Геном: исцелённые
Или все-таки он снова нажал на девятнадцатый? Вышел в тот самый коридор, набрался смелости и подошел к своей двери? Зашел ли он в квартиру?
Где же она, его реальность?
Одно Артур знал наверняка – в тот день или в другой, он сел в самолет и добрался до Бойсе, и вскоре уже стоял на пороге дома старухи Сильвии, своей родной бабки. Вытирая сопли кулаком, побиваемый крупными каплями дождя, льющими за воротник рубашки, Артур стоял и смотрел, как ее дохлая тень, увеличиваясь с каждым шагом, заполняет матовое стекло входной двери, разрастается, замок наконец щелкает и тщедушное тело вываливается на свет божий, чтобы поглазеть, что за мальчик стучится в дверь.
И что потом? В реальности этих воспоминаний он уверен. Вездесущий запах мочи и старушечьих тряпок. Затасканные штаны, которые она кинула ему в лицо, требуя надеть их на первый урок в новой школе. А школа? Он так и не пошел на свой первый урок. И на второй, и на третий. Ни разу за год, что он прожил у старухи Сильвии, нога его не переступила порога занюханной школы. Благо, у бабки не было ни малейшего желания интересоваться, где Артур коротает бесконечно длинные дни.
Он приходил в ее дом затемно, когда она уже готовилась ко сну. Скрипя и охая, она обмазывала сморщенную кожу кремами, натягивала на трескучие кости пожелтевшую от времени пижаму. Артур входил тихо, мышью проскальзывал в свою комнату и плотно закрывал дверь. В этой комнате, сырой и темной от раскидистых веток дерева, загородивших окно, когда-то жила его мать, пока не свалила ко всем чертям от старой ведьмы, не оставив даже записки. Он проходил вдоль стен, закрыв глаза касался обоев кончиками пальцев. Что видел он? Маму, сидящую на кровати с растрепанными волосами, в кроссовках с грязной подошвой. Она смотрит сериал в ноуте и качает ногой в такт саундтреку. Если открыть глаза, мама исчезнет, поэтому Артур, зажмурившись, на ощупь, медленно подходит к кровати и ложится рядом, упираясь носом в ее теплую руку. «Только не открывай глаза», – приказывал он себе, погружаясь в сон. И лишь к утру веки его вмиг открывались, и матери снова не было рядом. А бабка Сильвия уже гремела посудой на кухне, готовя себе любимой завтрак.
Артур точно помнил тот день, когда бабка Сильвия околела в своей постели, а его наконец забрали в приют. В приюте ему нравилось больше.
***– Артур, Артур! – Эмма дергала его за руку, вытаскивая из забытья, как тащат из реки обмякший, ничуть не возражающий труп.
– Ох, Эмма, – прошептал Артур, оседая на пол.
– Тебе плохо? Хочешь, пойдем отсюда? – Эмма опустилась на корточки рядом с ним, всматриваясь в его побледневшее лицо.
– Мне совсем хреново, Эмма, – всхлипывал Артур, не в силах сдержать текущие по щекам слезы.
– Давай просто выйдем отсюда и забудем про все, хорошо? – Эмма еще пыталась помочь, но пустота в его взгляде и сжатые кулаки пугали ее.
Артур слышал ее голос будто издалека. Из-за спинки дивана он видел Тобиаса, спокойно поедающего хлебцы на кухне. Это были его, Артура, любимые хлебцы. Он каждый раз брал их в супермаркете и сам нес на кассу, чтобы поскорее вскрыть коробку, достать первую хрустящую пластинку и отправить ее в рот. Только что-то не так было с самим Тобиасом. Был ли это вообще Тобиас или он стал кем-то иным? Но кем именно? В комнате играет музыка, все лежит на своих местах. Когда Артур снова посмотрел в кухню, у шкафчика уже никого не было. Робот-пылесос стоял на базе, все лампы в коридоре были на месте и весело горели, отражаясь в натертой до блеска плитке пола.
