Добром-лихом, а добыть надо!

Глава V

Ужинали в полной тишине, Анечка опередила всех и смотрела по телевизору мультфильм; этим вечером никто не просил её переключить канал, принимая приключения, свалившиеся на её головушку, как большую нагрузку на детскую психику, и она, понимая это, пользовалась случаем. Но относительная тишина и покой в комнате вовсе не означали, что происшедшее больше не волновало сидящих за столом или им было не интересно продолжить обсуждение. Да, это скорее была тишина предстоящего боя – где-то противник, может быть, он отступает, а может, наоборот, готовится к новой атаке.

– Вопроса два: во-первых, сколько там на дереве таких ядер; а во-вторых, являются ли эти ядра только «оружием» или они уже самостоятельные организмы? – наконец не выдержал Николай Николаевич, когда на столе остался только чай и плитка тёмного шоколада.

Анечка тоже не смогла больше усидеть на месте: она выключила телевизор и, волнуясь, то уходила в свою комнату, то шла на кухню, то становилась сзади своего папы, обнимала его за голову, тёрлась своей щёчкой о его колючую щёку.

– Ты у меня как котёночек. Ну что ты так разволновалась, доченька? Успокойся, всё будет в порядке. Разберёмся. Как сердечко твоё стучит, приляг.

Николай Николаевич ласково поцеловал её ладошку и приобнял за талию.

– Анечка считает, что Ибн объявил нам войну. Он вырос, набрался сил и перешёл к следующей стадии развития: «вытеснение».

– После того, как погиб его потомок, другого не стоит ожидать. Хотя в чём наша вина? Внизу могло оказаться что угодно, камни, например, и тогда бы орех раскололся. Или он мог попасть на дорогу, его могли разгрызть животные, – рассуждал Саша, водя вилкой по пустой тарелке.

– Мне кажется, что я прямо слышу его голос. Он следит за мной, когда я выхожу, нижние ветки начинают двигаться и опускаться, чтобы схватить меня. Если бы не мешала им крыша, то они, пожалуй, так бы и сделали, – сказала Анечка и взяла стакан с водой. – Я, между прочим, вам об этом говорила раньше.

– «Раньше она говорила»… А когда я не хотел спускаться в овраг, помнишь? А ты всё тянула меня: «Пойдём, пойдём»…

– Может быть, я действовала тогда не самостоятельно, а в состоянии гипноза или аффекта. Я не понимала, что творила…

– Ты? Чтобы ты была в состоянии аффекта, да ещё под гипнозом? Рассмешила, это не про тебя. Ну ладно, если серьёзно: мне непонятна ситуация, – Саша встал и начал собирать со стола пустую посуду, чтобы отнести её на кухню.

– Детективы смотреть надо чаще, тогда понятней будет… Всё, я обиделась, – Анечка слегка оттопырила нижнюю губку, нахмурила брови и отвернулась от брата.

– Ну да, детективы для некоторых – это основной источник познания… А если серьёзно, то в природе достаточно приёмов для выживания, например, сосуществование, – сказал Саша. – Простой такой принцип: выбирай себе соседей и живи сам, не мешая жить другим. Что происходит в нашем случае: этот… индивидуум поселился в овраге. Как – мы не знаем. Мы перенесли его в иную среду против его воли: нам так захотелось. Он жил бы себе и жил там, а мы пришли и решили: «Так жить нельзя, мы тебе построим новый мир – правильный мир». Он пускал корни там, а мы его за шиворот, или что там у него было, и в город. Он кричал, внутренне сопротивлялся, не понимая, что мы его из глубокой ямы вытаскиваем к свету. «Пам парам пам… пам…»

Саша запел мелодию «Интернационала», размахивая в такт руками.

– А может быть, по-другому всё было: он обрадовался, когда понял, что вырывается из этой ямы? Он закричал: «Возьмите меня, возьмите!» – Анечка сочиняла свою историю, не пытаясь убедить кого-то в её правдивости, ей был интересен сам процесс творчества.

– Мы проходили мимо, и ты услышала.

– Когда котёнок мяукает или щеночек тявкает, я слышу, и мне хочется взять его с собой.

– Саженец «подавал» сигнал о помощи… Допустим, – согласился с ней Саша. – Но мы взяли то, чего не знали. Даже когда знаешь предмет, и то не можешь предсказать всех последствий. При заселении Австралии завезли кроликов… И что вышло?

