– Мир вам, – осторожно сказал Касатон. – Я здесь не живу, из-за балок пришел, и кто эти люди – не знаю. Меня Касатон зовут.
– Рад познакомиться, – кивнул аристократ. – Я Виджен, граф Гнедич.
– Не тот ли молодой наследник Гнедичей, которого в соседнем от нас поместье ждут вот уже третий год? – сощурился Касатон. – Слухи разные про вас, ваше сиятельство, ходят. То ли погибли вы, то ли выжили.
Граф коротко рассмеялся.
– Да я и сам не знаю. А ты, видать, тот Касатон, что упыря ищет? До меня, видишь ли, тоже слухи доходят.
Касатон вздохнул.
– Я это. Я ищу. Совсем девица захирела.
– Слушай меня, Касатон, – аристократ перешел на доверительное обращение, – скажу тебе, что в деревне слышал: ни при чем здесь упырь.
Касатон почувствовал нехорошее. Хотя что может быть хуже упыря?
– А в чем же дело, ваше сиятельство? – выдавил он сипло. – Нешто…
– В тягости она, – прошептал граф. – А кто виновник, неизвестно. Но я знаю.
Зашатался Касатон, покосился на драку; та стихала уже.
Захотел отнять косу и порешить того, на кого граф укажет.
– Кто же это? – прохрипел Касатон. – Кто посмел…
– А кто в деревне у вас самый сладкоголосый?
– Петр Савушкин…
– Вот он и напел Анфисе твоей такой мотив, что не устояла она, заслушалась.
– Убью! – прорычал Касатон, оглядываясь во гневе. Помнил он, что если разозлится, разум теряет. Вот и теперь накрыло: потемнело в глазах, точки фиолетовые замелькали.
– Не надо, – торопливо прервал его граф, чей двойной голос доносился словно сквозь вату. – Я знаю, как помочь вам. – Он схватил Касатона за плечо. – Тем более, Анфиса не виновата. Она когда поняла, что Петр задумал, уйти хотела, но он ее сонным зельем обкурил.
– Кто об этом знает?! – прорычал Касатон.
– Теперь уже только я, – успокоил его граф. – Петька в этой деревне тоже не ко двору пришелся…
Касатон прислушался.
Драка закончилась, где-то голосили бабы.
– Косой его, – объяснил граф. – Лезвием по шее. Только что. Теперь дознание будет. Но нас это не касается.
– А что, – Касатон шумно дышал, – что нас касается?
– Нас касается вот что, – граф поднял свечной огарок, уже еле различимый в темноте. – Нужна мне хозяйка в замок. Ты человек не последний, дочь у тебя красавица. Я на ней женюсь; ребенка признаю своим, образование ему дам. От тебя только одно требуется…
– Ваше сиятельство, – оторопел Касатон, – неужели…
– Да, – кивнул граф. – Вы, Касатон Гордеич, должны молчать. До самой смерти. А после нее… после можете просить, что хотите.
«Что мне нужно… Я не знаю… я вообще не он… я – Марина!»
– Хочу похудеть! – крикнул Касатон, внезапно осознав себя Мариной, чье главное желание было сильнее морока увлекательного сна.
Граф улыбнулся.
– Пять лет служить мне будешь, – сказал он. – Найди на окраинах стену, где написано «Тахрир» – свобода. Дальше все ясно будет. Ну и сны у тебя, Марина.
…Марина сначала вскочила на кровати, а только уже потом проснулась. Все было так реально: деревня, битва, граф этот… даже запах утоптанной травы до сих пор мерещился.
– Надеюсь, с Анфисой все в порядке, – прошептала она, вытирая потный лоб. – Ну и сны у меня, да.
*
За вечерней чисткой зубов Дана почему-то вспомнила, как в четыре года, в далекой стране, она и ее друзья, соседские дети, придумывали мороженое своей мечты. Дана придумала радужное. Слой вишни, слой апельсина, слой лимона, затем киви, голубика, слива, черника. И вот она рассказывала детям, что мечтает такое попробовать. А дети уважительно молчали.
В последовавшем за тем воспоминанием сне Дана снова была четырехлетней девочкой с радужным мороженым в руке. Она стояла посреди площади, обросшей по периметру бурьяном и злаками, розовыми цветами мальв и разноцветными – космеи.
Вокруг свистели и рвались снаряды. Над головой был слышен гул самолетов, а Дана совсем не знала, куда идти, и понимала, что через пару секунд ее убьют, и она проснется. Проснется, так и не попробовав радужное мороженое, потому что война была ценой за исполнение детской мечты.
Рядом просвистел осколок, и щеку обдало жаром.
Не сон? Слишком логично.
Дана огляделась.
– Девочка, – шептал кто-то, укладываясь в паузы между выстрелами. – Девочка, падай! Падай на землю!!!
Голос шел из подвала ближайшего дома, и, хотя дом был далеко, звук долетал хорошо.
Дана упала на локти. Рядом взметнулась земля, поднятая разрывной пулей. Очередь с самолета. Пригнув голову, Дана ползла на локтях к окну подвала.
Одна пуля зацепила ее толстое драповое пальтишко, обожгла бедро. Другая тронула волосы.
Дана ползла и плакала. Мороженое не дадут сьесть. Чего устроили, лишь бы не позволить.
Но вот и окно.
Чьи-то белые руки взметнулись навстречу, потащили вниз.
– И хорошо… отлично, – говорил кто-то, неумело отряхивая маленькую Дану, так и не выпустившую из руки мороженое. Теперь оно было в песке и пыли.
Спасший Дану мужчина был тонок, черноволос и одет в некое подобие старинной военной формы: синий мундир, лосины и шпага на боку. К этой войне он никак не подходил.
