– Как она умерла?
– Скорее всего, она отравила себя тем же ядом, что и невесту. Рядом с предсмертной запиской был обнаружен пузырек с жидкостью. Экспертиза даст точный ответ, что это такое.
– Понятно, – ответил я любимым словом Петрова.
– Да и еще: невеста была на третьем месяце беременности. Так что это убийство можно считать двойным, – с грустью добавил майор, достал еще одну сигарету и закурил.
Солнце пялилось на нас через ветки деревьев. Где-то в кроне клена беспечно щебетали птицы. Два совершенно разных человека – я и майор Петров – молча стояли друг возле друга, уперев ноги в вязкий асфальт, словно боялись, что небо вот-вот сорвется с высоты и вдавит нас в землю, и думали об одном.
– Что она написала в записке? – спросил я, прервав затянувшуюся паузу.
– Читай, – майор протянул мне листок бумаги.
«Я убила Ее за то, что Она украла Его у Меня» – значилось в записке.
– А подчерк совпадает? – иногда я задаю глупые вопросы.
– Не знаю. Проверим, но скорее всего – да! – На майора больше не падало небо, и он, очевидно, вновь с горечью в сердце припомнил мою статью о сгоревшем «уазике». – Скорее всего, Крупчинская убила и невесту, и ребенка невесты, и себя. Скорее всего, она сама позвонила в службу спасения перед смертью. Скорее всего, мы найдем отпечатки ее пальцев и на ручке, которой она писала эту записку. Скорее всего, мы найдем отпечатки и на записке, и на телефоне, и еще черт знает где! – Майор бросил недокуренную сигарету и пошел к полицейской машине.
– Она сама вызвала службу спасения? – переспросил я Петрова, двигаясь за ним по пятам.
– Да. Наверно. Скорее всего. Служба спасения приехала, нашла свежий труп и вызвала «скорую» и нас.
– А что сказала она, вызывая службу спасения?
– Одно слово: «Умираю».
– А адрес, как служба спасения узнала адрес?
– А еще детектив! Дмитрий Петрович, любой мальчишка знает, что если позвонить, хоть с сотового, хоть с обычного телефона, то по номеру можно без труда определить владельца и, соответственно, адрес. Еще вопросы есть, Пинкертон?
– А с какого телефона звонила Крупчинская? С сотового или с домашнего?
– До свидания, Дмитрий Петрович, до свидания! – Майор сел в машину, хлопнул дверью и уехал. Чувство, что меня не принимают всерьез, начало вгрызаться гнилыми зубами в мое впечатлительное сознание. «Это уже слишком! – подумал я, – Такого на трезвую голову я не переживу». Метрах в пятидесяти от меня находилась знаменитая на весь Ижевск пирожковая под завлекательным названием «Минутка». Кроме пирожков там всегда можно было раздавить сто-двести грамм достаточно приличной водки. Дело было к обеду и, несмотря на жару, я двинулся в пирожковую. Для ущемленного честолюбия нет лучше лекарства, чем алкоголь.
«Минутка» пестрела разномастными людьми мужского пола. В рубашках не первой свежести и в вытянутых майках, усатые и бородатые они сидели за столиками и короткими отмеренными рывками отправляли себе внутрь полтишки и соточки прозрачной живительной влаги. Несмотря на то что дело происходило в пирожковой, сами пирожки на столах были не у всех. Кто-то не закусывал вовсе, кто-то запивал водку дешевой газировкой, а наиболее состоятельные «джентльмены» брали один пирожок на троих. Оглядев заведение и не найдя никаких изменений с момента моего последнего посещения данной святыни ижевского алкогольного сообщества, я направился к прилавку. Буфетчица при виде меня машинально приготовила мерный стакан.
– Неужели я так плохо выгляжу? – спросил я ее. – Может быть, я пришел сюда вовсе не за выпивкой?
– Какую? – спросила меня бывалая буфетчица, пропустив мимо ушей всю мою лирику.
– «Хаски», – ответил я.
– «Хаски» нет. Есть «Калашников».
– Хорошо, – согласился я, – не будем лаять, будем отстреливаться. Два пирожка по-ижевски, стакан клюквенного морса и сто грамм «Калашникова». Если, конечно, это не наповал.
– Наповал надо бутылку, хотя кто вас знает, кто-то и со ста грамм мертвый.
«Очень остроумное название для водки – «Калашников», – подумал я, – всегда можно сказать, что отстрелялся на все сто или на все пятьсот. А если эту водку поставлять за рубеж по бросовой цене, то лучшего оружия массового поражения просто не придумать. Знай наших, одним словом!».
Сев за столик я, первым делом пригубил «Калашников», закусил жирным горелым и от этого необычайно вкусным пирожком, и задумался. Думать после спиртного это моя уникальная способность. Многие люди, после принятия первых пятидесяти-ста грамм уже теряют эту способность. Я же наоборот, только разворачиваю свой ум. Моя бывшая жена про это частенько говорила: «Опять задумался, видимо еще за одной пойдет!» И это было единственным, в чем моя бывшая половинка была всегда права. В остальном же ее щуплый цыплячий мозг терял логическую нить, как только она открывала рот. Странно, но это факт. Видимо, открытие рта как то останавливало кровоток в мозг или происходило элементарное перераспределение сил. Кто-то наверняка однажды сделает по поводу этого феномена научное открытие, и быть может, даже получит Нобелевскую премию.