– А ведь начинали со сказки: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том», к середине не подошли, а уже об инвазивности заговорили, – Николай Николаевич подсел к своим детям. – Чем закончим, интересно мне узнать?

– А что такое «инвазивность»? – поинтересовалась девочка.

– Термин многозначный, от латинского invasio – «нашествие».

– Я сейчас тебе поясню: в Австралию люди завезли кроликов, когда сами переселялись, – стал рассказывать Саша.

– Кролики? Я тоже хочу завести себе кролика, они такие тёпленькие, ушастенькие, я бы за ними ухаживала…

– У тогдашних переселенцев были такие же идеи, миленькие, тёпленькие, пушистенькие, плюс вкусное мясо. Когда кроликов выращивали у себя на фермах, проблем не было. Но приехал в Австралию заядлый охотник Том Остин. Он, когда жил в Англии, любил охотиться на кроликов. Так вот он попросил своего племянника прислать ему дюжину диких животных. Это было во второй половине XIX века, в 1860-х годах. Когда ему прислали животных, он выпустил их на волю, но не учёл того, что кролики быстро плодятся, особенно в благоприятных условиях. А в Австралии всё для этого было: и тёплый климат, и отсутствие природных врагов. Кролики стали с большой скоростью плодиться и попутно пожирать всю окружающую растительность. Они ели и ели, ели и ели, пока не сожрали всё, до земли. Люди не подумали об этом, когда завозили кроликов… Кто мог знать, что этот миленький ушастик станет такой бедой для их хозяйства?

– И что было дальше?

– Я не помню, решили как-то…

– Нужно было лисиц завести, – подсказала Анечка.

– Завозили, не помогло… Но дело в другом – это намёк: не разрушай ничего, даже если уверен в своей правоте. Есть в мире то, чего ты ещё не познал. Но тут вступает тщеславие, а как говорил дьявол в известном кинофильме «Адвокат дьявола»: «Определённо, тщеславие – мой самый любимый из грехов», – завершил Саша.

– Ничего не поняла, всё собрал в одну кучу. А я, между прочим, для всех старалась и дерево спасала, – оправдывалась девочка.

– Простая тема вроде бы, а столько в ней и для меня непонятного… Я хотя больше интересуюсь человеческим обществом, но как-то меня очень заинтересовал процесс симбиоза и всего того, что связано с ним. Подумал, нет ли тут связей, пересечений с человеческим опытом. Так вот, все процессы о взаимоотношениях между собой индивидов в дикой природе стали изучаться в учёном мире группой исследователей, которые объединились под направлением симбиология – симбиологи. «Симбиоз» – термин произошёл от слияния двух греческих слов. Да, старая традиция в учёном мире – пользоваться греческим или латинским; «сим» – совместно, «биос» – жизнь, получилось наука о совместной жизни… Так вот исследователи пришли к мысли, что в природе бывают разные по полезности взаимоотношения для участников и поэтому ввели разные понятия. Например, э-э-э, дай бог памяти… м-м-м… «мутуализм» – это обоюдовыгодное совместное проживание. В человеческом обществе это назвали «мирным сосуществованием», большая редкость всегда. «Комменсализм» – это когда одному партнёру безразлично, кто с ним рядом, а другой без таких отношений с соседом не выжил бы. Не могу привести пример из истории человечества. Далее, «аменсализм» – отношения, вредные одному, но безразличные другому. Тоже как-то не по-людски. А вот «эндосимбиоз» – это когда один из партнёров живёт внутри другого. И уж тем более, конечно, «паразитизм», когда ваш «партнёр» лопает вас потихоньку, а вы либо про это ничего не знаете, либо знаете, но ничего с этим поделать не можете, таких историй множество. И знаешь, Саша, почему меня ещё так привлёк симбиоз и всё что с ним связано? Не поверишь, одним из ученых, кто ввёл это понятие в науку, был Пётр Алексеевич Кропоткин.

– Тот самый?

– Да-да, тот самый: князь, анархист, философ, историк… Тот самый, который разработал идеологию анархо-коммунизма: новую идею взаимоотношений человека, общества, государств…

– Ты намекаешь, что он брал примеры из природы при создании своей теории?

