– Дети фронтовиков должны учиться хорошо!
– Константин Петрович, – вмешалась наша учительница, – все ребята должны хорошо учиться.
Дядя Костя подумал и поправился:
– Все ребята должны хорошо учиться, но дети фронтовиков должны учиться лучше всех. Понятно?
– Понятно, – закричали мы, и дядя Костя взял у учительницы костыли и ушел.
За один урок в нашей школе можно было научиться чему хочешь. Когда мы, например, хором учили буквы из азбуки, во втором классе в это время шла арифметика, в третьем – родная речь, а в четвертом история или география. В войну ребята хулиганили мало, если они, конечно, были настоящие хулиганы, и все равно одной учительнице с нами со всеми управиться было тяжело. Даст она, например, нам задание, а сама уйдет к третьему классу и читает им родную речь, а мы тоже слушаем, если интересно. Зато, когда мы вслух учили буквы, с нами вместе их повторяли и в третьем, и в четвертом классе. Они сидят, пишут, а сами повторяют. Разве поймешь, кто это – они или мы – ведь букву говорят громко, вслух.
Когда мы уже научились немножко читать, к нам опять пришел дядя Костя.
– Те, которые дети погибших воинов, встаньте! – приказал он.
Захлопали крышки у парт, и поднялось восемь человек. Девятый, Колька Афанасьев из третьего класса, сначала тоже вскочил, но растерялся и сел, ожидая, скажут ему подниматься или не скажут. Я бы на месте Кольки тоже не знал, вставать или не вставать, потому что у него отец потерялся без вести. Вот уже год после того прошел, а он все не находился.
Дядя Костя поднялся за столом и по очереди оглядел всех, кто стоял.
– Гады! – закричал вдруг он. – Изверги! Таких людей извели, таких ребятишек сиротками сделали! У-у-у, гады!
Мы испугались и молчали. Было видно, как дядю Костю трясет, поэтому он больше ничего не мог сказать. Но потом он пришел в себя и сказал учительнице, которая тоже испугалась и стояла у печки:
– Надо их как-то выделить, чтобы видно было, что отцы погибли героями.
Учительница пожала плечами, она, видно, не знала, как их можно выделить.
– Флажки им на парты поставить, – подсказал дядя Костя. – Красные, наши, советские. Чтоб у других слезы к глазам подступали, а сами они, – дядя Костя показал рукой на тех, кто стоял, – помнили и учились на круглые пятерки.
После уроков мы с Димкой стали помогать ребятам и учительнице делать флажки. Мы вырезали их из старого лозунга, который повесили на воротах нашей школы еще до войны и на котором было написано «Да здравствует 1 Мая…» и дальше еще что-то. Материал на лозунге весь повыцвел, и от красного на нем ничего не осталось, но другого у нас не было. У нас тогда много чего не было, даже тетрадок, и писали мы на газетах, а чернила разводили из сажи.
Мы сделали восемь флажков и истратили только пол-лозунга, а пол-лозунга спрятали в шкаф – это для тех, у кого отцы еще не погибли, но со временем погибнут. Флажки мы поставили на парты, просто воткнули их в щели, и наш класс сразу стал совсем другой, какой-то печальный, потому что флажки не развевались, а только висели. Если рядом быстро пройти или пробежать бегом, то флажок откидывался, а потом снова падал, и ничего с ним нельзя было поделать.
– Димка, – спросил я, когда мы шли домой, – а как же Колька Афанасьев?
– Колька Афанасьев – другое дело, – ответил Димка.
– Почему?
– Ты же знаешь, у него отец потерялся без вести.
– Ну и что?
– А может, он с фронта сбежал?
Я стал думать, потом сказал Димке:
– Нет, Димка, это неправда. Если бы Колькин отец сбежал с фронта, он бы прибежал сюда, уж целый год прошел. А раз его нету, значит, он тоже погиб, только погиб так, что никто не видел. Наверно, он погиб не смертью храбрых, а простой смертью.
– Кто его знает, – заколебался Димка.
– Давай, Димка, вернемся и сделаем Кольке флажок. Потому что так нечестно. У всех есть, а у него нет. И отца тоже нету. Думаешь, ему не обидно? Еще как обидно.
– Мне-то что, – пробормотал Димка. – Давай вернемся и сделаем.
Мы повернули обратно. В школе уже никого не было: учительница ушла в Петровку, ребята убежали по домам. Мы с Димкой достали лозунг и сделали еще один, девятый флажок, а потом поставили его на Колькину парту. Я стал прятать лозунг обратно в шкаф.
– Подожди, – сказал Димка, – посмотрим, сколько осталось.
Мы разостлали лозунг на полу, и Димка стал считать – на сколько флажков еще хватит.
– Вот весь изрежем, тогда и война кончится, – сказал он.
– Откуда ты знаешь? – удивился я.
– А я не знаю, – ответил Димка, – я просто так сказал.
Утром мы прибежали в школу пораньше, чтобы посмотреть, что будет делать Колька, когда увидит флажок. А Кольки, как нарочно, долго не было, он пришел уже перед самым уроком и сначала ничего не заметил и только уж потом завертел головой и заволновался – видно, он решил, что сел не за свою парту, но осмотрелся – нет, парта его, а что он думал про флажок, – мы не знали.
Учительница тоже увидела, что на Колькиной парте стоит еще один флажок.
– Афанасьев, – сказала она, зачем ты это сделал?
Колька вскочил.
– Это не я. Я пришел, он тут…
– Кто это сделал? – спросила учительница у всех.
Мы с Димкой поднялись и сказали:
– Это мы.
– Почему вы считаете, что у Афанасьева на парте должен стоять флажок?
Мы с Димкой молчали.
– Ну, отвечайте!
Димка кивнул на меня.
– Ну?
– Если бы Колькин отец сбежал с фронта, то он бы прибежал сюда, больше ему бежать некуда. Ведь он не прибегал, правда, Колька? Колька опять вскочил:
– Нет, его не было. Честное пионерское.
– Хватит, – оборвала нас учительница. – Садитесь.
