головой вперёд один из мужиков.
Время для Игнация остановилось, сейчас – безумно размазалось, а звуки пропали. В безмолвии рывками сменяли друг друга картины: разбойник грузно падает в угли … его голова выбивает облако искр… жало стрелы глядит наружу чуть выше его уха… висит в воздухе зловоние горящего волоса… чёрный провал рта Старшого и вздувшиеся жилы на его шее – «К оружию», – можно увидеть в движениях губ… Стецко с саблей в руке… неясное движение из темноты, тень, похожая на человека… Вяхирь, падает на колени, обхватив руками голову; из-под пальцев его бежит кровь… словно сторонний зритель следит Игнаций за собственной рукой, что путается в перевязи; это дико и невозможно; мешает зажатый в ладони давешний солид с профилем ублюдочного короля…
Потом время вернулось в предписанные берега, с жирным чмоком включился слух, но сразу мир вспыхнул безумными всполохами и разлетелся на осколки.
В голове бухало и звенело, как в те времена, когда Игнаций только приехал в столицу. Он ещё не знал нужных людей, был безденежен и жил в крохотной каморке на постоялом дворе. Окошко глядело на торжище и лавку чеканщика. Ремесло не терпит сонь, и Игнаций возненавидел того мастера и его инструменты.
Рот был забит какой-то липкой дрянью, поэтому его подташнивало, как от вонючего портового самогона. За сомкнутыми веками плавали цветные пятна, качались из стороны в стороны, и от этого мутило ещё больше. Ломило спину, словно в плечи и поясницу впились острые камни. Рук ниже локтей Игнациус не чувствовал вовсе. И словно волны шумели, накатывая на песчаный пляж. Игнациус прислушался, и шум превратился в голос: хрипловатый и низкий, но, несомненно, женский:
– … спорите, сёстры? – похоже, женщина была молода. Только в девичьем разговоре можно услыхать такие нежные тона, хотя и скрытые за нарочитой грубостью, – я так хочу, и так будет. Хватит одного.
«Это про меня? – удивился Игнациус. – Что случилось?» Он напрягся и сумел разлепить веки. Ничего не изменилось, вокруг была тьма. Но от малого усилия дикари, поселившиеся в голове, сильнее забили в барабаны, и снова загнали его в беспамятство.
Окончательно Игнаций пришёл в себя от боли в руках. Всю ночь его тащили куда-то, спутанного, как зверя. Теперь верёвки, стягивавшие его локти, сняли, и кровь пульсировала в онемевших кистях. Занимался рассвет. Небо на востоке посерело, и сквозь эту серость протаивали уже зеленовато-розовые тона. Игнаций сидел на моховой кочке, привалившись спиной к низкой болотной сосне. Голова гудела, но терпимо. Волосы слиплись от крови: похоже, стукнули его от души. На шею что-то давило. Игнаций поднял непослушные руки и нащупал широкий ошейник, ремень от которого был привязан к дереву за спиной. Вокруг, в утренней дымке, среди кочек торчали такие же угнетенные деревца. От видневшихся там и сям чёрных луж пахло стоялой водой. Болото! Зачем неизвестные «сёстры» затащили его сюда?
Перевязи со шпагой на поясе не было. Также не оказалось ни ножа в сапоге, ни шила в рукаве. Его обыскали – и сделали это хорошо. Но не убили. Он жив и почти свободен.
– Кха, кха, – закашлялся Игнаций. Звуки тонули в тумане, но его услышали:
– Очнулся, бычок?
Тот же голос, что и ночью! А вот и она сама – вышла из-за спины и протянула ему берестяную чашку с каким-то питьём. Только сейчас Игнаций почувствовал, как мучит его жажда! Стараясь не расплескать, он схватил сосуд и попробовал. Какой-то травяной отвар? Не отрава, наверняка. Не для того же его принесли сюда живым, что отравить? Прихлёбывая питьё маленькими глотками, Игнаций стал украдкой посматривать на похитительницу.
Юная, невысокая, с огромными чёрными глазами – и очень коротко стриженая! Даже обритая пару недель назад, судя по длине волос. Девушка была одета в плотную грязно-зелёную куртку и такие же штаны, заправленные в крепкие сапоги. За спиной висел небольшой арбалет. «Это она стреляла там, у костра» – понял Игнаций.
– Нечего пялиться! – она отобрала у него чашку и добавила непонятно: – Рукам спасибо скажи.