– Могу сказать определённо только то, что он изучал развитие природы, системные принципы, структуру. Не выдумывал. Пытался понять, как всё в природе взаимодействует, взаимовлияет, сосуществует, взаимогубит… Он родился в декабре 1842 года в семье знатнейшей фамилии князей Кропоткиных, ведущих род ещё от Рюриковичей; маменька его была дочерью генерала Сулима, героя войны 1812 года. Кропоткин был современником Маркса. И тот, и другой создавали свои теории сосуществования в человеческом обществе, так сказать, идеи гуманитарных симбиозов…

Когда читаешь материалы по симбиозу, столько аналогий возникает с процессами, идущими между людьми и вообще в обществе. Я думаю, что глупости, которые творят политики, часто происходят из-за их непонимания сложности и простоты строения природы и происходящих в ней процессов. Человеческое общество, хоть и высшая форма жизни в природе, но всё же часть природы… Высшая… ну да, какому-нибудь вирусу и в голову не придёт делить мир на высшее, нисшее, живёт себе и живёт. А человек существо слабое со всех сторон, особенно в вопросах «тварь я дрожащая»… А природу и на гимназическом уровне не знаем.

Вот, например, в биологии есть представление о том, что разные растения не растут близ друг друга; случается, что одни губят другие, «аллелопатией» это называется. Термин образован из греческих слов «allelon» – взаимо и «pathos» – страдание. Доказано, что некоторые организмы – микробы, грибы, растения, животные подавляют или тормозят развитие других. Они не живут рядом в природе. Им не нужно мериться значением, своим местом в мировой истории, в природе, они просто такие и плохо чувствуют себя, если рядом живёт кто-то им не подходящий. Иной раз такая несовместимость имеет физическую или химическую основу: некий организм выделяет химическое соединение, неприятное для других.

Но под «аллелопатией» понимают как отрицательное так и положительное влияние. Например, различают четыре группы таких веществ: хорошо известные вам антибиотики, они подавляют жизнедеятельность других микроорганизмов. Анечка хорошо это прочувствовала на себе. Далее, маразмины – вещества типа аммиака, альдегидов, которые подавляют развитие высших растений… Ну подожди, подожди пока с примерами из общественной жизни, Саша… Высшие растения для борьбы с низшими используют фитонциды. А многие из них вы сами знаете, например, чеснок выделяет эти летучие вещества, которые подавляют рост или просто убивают бактерии. Для чего это ему? Не отвечу. Но в период эпидемии гриппа вам в комнаты мама развешивала на ниточках дольки чеснока. Так это явление и было открыто, в России, между прочим, студентом МГУ Борисом Токиным в 1928 году. Он поместил рядом с каплей чесночного сока каплю с инфузориями, и те быстро погибли. Токин вместо чеснока потом использовал известные в народе растения: лук, хрен, и микроорганизмы тоже гибли. А далее было выявлено, что некоторые растения выделяют не только летучие вещества, но и тканевые соки, которые губительно действуют на другие растения, грибки, микроорганизмы. Ну и последнее, что я помню, колины – вещества, выделяемые высшими растениями для подавления высших.

– У нас же есть таблица совместимости растений; я помню, что яблони-малины вместе хорошо растут, но яблоня не любит сирень, калину, розы, шиповник, – вспомнила Елена Николаевна.

– Хм, составили бы этнографы такую таблицу несовместимости совместного проживания различных народов, распространили бы её в ООН, и всё, конец конфликтам. Дружим, общаемся, но не живём в одном месте, на одной площадке, в близости к друг другу… Правда, это противоречит известной теории о толерантности, – произнёс Саша.

– Толерантности в межнациональных отношениях не существует. Есть некий идеал, который придуман политиками либерального толка, и используется этот идеал для достижения вполне материальной конкретной цели. Подчеркну, сиюминутной цели. И ещё, «толерантность», «враждебность», «дружба» не укладываются в понятие «сосуществование». Они подрывают это единственно правильное, дающее возможность жить всем определение.

– Не высаживайте рядом таких и таких-то, и не будет конфликтов и войн.

– Именно это я и хотел сказать.