Мысли об убитой невесте и мертвой свидетельнице не давали мне покоя. Перед глазами одна картина подсобки с мертвой Александрой менялась другой – картиной с Крупчинской, накрытой с головой простыней. Что-то здесь было не так: почему свидетельница упала в обморок, узнав о гибели невесты? Неужели к молодой жене своего бывшего парня, к той, которая, по сути, увела у нее из-под носа любимого человека, она, несмотря ни на что, питала самые нежные теплые и искренние чувства? В это, честно говоря, даже после первых пятидесяти грамм «Калашникова» верилось с трудом. Но факт обморока оставался фактом. Я делал вывод: либо Крупчинская была очень впечатлительным человеком и настоящей подругой Александры, либо она очень искусно симулировала обморок. Интересно, а можно ли вообще симулировать потерю сознания? Я взял телефон и набрал врача-токсиколога Федора.
– Что, опять ко мне дело? – в голосе Федора прозвучали бодрые нотки. Он рад был меня услышать.
– Да. Ты извини, что я все время тебе отвлекаю, – начал я издалека.
– Ничего, все равно пассажиров нет, сижу дурака валяю. Говори.
– Скажи, как врач, можно ли симулировать обморок?
– Думаю, что можно, С учетом того, что «скорая» приедет через час, – запросто.
– А как же быть с пульсом, давлением?
– За час все это может десять раз поменяться. Единственным нормальным свидетелем потери чувств может быть шишка, царапина, ссадина. Но это, если человек упал неудачно.
Я вспомнил, что свидетельница действительно упала, но не на пол. Узнав о том, что невеста мертва, Крупчинская сразу же как-то картинно ослабла, тело ее стало потихоньку оседать, но стоящие позади нее гости вовремя подхватили ее, не дав упасть. Так что о шишках и ссадинах на ее голове не могло быть и речи.
– Спасибо, Федор, в очередной раз ты выручаешь меня. С меня причитается!
– Да не за что, звони всегда рад! Но твой намек понял, жду приглашения!
– Обязательно! – я вдруг осознал, что у меня появился еще один хороший знакомый, почти друг. Так бывает. Иногда нескольких минут хватает, чтобы почувствовать человека и понять, что знаешь его уже много лет, почти всю жизнь, просто никогда еще с ним не встречался.
Оставшийся в моем пластиковом стакане «Калашников» утек внутрь меня за знакомство с замечательным человеком. Приятная теплота разлилась по организму назло июльской жаре. Но насладиться моментом я не успел. За соседний столик с шумом присели выпить два еще не совсем опустившихся человека лет шестидесяти. Обилие пирожков в их тарелках говорило о том, что этим людям, хоть и с осторожностью, но еще можно доверять. Один из них был в тельняшке, трико и лакированных, но нечищеных ботинках. Другой мужчина, словно в футляре, обитал в несвежем строительном комбинезоне, запросто одетым на голое обрюзгшее тело. Когда-то черные, но теперь уже седые кудрявые волосы откровенно и бессовестно торчали с его груди из-под комбинезона. Пляжные шлепанцы на ногах не скрывали намозоленных до бугров пальцев.
– От такой жары крыша уедет, не успеешь опомниться! – громко, словно он был на палубе корабля, сказал мужчина в тельняшке, которого я сразу про себя прозвал Морским Волком. – Выхожу сегодня на лестничную клетку, вижу, у соседки напротив дверь нараспашку. Ну, думаю, забыла закрыть. Она у нас такая! То ключи потеряет – я ей дверь вскрываю, то свет забудет выключить – уедет на месяц, то еще чего-нибудь. Так вот, дай, думаю, закрою, мало ли что. Только хотел к двери подойти, Аркашка позвонил. Ну, я пока ему, бестолковому, про саморезы рассказал, минут пять прошло. Выхожу потом на площадку, а дверь закрыта. Я к звонку, звоню, думаю, что Ленка сама дверь закрыла, – а мне ей надо про лампочку сказать, ее очередь вкручивать, – а мне никто не открывает!
– Так она, поди, дверь закрыла и на улицу вышла. Давай лучше выпьем, – мужчина в комбинезоне поднял стакан.
– Давай.
Мужчины сдвинули пластиковые стаканы, залихватски залили водку себе во рты, обмакнули пирожки в соус и с аппетитом закусили. Морской Волк продолжил:
– Так вот, ты же знаешь, где у меня стоит телефон?
– Конечно, знаю. На подоконнике. Тебе лишних пару метров провода жалко, чтобы поставить его как у всех людей на тумбочку.
– Вот когда этот провод порвется, тогда новый и поставлю. А пока и на окне нормально. А раз телефон стоит на подоконнике что из этого следует?
– Что?
– А из этого следует, что я всегда во время разговора по телефону смотрю в окно.
– Так. И что за окном?