Клавиша раз-два-три… Такая знакомая мелодия… Артур ни с чем ее не спутает. Это его любимая колыбельная. И точно, в гостиной так и стоит пианино. Простое пианино, из тех, на которых детей учат музыке в унылых школьных классах. Но каждая клавиша настроена матерью безупречно. Черные против белых. Гармония во плоти. Так всегда говорила мать. Возле пианино стоит Эмма, такая прекрасная, в синем топе и узких брюках, на шее подвеска – круг с вделанным в него витражом – сердечко, красное, слишком яркое. Это его пугает. Эммы не должно тут быть. Он пытается сказать ей, чтобы она убиралась отсюда, но ее уже здесь нет. За пианино сидит только его мать, волосы закрывают лицо, на шее сверкает красный медальон-сердечко. Она играет все быстрее и быстрее, любимая колыбельная Артура ускоряется, становясь пародией на саму себя. Артура охватывает ужас, сердце колотится, но оно не может заглушить отвратительной какофонии, в которую мать, неистово лупя по клавишам, превратила их песню. Святотатство! Пляски мертвых! Она должна замолчать, должна прекратить давить пальцами на клавиши, высекая из них не ноты, а человеческие крики. Артур с трудом переставляет ноги, тело его не слушается. И рот будто онемел, язык болтается между зубов как тряпка, не желая складывать мычание в осмысленные слова. И тут мать поднимает голову. Лучше бы он не видел ее такой никогда. Ее рот разорван до левого уха, одного глаза нет, вместо него на Артура воззрилось красное месиво. «Поиграем в четыре руки?» – коверкая слова, предлагает она, но Артур уже падает на пол без сознания.
***Слух и зрение возвращались к Артуру с трудом. Он приподнялся с пола, но снова упал, охваченный тошнотой и головокружением. Голова нестерпимо болела. Зато теперь он четко слышал все, что происходило вокруг.
– Черт, Артур, ты чего? – в ужасе лепетала Эмма. Ее кожа стала бледной, с сероватым оттенком, даже пара веснушек на носу поблекла.
– Все будет хорошо, все будет хорошо, – повторял Тобиас, трясясь мелкой дрожью.
– Хватит, я звоню Хельгбауэр! – решительно сказала Эмма.
– Стой, не надо… – произнес Артур.
Каждое слово давалось ему с невероятным трудом. Но он знал – прибеги сейчас Габи Хельгбауэр на помощь, и он надолго будет заперт в стенах Cas9 без права выезжать на экскурсии с остальными. Ему хотелось остаться одному. Лучше – одному во всем мире. Чтобы разразиться рыданиями, орать и лупить кулаком все, что попадется под руку. Расколотить к хренам гребаное пианино, облить стены смесью для розжига костра и запалить зажигалкой. Но он все еще сидел на полу обессиленный.
Эмма молча стояла возле Артура за спинкой дивана. Этот барьер надежно закрывал их двоих от остального мира. Тобиас съежился на стуле возле окна, поджав под себя ноги, и тоже хранил молчание. Все трое поникли, растерялись. Тобиас заговорил первым. Его тихий, робкий голос, голос испуганного подростка, пробудил в Артуре сострадание.
– Я догадываюсь, что с тобой случился очередной приступ. Можешь не объяснять. Но и мы испугались. Видел бы ты себя! Это было ужасно.
– Ты мог поранить кого-нибудь, Артур, – подтвердила Эмма.
– В каком смысле? Я просто потерял сознание, и все! О чем ты? – удивился Артур.
– Ты не помнишь? – Тобиас подошел и встал прямо перед Артуром. Он сжал кулаки и готов был пустить их в ход. Артур никогда прежде не видел его таким.
Эмма отошла от Артура на метр и недоуменно смотрела на него.
– Смотри вон туда! – задыхаясь, прокричал Тобиас. – Ну же, чего ты ждешь? Просто упал, и все?
Артур окаменел, мышцы отказывались подчиняться. Он знал – то, на что указывает Тобиас, изменит его жизнь. И животный страх, который он испытывал во время приступов, снова охватил его. Он посмотрел на Эмму, ища поддержки, но она тихо плакала, закрыв лицо руками. Собрав последние силы, он выглянул из-за спинки дивана. В паре метров от него так и стояло пианино, между клавишами которого была всажена с нечеловеческой силой, почти по самую рукоять, длинная отвертка. Одна из тех, что так и остались валяться на полу рядом с ящиком с инструментами, когда он рассыпался. Этого ему только не хватало. Артур понял: теперь отличить правду от вымысла стало невозможно. Это был конец – полная победа шизофрении над тем Артуром, что долгие годы смел сопротивляться болезни.
Они вышли из дома, поймали такси. Джана и Камал, объевшиеся в кафе пирожных, всю дорогу заливались смехом, не обращая внимания, что Артур, Эмма и Тобиас ехали молча, отвернувшись друг от друга. Такси остановилось у Музея естественной истории.