Николай Николаевич встал и подошёл к окну. На улице горела лампа, висящая на старом деревянном столбе. Сейчас её прятала от глаз плотная листва дерева, но тускло освещённая дорога с поблёскивающими лужами, колеями, напоминавшими страшные шрамы (или срамы), подсказывала о существовании лампы. «Надо же, одна на всю улицу и перед нашим домом», – подумал Громановский, а говорить вслух не стал. Все устали: прошёл день и вечер, как его продолжение, нескончаемая борьба за выживание. Хотя, какая у них борьба? Утром смотрели сюжет о жизни в сегодняшней Индии: маленький посёлок у шахты, где открытым способом добывают уголь. Девочки-подростки встают в пять часов утра и до начала работ на шахте собирают уголь в корзины, чтобы позже продать его. Карьер глубоко внизу, поутру там много местных взрослых и детей, все они складывают уголь в корзины, а потом несут его по крутой дороге наверх, проходя по пять километров с грузом на голове. После этого девочки идут за водой, которую носят в двадцатилитровых бидонах. К десяти часам утра они идут пешком в школу в город, снова проходят километров пять. Школа им нужна, чтобы стать кем-то в жизни и уехать из посёлка, где душными вечерами обжигают уголь, от чего в посёлке нечем дышать; голос за кадром: «Там не живут пожилые люди, до старости никто не доживает». Поздним вечером, сидя на корточках, при свете небольшой электрической лампочки девочки готовят домашнее задание, мечтают и верят, что они в силах изменить свою жизнь. «По сравнению с этими людьми мы живём просто… просто…» – размышлял тогда Николай Николаевич и не нашёл, чем закончить мысль.

– Я спать пойду, – первым сдался Саша и хлопнул дверью в ванную. Дверь плохо закрывалась, но ремонт в доме Громановские пока делать не планировали – деньги копили. Скрипы, потрескивания – всё это осталось от прежних хозяев. Дом ещё не признавал их новыми хозяевами, в нём даже кота не было. Не завели.

– Слушайте, мы уже лето здесь прожили, а традиции предков так и не исполнили, – вспомнил вдруг Николай Николаевич.

– Это ты про что? – спросила Елена Николаевна мужа.

– Прежде, чем самим заходить в дом, нужно было через порог кота пустить или кошку.

– А мы с Анечкой с самого начала тебе об этом говорили. Ты нас не слушал. Мы даже на выставку ходили и сайты смотрели про кошек.

– Да, смотрели. Я выбрала кошечку. Давайте заведём, а то ведь в доме мыши, и потом, скучно без животных. Я её буду молоком поить, – обрадовалась девочка.

– Интересно, переступит она порог дома или нет… А если не переступит?.. Что они чувствуют? Что такое опасность для них? Почему у людей нет таких качеств? – Николай Николаевич ещё пытался продолжить вечерние посиделки, но глаза его закрывались, он позёвывал как-то устало, прикрывая ладонью рот. – Ну скоро там Саша? Лучше бы я первым пошёл.

Дверь наконец вздрогнула и открылась, Саша словно выбил её; делать что-то тихо он не умел. Пытался, когда папа начинал ворчать, но лучше от этого не становилось, чем больше Саша старался, тем больше шума производил.

– Ну наконец-то… Слон в посудной лавке… В этот раз ты без телефона там сидел? – спросил Николай Николаевич.

– Без телефона. Спокойной ночи, – юноша проскользнул в свою комнату и закрыл дверь.

– Анечка, теперь ты. Зубы, ноги, мордочку…

– Сама знаю. И у меня не мордочка, а лицо…

– Тэ-э-э-кс, сейчас кто-то договорится и в лоб получит.

– Я догадываюсь, кто.

– И я догадываюсь…

– Я тоже…

– Пока вы оба развлекаетесь, я давно бы уже умыться успела. Говорите хоть всю ночь. Но помни, Анечка, я подниму тебя в семь часов, – Елена Николаевна закрыла за собой дверь в ванную.

– Я вовсе не развлекаюсь, а приучаю к порядку барышню.

– А я вся в тебя… Какой ты, такая и я. Я же на тебя похожа.

– Ах ты воробышек мой. Ну за что я эту девчонку так люблю? Вот этого поросёночка грязненького, хрюшечку, свинюшечку свою, – папа обнимал доченьку и понимал, что счастье его вот в ней, в этой девчонке.