– Почему… – начал Игнаций.
– Узнаешь, – она отвязала ремень. – Вставай!
Игнаций поднялся. Неподалёку собирались ещё несколько женщин, также бритоголовых, одетых в похожую, неброскую и удобную походную одежду. На одной из них Игнаций увидел свою перевязь со шпагой. Женщины не обращали на Игнация внимания, только одна, с перевязанной рукой со злостью зыркнула на него и отвернулась. Ещё две «сестры» возились возле длинного неопрятного свёртка. Всего похитительниц оказалось шесть человек, все вооружённые и уверенные в себе. Вспомнив ночную стычку, Игнаций решил не рисковать. Победа, а шансы невелики, ничего не даст. Он не аист и не лягушка, в болоте не проживёт.
Его размышления прервало невнятное мычание. То, что Игнаций принял за свёрток, оказалось мужиком с рыжей бородой. Его руки, как недавно у самого Игнация, были жестоко скручены за спиной, а изо рта торчал кляп.
Вяхирь!
Общими усилиями женщины подняли Вяхиря на ноги, и повели между кочками и окнами тёмной торфяной воды. Та, что с повязкой, обернулась и бросила:
– Смотри, Лиина, за своим. Сбежит – сама ловить будешь!
– Я помню, Янга!
Значит, её зовут Лиина, отметил Игнаций.
– Что это значит? – обратился он к девушке.
– Вперёд, – скомандовала Лиина, – за ними, шаг в шаг. И без шуток! Или связать руки?
В её руке появился узкий кинжал. По уверенности, с какой Лиина держала оружие, Игнаций понял: шутить не стоит.
– Нет, – буркнул он, и пошёл вперёд.
Игнаций не был сентиментален, но через час он искренне жалел Вяхиря. Если сначала Игнаций цепко смотрел по сторонам, примечал приметы, то скоро его главной заботой стало ступать точно по следам идущих впереди женщин. Там, где они прошли, со дна поднимались редкие цепочки пузырей. Это прорывался наружу болотный газ, потревоженный их ногами. Игнаций не мог понять, как, по каким приметам «сёстры» находили путь в этом царстве слякоти. Повсюду, сколько хватало глаз, виднелись неотличимые друг от друга кочки, покрытые ряской озерца или травяные островки. Ни одной зарубки или другого знака не было заметно на попадавшихся сосенках и берёзках. Первая же попытка спрямить дорогу обернулась для него купанием. Теперь в сапогах хлюпало, а под одеждой противно зудело. Остановиться и привести себя в порядок Игнаций не рискнул. Неизвестно, как бы отнеслась к этому Лиина, но куда страшнее показалось отстать и остаться одному посреди унылого болота.
Вяхирю повезло гораздо меньше. Неудобно идти со связанными руками, тем более по болоту. То и дело Вяхирь взрывался бульканием и стонами, оступившись в очередной раз. Конвоирши терпеливо вытягивали его на тропу и гнали, тянули, подталкивали дальше. Зачем? Что значили слова Лиины «Одного хватит»? Причём тут его руки? Что ждёт их с Вяхирем?
Всматриваясь в пузырящуюся под ногами муть, Игнаций крутил эти вопросы так и эдак, но много ли подскажет грязная вода?
Они пришли на место, когда уже совсем развиднелось. Кочки разбежались в стороны, и открылось зеркало чистой воды. Озеро. Здесь женщины повернули направо, и шагов через двести вышли на небольшой песчаный бугор. От него в воду шагов на десять уходили широкие мостки, а рядом, в зарослях рогоза, была причалена длинная лодка.
Дорога вымотала всех, и они без сил повалились на песок, рядом: и конвоиры, и арестанты. Игнаций не считал себя слабаком, но сердце гулко колотилось о рёбра, а пот ел глаза. Рядом сипло дышали женщины, и натужно сопел Вяхирь. Развязывать его или вынимать кляп никто, похоже, не собирался.
Потом женщины схватили Вяхиря под локти и потащили к мосткам. Он не сопротивлялся, измученный и махнувший на всё рукой. Лиина осталась с Игнацием. Жало болта смотрела ему в глаза. «Вряд ли она промажет» – напомнил себе Игнаций.
– Молчи. Не двигайся. Иначе сёстры не послушают меня, – тихо сказала она, – и ты окажешься рядом с этим.