– Я сам поговорю с доктором Хельгбауэр, – прошептал Артур, глядя на Эмму. Они остались в такси вдвоем, остальные уже вышли. – Обещаю.
Эмма хотела что-то сказать, но передумала, просто крепко обняла его.
Цена времени
В начале июля Марк Робертс попросил Артура зайти к нему в кабинет. Словно предчувствуя неприятный разговор, Артур вжал голову в плечи и приготовился обороняться. В первую же минуту, без предисловий, Марк дал Артуру понять, что без подписи Габи Хельгбауэр лечение не начнут. Но как бы он ни пытался донести до Артура непреложное правило корпуса Cas9, тот упрямо мотал головой и отказывался вникнуть в суть происходящего.
– Доктор Хельгбауэр доложила мне, что больше чем за месяц на ваших сеансах не случилось никакого прогресса. Ты сопротивляешься работе с ней. Видимо, не понимаешь, какую бесценную услугу окажет тебе доверие такому психологу, как Габи. Ты хоть представляешь, как много изменится в твоей жизни, когда мы начнем лечение? Мы же не перелом тебе сращиваем, Артур! Изменится твоя психика, восприятие себя и окружающего мира. Как ты собрался проделать такой путь без психологической помощи? Это невозможно! И пока ты не отдаешь себе отчета в последствиях лечения, я даже пальцем не пошевелю, чтобы его начать. Почему ты не хочешь поговорить с доктором Хельгбауэр начистоту? Когда мы отбирали в программу подростков с шизофренией, нам было важно твое желание вылечиться. Именно ты был готов на все ради такого шанса. И что теперь? Тебе так нравится сходить с ума, что ты никак не прекратишь свои страдания?
– И я перестану снова и снова переживать свое прошлое? Да вы шутите! Уже восемь лет я только и мечтаю, чтобы все поскорее закончилось, – ответил Артур.
– Не восемь, Артур, гораздо больше. Ты лжешь самому себе. С тех пор, как ты начал осознавать себя, тебе популярно объяснили, что такое шизофрения и что тебя ждет. И что ты унаследовал шизофрению от отца – она в твоих генах. Эти записи есть в твоих беседах с врачом из психиатрической клиники.
– На кой они вам? – разозлился Артур.
– Это не тебе решать. Я получаю ту информацию, которую считаю нужной. И в твоем случае каждая мелочь имеет последствия. Ты в ужасе, прошлое преследует тебя. Но поверь, только Габи Хельгбауэр может дать добро на твое лечение. Как только она подпишет документы, я тут же распоряжусь о разработке вакцины для тебя, обещаю.
Артур сидел в кресле, опустив голову. В жизни было две вещи, которых он боялся больше всего: своего прошлого и необходимости раскрывать душу перед кем бы то ни было. Мрак, царящий внутри, требовал тишины. Словно заговорщики, Артур и его тьма жили бок о бок последние восемь лет, никого к себе не подпуская. Но, судя по виду доктора Робертса, спорить было бесполезно.
– Подумай над тем, что я сказал.
– Видимо, здесь мне не дадут поступать по-своему, – пробормотал Артур.
– И ты будешь благодарен. Твоя самостоятельность не привела ни к чему хорошему. Посмотри на себя. Попробуй сменить тактику и увидишь результат.
***Артур прошелся по второму этажу. Между кабинетами доктора Робертса и Габи Хельгбауэр было каких-то тридцать метров. Воспоминание о том, как он удирал отсюда в прошлый раз, его рассмешило. Благодаря Эмме и доктору Робертсу, Артур начал осознавать – ему придется пройти через откровенность с Габи Хельгбауэр. Хотя бы начать с малого и посмотреть, что из этого выйдет. Снова и снова Артур приходил к мысли, что дальше так продолжаться не может. Если лечение не начнется в ближайшее время, его все равно исключат из программы и возьмут на его место шизофреника посговорчивее. На свете много людей с таким же диагнозом. Оставалось лишь дойти до двери доктора Хельгбауэр и постучать. А там будь что будет.
По затылку пробежал холодок, словно чей-то пристальный взгляд неотрывно сверлил его. По полу потянуло прохладой, где-то открылась и снова захлопнулась дверь. Шуршание шагов по ковру стало отчетливым, но Артур все еще не решался обернуться. Видения могут снова охватить его прямо сейчас. Бежать как можно быстрее, обгоняя свой страх – вот единственный шанс не свалиться в забытьи в пустом коридоре. Но ноги словно налились свинцом, ступни не отрывались от пола. До спасительной двери доктора Хельгбауэр оставалось не больше десяти шагов, но Артур знал – кто-то или что-то идет за ним, по-стариковски шаркая подошвами. За спиной звякнуло и булькнуло, и Артур услышал тонкий, пронзительный голос. От страха он окончательно застыл на месте, не в силах разобрать ни слова. По спине катился пот.