– А за что я люблю этого горильчоночка своего пушистенького такого (тело Николая Николаевича было на самом деле покрыто волосами, и грудь, и спина)? – Анечка дёргала своего папочку за щёки, за уши и прижималась к нему.

Из туалета вышла Елена Николаевна:

– Ну всё, можете хоть до утра тут развлекаться, а я – спать. Спокойной ночи.

– Иди умываться, доченька. Почисти свои зубки, бивни. Помой копытца…

– А ты не забудь помыть свой хвостик, шёрстку…

– Тише, а то нас на улицу спать отправят… Умывайся… А-а-а, – Николай Николаевич опять зевнул. – Спать. После наших разговоров точно ужасы приснятся.

Ужасы не приснились, они где-то задержались, и первые из них добрались к порогу дома семьи Громановских только поутру. Утром из дома первым, как всегда, выходил Саша. Он учился в магистратуре на одном из факультетов Технического университета (когда-то называвшегося политехническим институтом) и параллельно работал в проектном институте; вставал рано, потому что в проектном институте опоздание могло закончиться увольнением. Обычно Саша выходил из дому и шёл по улице, ничего и никого не замечая, – голову чуть склонит набок к левому плечу, это ему по генной линии в наследство от прабабушки досталось, и вышагивает; случалось, он настолько бывал рассеян, что мог пройти в двух шагах от родителей, не заметив их.

Почему сегодня да ещё с утра произошли такие изменения, неясно, загадка. А впрочем, какая разница, только в это утро, выйдя из дома, он задержался у калитки и осмотрелся вокруг. Вот тогда-то он и увидел у стены дома мёртвое тело собаки. Ну да, деревянный штакетник, которым обнесли дерево, с одной стороны был проломан, и тоненькая дорожка крови тянулась в сторону погибшей собачонки. А возле дерева разбросаны уже знакомые куски кожуры с иголками.

– Посмотрите, посмотрите, что там у дерева! – закричал вбежавший в дом и неподдельно взволнованный Саша. – У дерева, точнее, у стены убитая собака… Ибн начал охоту, похоже. Будьте осторожными…

Прокричал утреннюю новость и скрылся. От этой новости даже Анечка проснулась, тут же соскочила с кровати и, кое-как одевшись, выбежала на улицу. Николай Николаевич вышел из туалета с пеной у рта, с пеной от зубной пасты, постоял, раздумывая, а потом, не торопясь, закончил умываться и только после этого, одевшись, вышел за дверь на улицу; Елена Николаевна застелила постель, выключила плиту, где варилась утренняя овсянка, и пошла вслед за мужем. Не то чтобы они вовсе не удивились увиденному, удивились и огорчились, но чувствовалось по всему, что ожидали чего-нибудь эдакого. Все втроём они походили вокруг дерева, посмотрели на убитую собачонку, вспомнили её – бегала в стайке собачьей, злющая такая была; почему-то особенно невзлюбила обитателей именно их дома – издалека, чуть увидев кого-нибудь, начинала лаять.

Николай Николаевич сердился и переживал за своих близких, особенно за дочь. Его-то эта собачонка и укусила первым. Он торопился домой, а она тихонько пристроилась к нему сзади и цапнула за ногу, порвав джинсы и оставив следы зубов на ноге. Произошло это так неожиданно, что Николай Николаевич вскрикнул и, резко обернувшись, увидел оскалившую зубы дворняжку. Он погрозил ей сумкой: «Тэ-экс, псина! Ещё одна такая выходка, и я тебе хвост оторву, уши купирую… Смотреть в глаза, чудовище подзаборное! Эта улица – моя теперь! Ясно?! Не твоя, пугало ты уличное. Вильни хвостом, если понял!»

