И я подался к избе Папихи.
На вопрос – Где Витька? – она знаком показала за
избу.
Заглянувши туда, я, почти без паузы, заплакал со
смеху: Витька сидел без штанов на корточках и, глядя в
небо страдальческим взором, сосредоточенно ковырял в
заду кочерёжкой! Самым уморительным в этом натюр-морте была смена эмоций на его лице: когда он тыкал ко-чергой мимо цели, ему было больно и он потешно мор-щился от боли, но когда он попадал и запускал острый, загнутый конец кочерёжки точно в прямую кишку, его
лицо приобретало какое-то ожесточённое выражение и
он резкими движениями крушил в заду комок, принося-щий такой дикий дискомфорт!
На меня он практически не обратил внимания до тех
пор, пока не закончил эту почти хирургическую операцию. Более того, закончив, он объявил, что от запоров
они все в семье избавляются именно таким операцион-58
ным вмешательством в свои зады и другого способа не
ведают!
Так вот у Папихи проводить каникулы-64 мне тоже
не хотелось, во-первых, потому, что народу в их избе и так
было навалом, во-вторых, Папиха была до безобразия
неряшлива и в её избе постоянно было грязи по колено, а
уж вонизм всегда стоял густой и стойкий. В былые года я
старался в их избушку на курьих ножках заглядывать как
можно реже.
Оставалась тётка Матрёна в Игрово.
Игрово в 1964-ом состояло из трёх всего-то жилых
домов и десятка развалин. Но место было живописней-шим!
В тот год двое её сыновей Моисей и Павел проводили свои отпуска в отчем доме, т.к. мать уже была стара, и
сделать те же заготовки сена корове на зиму ей было не
по силам.
До той поры с Мишей и Павлом мы не пересекались, но тем приятнее было обнаружить в них единомышлен-ников по большинству моих тогдашних интересов. Это
касалось и спорта, и рыбалки, и охоты, и отношений с
женским полом и многих других.
В три пары мужских рук мы запросто управились с
сенокосом, набрали уйму грибов на зиму Матрёне Ефи-мовне, ягод, дров наготовили и вообще подобрали всю
работу по подготовке к зиме. Времени хватило и порыбачить, и поохотиться. Потом у Миши и Павла отпуска закончились и какое-то время до отъезда я в Игрово был
один. Мне уже не в диковину было уходить на реку, или в
лес одному, но от Игрово до Куножа было топать 3 км., а
это вносило в процесс определённые неудобства.
Правда, прямо под домом тётушки протекала речушка по имени Ёмная, но это скорее был ручей, чем
речка.
В Ёмной тоже водилась рыба, но ловить её надо бы-ло с некоторыми особенностями. В ней водились приличных размеров хариусы и жили они в бочагах, это такие
59
уширения и углубления речки, где вода была почти стоя-чей. Фокус ловли в бочагах был в том, что приходилось
ползком к ним приближаться с укороченной удочкой, ти-хо ложить поплавок на воду и ждать. Вода в Ёмной прозрачная и почти всегда было видно, как откуда-то из-под
берега вылетает тенью хариус. Хватает наживку и мол-нией опять под берег, вот тут-то его, родимого, и подсека-ешь!
Два – три хариуса и тишина! Либо иди к следующему омутку (бочагу), или жди, пока в этом хариусы под бе-регом потеряют бдительность! Я, как правило, не ждал и
шёл к следующему бочажку.
Каких-то особых приключений в то лето не припо-минается: либо взрослей стал и степенней, либо восприятие окружающего мира слегка поменялось и многое вокруг стало обыденнее, без тех акцентов, которые так свой-ственны детству и ранней юности.
Припоминается морожковое болото, петля на лося, истоптанная бедолагой площадка и его скелет, обглодан-ный волками. Видно было, что попал лось в петлю в конце зимы – начале весны, что волки его нашли раньше, чем хозяин петли.
Вспоминается зайчонок, попавший под косу и два
его братца, которых, вблизи от убитого косой, разыскал
Павел. Мы принесли зайчат домой, и они долго жили в