– Я записан к доктору Хельгбауэр на три часа, – сказало нечто.
Артур повернулся и увидел его лицо. Оглушительный крик Артура копьем пронзил тишину коридора.
***Габи спокойно разливала чай по чашкам, напевала песенку на родном немецком языке и гремела блюдцами с печеньем.
– Артур, угощайся. Майчек, твои любимые. – Она ободряюще улыбнулась им обоим и села за рабочий стол.
Артур косился на человечка в больничном халате. Тот крепко сжимал штатив передвижной капельницы и все время переставлял тощие ноги.
– Реакция Артура вполне предсказуема, Майчек. Особенность его заболевания предполагает, ну, скажем, не всегда адекватную оценку действительности. Твоя необычная внешность могла показаться Артуру пугающей, правда, только через призму собственных страхов, – объясняла Габи.
Сложная, будто выложенная из кирпичей фраза пролетела по комнате и растаяла.
– Я понимаю, мисс Хельгбауэр, – ответил Майчек тонким голосом.
Артур подумал, что так топорно, по-медицински, говорят лишь с теми, кто провел в больнице слишком много времени. Пациенты забывают простой человеческий язык, думают и говорят как медперсонал. Но во время сеансов с Артуром Габи изъяснялась свободно, языком обывателя. Значит, она явно умела говорить с каждым по-особенному, и, возможно, уже сама этого не замечала.
Майчек отхлебнул чай из чашки тонкого фарфора и повернулся к Артуру. Его большая, словно надутая, голова с синей веной на лбу, круглые глаза и маленький загнутый книзу нос выглядели жутковато. Самым странным был диссонанс детского голоса и обвислой шеи, тщедушного тела и морщинистых рук, покрытых старческими пятнами.
– У меня прогерия, – будто оправдываясь, сказал Майчек.
– Преждевременное старение. Очень преждевременное. Майчеку девять, – вставила Габи, и Артур неделикатно ахнул. – Сейчас я проведу сеанс с Артуром, а ты подожди меня немного на диване. Посмотри вот это…
Она протянула Майчеку увесистый журнал с комиксами. Тот молча встал и вышел, шурша тапками по полу.
– Ну? – Она вопросительно посмотрела на Артура.
– Мне очень жаль. Я не хотел его обидеть, – сказал Артур, глядя в пол.
– Не ты первый, Артур. У каждого из нас свой груз на душе. И я не имею в виду только пациентов. Большинству людей, которые тебя окружают, есть о чем горько вздохнуть. И каждый из нас ищет, с кем можно разделить эту ношу.
– Майчек делится с вами всем? О чем там вообще можно говорить? Это не жизнь, а ужас какой-то.
– Его отец, доктор Ратаковски, наш главный генетик, делает все возможное, чтобы найти лекарство.
– Так вот оно что. Я пару раз слышал, что сын Ратаковски тоже здесь.
– Все верно. Поэтому наш институт плотно занят вопросами предотвращения старения. Но это отдельная история. Давай-ка поговорим о тебе.
Артур все еще смотрел в пол. По паркету протянулся след от штатива с капельницей, едва заметный, призрачный, он напоминал о мальчике-старичке, который только что сидел так близко от Артура. Если раньше Артур искренне думал, что нет на свете человека несчастнее его самого, кого-то, кто претерпел бы больше страданий, то теперь он понял, как сильно ошибался. Внутри словно щелкнул выключатель, Артур расслабился и начал говорить. Слова выстраивались порой в бессвязные, но такие искренние фразы, от которых у Габи сжималось сердце. Артур рисовал свои жуткие миражи прямо посреди комнаты, они вырастали и таяли, уступая место новым, зыбким и таким же страшным. И хотя Габи понимала, что большая часть услышанного была плодом его воображения, для Артура это была настоящая жизнь. Потому что нет другой истины в мире кроме той, что мы за истину принимаем.
Когда Артур наконец выговорился, Габи подписала протокол согласия на лечение.