Известно, что одни уличные собаки очень глупы и жестоки, другие бывают посообразительней, но одна черта, которую бродячий образ жизни развил у всех у них до высокого уровня – это чувство опасности. Собачонка виновато взглянула ему в глаза и застучала по земле хвостом; после этого случая на Николая Николаевича она больше не лаяла, а, едва увидев его, виляла хвостом и слегка к земле припадала. «Вот так вот, поняла, – кивал ей головой Николай Николаевич. – Может, и поняла… а может, запах от моих джинсов смутил. Собакой пахнет. Скорее всего, запах… А может, и понятливая попалась…»

В то время у них в доме доберман жил, друзья уезжали в отпуск и, зная, что Николай Николаевич собачник, попросили взять его к себе на время. Случалось, пёс на улицу выбегал, уличные дворняги его побаивались и разбегались. Николай Николаевич осмотрел погибшую собачонку, у неё была рассечена голова, рана была большая, но, судя по кровавой дорожке, умерла собака не сразу – пыталась даже убежать. «Старая знакомая… Кто же тебя так саданул-то? Хм, а если и правда Ибн поохотился? Снайперский тогда выстрел получился. Случайно или целил, вот что мне интересно. С другой стороны, ну не может дерево так охотиться. Хотя чем собака от насекомого отличается или от малька? Ну хорошо, понятна ситуация, когда растения убивали и съедали животное – они получали таким образом недостающие полезные вещества. Здесь же какое-то ритуальное убийство… Ну вот что, барышни, домой, и для выхода из дома теперь будем использовать ворота. Я вечером туда замок поставлю. Надеюсь, радиус стрельбы у нашего милитариста не больше двух метров. Идите, а я сейчас свою старую знакомую земле предам. На «радугу отправлю», как собачники говорят».

В обед Елена Николаевна возвращалась домой. Навстречу ей попался сосед, Степан Лукьянович Подвидов, сухонький такой пенсионер, бывший шофёр, дома за два от них жил с женой, он и рассказал ей о гибели собачонки. Оказывается, вечером она попала под машину, её отбросило к дереву, а к дому, может быть, она сама доползла. Сосед даже подробности припомнил: вначале, дескать, собака по краю дороги бежала, а машина – «Жигуль», «шестёрка», по дороге летела. А со двора другая собака с лаем рванула к той, что бежала. Та испугалась и в сторону, как раз под бампер… А у старых «шестёрок» бампер-то металлический, собаку в бок ударило и выбросило к дереву.

– Точно так было? – переспросила она у Лукьяныча.

– Ну да, моя баба говорила. Сам-то я с утра на рынке был. За хлебом ходил… и металл маленько сдал в скупку…

– Вечером?

– Ну да, под вечер… часов в пять… или шесть. Пойду, мне ещё надо домой. Ждут… что так-то стоять… – сосед засеменил ногами, сказал вроде, что дома ждут, а сам в противоположную от своего дома сторону свернул. Его не поймёшь никогда, говорил одно, делал другое.

Подвидов на улице считался старожилом, лет пятьдесят тут прожил. Так он всем сам про себя рассказывал. Он был из тех людей, про которых говорят, что они миновали этап рождения, детства, сразу став такими, какими представляются сейчас. И внешне и внутренне. Ну не может живое существо меняться так в течение жизни. Мышь всегда мышь, берёза только берёза, или, скажем, немецкая овчарка, как бы её жизнь ни трепала, всё равно и внешне и внутренне той же остаётся. Лукьяныч же, как бы это получше выразиться-то… он в одежде какой-нибудь стройфирмы (и всякий раз разных, где он только их берёт) был вне времени, вне человеческого вида, его обличье даже описать затруднительно. Оно же изменялось всякую секунду. Сам про себя он говорил очень скупо: «Водила я, шоферил в одной конторе», – вот и весь разговор. А так, может быть, с семьёй откуда-то приехал, а может, привезли его когда-то в воронке милицейском или в вагоне с решётками на окнах за дела старые.

В Омске этих лагерей было множество, и в самом городе и за ним. Тут не только Достоевские-Туполевы срок отбывали, разный народ сиживал. Про Сибирь как говаривали: «Две беды тут: мошка да бродяги». Вот и сосед Лукьяныч, быть может, из их числа: отсидел своё, выпустили, побродяжничал, а куда пойдёшь, тут и остался… Не спросишь его, а спросишь, так он ведь и не ответит; пробурчит, брови нахмурит и побежит в дом свой. Как он ему достался, тоже непонятно – хорош ведь раньше был, вон какие наличники-ставенки ещё стоят; мастер делал, пусть некрашеные давно и на честном слове держатся, а глаз продолжают радовать… Не Тюмень, не Тобольск-Томск и не Иркутск, конечно, там окна украшали по-царски, но хорр-роши всё ж, и по-нашему умишку и того за лишку…