шея, даже не шея, а позвонок что на уровне плеч.
Какое-то время я всерьёз опасался, что у меня может
вырасти горб и очень, помню, переживал, что с горбом
вид у меня будет таким же жалким, как у деревенского
учителя и что девчата меня такого будут гнать от себя подальше!
Лето меж тем заканчивалось, и мне пора было в обратный путь. Ничего особенного больше не случилось, разве, запомнилось, как на ж/д вокзале Вологды по радио
я услышал, что СССР запустил в космос первую в мире
женщину-космонавта, и что лёгкое чувство эйфории и
гордости за нашу Советскую Родину при этом меня охватило.
Ещё, пожалуй, один хмырь, что подсел ко мне на
скамейку в зале ожидания на том же вокзале, и стал
назойливо расспрашивать о том – о сём. Я ушёл от него на
другую скамью, он вскоре снова подсел. Я уж стал переживать, не посягнёт ли он на мои деньги, которых было
56
совсем в обрез, увидел неподалёку мента и пошёл к нему.
Не дойдя до мента несколько шагов, обернулся и увидел, что тип исчез. К менту подходить не стал, да и тип куда-то
провалился, больше я его не видел.
Последний раз на Вологодчине я был по окончании
9-го класса.
Дядька Арсён к тому времени из Свертнево выехал.
Он переселился в Тотьму к Виктору. В Свертнево из близких родичей осталась тётка Анна Маслова, да Папиха с
выводком ребят.
Масловы жили зажиточно по деревенским понятиям, муж тётки, Василий, был трактористом. Но его слава
скупердяя и скандалиста не вдохновляли меня остановиться в их доме.
Папиха – деревенское погоняло вдовы умершего к
тому времени брата отца, моего дядьки, Александра, который с рождения был глухонемым и единственный звук, который как-то ему удавался, напоминал нечто похожее
на «па-па». Так всю жизнь он и был деревенской досто-примечательностью по кличке Папа. Жена соответственно Папиха, дети – Папята.
Чуть вернусь назад, в год 1959-й, мой первый приезд в Свертнево.
В палисаде, у дома Арсения Ефимовича, росла ши-карная черёмуха, которую я видел впервые в жизни. Когда она малость вызрела, братья мои Папята, Виктор -
старший, Шурик – средний и Ванька – малой, почти всегда голодные, как скворцы налетели на зеленоватые ещё
ягоды. Я, разумеется, к ним присоединился, хотя тётка
Анфиса что-то там говорила про какие-то запоры, а я и не
знал, что это такое.
А вот когда за компанию я нажрался зеленоватой
черёмухи, то буквально со слезами на глазах понял, что
такое запор, вспомнил тёткино предостережение, но, увы, было поздно и я сполна расплатился за свою беспечность.
57
Эти муки – хочу, но не могу!! – запомнились мне на всю
жизнь!
Измаявшись в упор, я побежал к Шестакову, дере-венскому фельдшеру. Тот дал мне таблетку, ещё что-то
выпить и велел держаться поближе к уборной с полчаси-ка. Я поскакал к дядькиному дому на другой конец деревни и… не доскакал! Меня прихватило на самой серёдке
деревни! Спрятаться было негде и, главное, некогда, и я
уронил всё содержимое прямой кишки прямо в штаны, испытав при этом двойное чувство: с одной стороны мне
было до ужаса стыдно, зато с другой это была почти эй-фория от того, что мучения мои наконец-то закончились!
Далее, стараясь не подавать виду и обходя встречных, я
странною походкой поплёлся на речку смывать позор!
Приведя себя в полный порядок, я задался вопросом
– А как там мои братаны? Ведь они слупили черёмухи
больше моего! Как они переживают это дикое состояние?
А, может, они, привыкши и не так болемши?