***– Я вижу, он готов, Марк, – убеждала Габи, помахивая папкой с личным делом Артура.
Июльский зной превратил кабинет доктора Робертса в плавильный котел. Все таяло в нем: и стол, и компьютер, и вешалка с небрежно накинутым на нее белым халатом.
– Господи, включи уже кондиционер! – взмолилась Габи.
– Ни за что! Я заболею быстрее, чем ты закончишь свой монолог про опасное состояние Артура. Кстати, об опасности. Не ты ли допустила его визит не куда-нибудь, а к нему домой? Боже, Габи, его болезнь прогрессирует, а вакцина будет готова не раньше, чем через полтора-два месяца! Исследования по нему оказались сложнее, чем мы думали. Когда Ратаковски вчера получил твое требование, он орал на меня.
– Не требование, а просьбу. Артуру плохо. Да, Марк, это моя ошибка, что я упустила его из виду и он пережил слишком большой стресс. До этого Артур ни разу не говорил со мной откровенно. Между нами словно была высокая стена. Когда я отпускала их в город, то подозревала, что у Артура возникнет желание пойти туда, где случилось непоправимое. Но я поделила детей на большие группы. Они должны были присматривать друг за другом. Кто бы мог подумать, что Артур обладает таким даром убеждения и поведет за собой всех четверых? Такое невозможно было предусмотреть даже мне. И, во-первых, он так ничего детально и не вспомнил…
– Этого еще не хватало… – вздохнул доктор Робертс.
– Во-вторых, – продолжила Габи, – по возвращении он сам пришел ко мне, чтобы поговорить. И если раньше он только и делал, что уклонялся от моих вопросов, будто я дротики в него метала, то сейчас он буквально раскрылся. Насколько смог. И теперь я считаю, что он готов к лечению. И чем быстрее, тем лучше.
– Я понял тебя, ладно. Поговорю с Ратаковски еще раз. Он загонит лаборантов в гроб посуточным дежурством, если я уговорю его поторопиться.
– Вот и отлично. – Габи встала, собирая ладонью со лба блестящие капельки пота.
– Постой… Может, посидишь еще, а потом поужинаешь со мной? – неуверенно спросил доктор Робертс.
– О чем ты, Марк? – устало произнесла Габи. – Еще пару часов в духоте твоего кабинета я просто не переживу.
– Не в этом же дело, верно?
– Хочешь правду? – Габи так резко подалась вперед, что Марк испуганно отшатнулся. На долю секунды он подумал, что Габи может дать ему пощечину. А это больно и как-то уж очень унизительно.
– Ладно, проехали, – примирительно сказал Марк.
Он знал, что если Габи посмотрит в его глаза, то все поймет. Он, словно ишак, нес на плечах неподъемный груз десяти лет ожидания. Его жизнь была нарезана временем, будто пирог: сладкий кусок по имени Габи, навечно для него потерянный. Вот кусок с привкусом лекарств и капельниц для жены. Затем черствый кусок разлуки, бессонных ночей и чувства вины перед всеми, да и перед Габи тоже. По кругу: исступление, напряжение, лаборатория ночью, лаборатория днем, встречи, исследования, встречи. И так день за днем. Десять последних лет навалились на него всей тяжестью, заставляя опустить плечи и согнуть спину. Но Габи ничего этого не заметила. Как обычно, она вышла, хлопнув дверью, даже не оглянувшись.
***Габи сделала единственное, что считала правильным. Она спустилась на минус первый этаж, обогнула лабораторию, где за стеклянными стенами двое лаборантов подсоединяли электроды к оголенному трепанацией мозгу упитанной обезьяны, и направилась прямиком к доктору Ратаковски. Он всегда запирался изнутри, и потревожить его могли лишь несколько человек во всем блоке Cas9.
Решительный стук в дверь вывел его из оцепенения – Ратаковски сидел в глубоком кресле, устало откинувшись на спинку. В толстых стеклах очков отражалась фотография двухлетнего Майчека.
– Входи, Габи, – сказал он, отпирая пультом электронный замок.
– Как ты понял, что это я? – поинтересовалась Габи.
– Только ты позволяешь себе колотить в мою дверь, – ответил Ратаковски.
– Значит, ты знаешь, о ком я хочу поговорить?
Доктор Ратаковски сам выбрал кабинет на минус первом этаже, а не на втором, как у Габи и Марка, хотя положение позволяло. Ему было проще работать сутки напролет, если он не знал, который снаружи час. Для него существовало единственное время – «десять утра, самое время поработать». Голые белые стены и запах чистящего средства нагоняли на Габи уныние.
– Опять насчет Артура. Мой ответ – нет! – отрезал Ратаковски.
– Этот ответ я не приму, Ежи, – мягко сказала Габи. – Я понимаю, тебе нужно провести еще ряд исследований. Но время не ждет. Нейролептики уже плохо стабилизируют его состояние. Только ты можешь ему помочь.
Ратаковски погрузился в раздумья. Он вспомнил сына. Не так давно он и сам узнал цену времени, важность не упустить драгоценные дни, невосполнимые недели.
– Я попробую найти время для его вакцины. Ничего не могу обещать. Но больше не приходи ко мне. Ты знаешь, я боюсь тебя, когда ты так решительно настроена, – попросил Ежи.
Габи знала. Марк часто говорил ей то же самое.
Бессмертная
Благодаря Эмме, Артур и Тобиас быстро освоились в Cas9. Она занимала почти весь их день с утра до вечера. Но в те часы, когда Эмма уходила в свою комнату поработать, они бесцельно слонялись вокруг корпусов, исследуя остров. Меньше четырехсот метров в поперечнике – обход Норт-Бразер занял у них пару часов. Корпус для персонала, хранилище, кладовая, корпус Cas9, причал – все, кроме огороженной забором части острова.
Артур и Тобиас начали с хранилища. Бетонный куб с единственным смотровым окошком – нечто вроде подсобки с холодильными камерами. Артур поднялся на цыпочки и посмотрел сквозь стекло. Внутри было темно и холодно, стены покрылись налетом изморози. Он смог различить только высокие, метра три высотой, морозильные камеры, поделенные на пять отсеков. В правом углу каждого отсека горела красная лампочка. Только в некоторых свет был зеленым. Артур решил, что эти отсеки все еще свободны. У дальней стены стоял компьютер. Тобиас предположил, что в нем содержится картотека хранилища или данные о состоянии каждой ячейки. Что бы там ни было, они с Артуром никак не могли попасть внутрь и проверить свою теорию.
Мальчики обошли хранилище, свернули по узкой дорожке между клумбами и подошли к корпусу для персонала. Входная дверь была открыта настежь. На электронном табло у стенда отображалась схема корпуса с указанием секций и специализации сотрудников в каждой из них. Жилые части корпуса делились на сектора: по десять комнат в каждом. При заезде жильцов комнаты раздавали по специализации: сотрудники лабораторий популяционной генетики – в одном крыле, лаборанты из цитогенетики – в другом. Специалисты по наследственной патологии и молекулярной диагностике – на втором этаже, разнесенные в разные концы здания. Судя по электронным указателям, на третьем этаже все вместе обосновались лаборанты доктора Ратаковски.
На стенах в холле висели работы Эммы. Один из витражей, высотой от пола до потолка, без рамы, был выставлен у широкой лестницы, ведущей на второй этаж. Едва заметные прозрачные тросы поддерживали тяжелую конструкцию, снизу стальной поручень, прикрученный металлическими болтами, намертво крепил витраж к полу.
По мнению Артура, на полотне было нечто вполне понятное с первого взгляда. Все оттенки желтого стекла, которые только можно было вообразить: солнце в пасмурный день, бледный песочный, яркий лимонный, цыплячий и желтый неоновый – лишь несколько оттенков, для которых у Артура нашлось определение. И посередине, идущие вдоль всего полотна сверху вниз, две перекрученные серебристые полоски – цепочки ДНК. Звеньями послужили неровно отколотые, с острыми краями куски стекла, обернутые фольгой.
Тобиас долго рассматривал витраж. Он подошел ближе, отошел на пару метров, потом совершил этот же маневр еще несколько раз.
– Посмотри внимательно, – он потянул Артура за край футболки и медленно повел его ближе к витражу. – Присмотрись к самой цепочке ДНК.
Артур присмотрелся и, сделав шаг вперед, наконец-то увидел. В слабом отблеске на серебристом покрытии были различимы буквы. Если не отрывать от них глаз, то при каждом шаге начинали проявляться целые слова.
– Имена и фамилии, – произнес Тобиас, боясь потерять правильный угол зрения.
– Это имена ученых, основателей и первопроходцев геномики, – подхватил доктор Робертс, спускаясь со второго этажа по лестнице. – А также тех, кто до сегодняшнего дня внес неоценимый вклад в ее развитие. Я тоже тут есть. – Марк Робертс показал пальцем на свое имя. – Эмма просто умница. Она сделала нам этот подарок в честь своего выздоровления.