Тегеран-82. Побег

– А если сама стесняешься, любого взрослого попроси, тут у нас все коммунисты, – поддакнула фрейлина. – На фронте так в партию принимали, прямо в бою. А у нас тут как раз война.

– Точно! – согласилась королева. – А если спросят, важно заявляй, что в пионеры тебя приняла «первичная ячейка КПСС посольства СССР в ИРИ». Иначе тебя затаскают по собраниям! Не потому что у тебя в школе плохие злые люди, а просто так положено – регламент.

Королева вспомнила, что ее класс принимали в Музее Революции, они произносили «какую-то тупую присягу и отдавали честь, как солдаты, и ничего интересного в этом не было».

Я поблагодарила Нику за совет, видно было, что говорит она искренне, а не глумится, как это часто бывало с ней в прошлом году. Должно быть, за этот год она тоже, как сказала бы моя мама, «подозрительно быстро повзрослела».

Я вспомнила, что и папа намекал мне на возможность «самоприняться» в пионеры – когда я носилась с Олиным письмом, где она описывала, как в Москве принимали в пионерию нашу параллель. Я тогда очень расстроилась. И чтобы меня успокоить, папа пошутил, что они с мамой тоже могут принять меня в пионеры в торжественной обстановке – только вместо Красной площади на мейдан-е-Фирдоуси.

Мама тогда раскричалась, что он «посягает на святое» и папа притих. Потом я слышала разговор между родителями. Мама осведомлялась, нельзя ли попросить посольскую парторганизацию принять нас с Серегой в пионеры, чтобы, вернувшись в Москву, мы не чувствовали себя белыми воронами? Папа отвечал, что никто на себя такую ответственность не возьмет, потому что дети в стране вообще находятся нелегально. Но если они сами повяжут мне галстук, а в Москве я скажу, что меня приняла в пионеры первичная посольская ячейка, проверить это будет невозможно.

– Да и не станет школа проверять! – уверял папа. – В галстуке, значит, пионерка!

Я понимала, что папа прав. Но мне очень хотелось, чтобы в пионеры меня приняли в такой же торжественной обстановке, какую описывала в своем письме Оля.

14 июня тегеранские афганцы устроили концерт в память своего «афганского соловья» Ахмада Захира, которого упоминал Мунрэкер. В этот летний день два года назад певец погиб на горном перевале: как говорят, с ним расправились из-за его любви к дочери афганского диктатора Амина. Как всегда у афганцев, концерт обернулся демонстрацией, а демонстрация – стрельбой под забором нашего посольства. Работающие родители в этот день приехали из города раньше обычного, бледные и напуганные.

Разговоры о том, как всем нам надоело гулять под пулями чужих конфликтов, становились все громче.

28 июня в самом центре Тегерана прогремел большой взрыв. Бимарестанты его видели и слышали, потому что штаб-квартиры районных отделений Исламской республиканской партии, которые разбомбили, были совсем рядом с госпиталем. Если раньше иракцы атаковали в основном промышленные предприятия, то теперь шутки закончились: при бомбежке зданий на соседней от нас улице погибли 74 человека, среди которых был главный судья Исламской республики Иран аятолла Бехешти.

– Если они перестали щадить лидеров страны, то что им какие-то советские врачи?! – разохалась моя мама. – Следующую бомбу кинут в госпиталь, и ведь даже в советских газетах про нас не напишут, чтобы народ не нервировать! Ты говорил, что иракцы иранцев просто пугают, – пеняла она папе. – Хороши пугалки! Взорвали главного судью страны! Я хочу домой! Срочно!

– Ну ты же не главный судья страны, – пытался отшутиться папа. – На тебя они не станут тратить бомбу, это дорогое удовольствие!

Но шутки уже не прокатывали. Мама боялась и от этого еще больше сердилась. Требовала, чтобы папа «хотя бы детей отправил в Москву». На это папа резонно отвечал, что «если в Москве кто-нибудь готов принять наших детей, то он готов их отправить». Вопрос этот был риторическим и повисал в воздухе. Принять нас с братом никто не был готов.

– Все нормальные люди, со здоровым инстинктом самосохранения, уже убежали отсюда! – ворчала мама. – И только камикадзе, которым плевать на жену и детей, продолжают тут сидеть неизвестно для чего!

– Как это неизвестно? – пытался сопротивляться папа. – Известно! Меня Родина, которую ты поклялась теперь «вдвойне ценить» сюда отправила выполнять свой долг.

– Зубоскаль-зубоскаль! – злилась мама. – Я посмотрю, что ты скажешь, когда разбомбят твое рабочее место, где ты долг свой Родине отдаешь!

– Ирина, не каркай! – просил ее папа. – Все будет хорошо!

– Ах, хорошо, говоришь?! – не унималась мама. – Знаешь, это поведение какой особи?

– Какой особи? – обреченно спрашивал папа.

– Страуса, который голову в песок закапывает, чтобы не видеть проблем!

– А какие у страуса проблемы? – невинно интересовался папа.

Мама не знала ничего про страусиные трудности, но бурчать продолжала. Странным образом она будто в воду глядела.

Уже на следующий день после афганского концерта, переходящего в перестрелку, из страны тайком сбежал ее президент. Тот самый усатый Банисадр, чьими портретами мы любовались на Моссадык в феврале 1980-го, когда его только избрали. 29 июня 1981-го он, закутавшись в закрывающий лицо платок муджахеддина – той самой организации, к которой принадлежал Махьор – инкогнито покинул президентскую резиденцию и под чужим именем пробрался в самолет, летящий в Париж. Говорили, что Бансисадр узнал, что исламский режим им недоволен и собирается казнить.

– Его успели низложить, – говорил папа. – Вот он и побоялся оставаться здесь без президентской неприкосновенности. Неизбежные последствия любой революции: новый режим точит сам себя изнутри. Междоусобицы, дележка средств…

– Причем тут революция?! – бушевала мама. – Этот Банисадр просто нормальный человек, наверняка у него семья есть, мама-папа, жена, дети… Что он, дурак, под пули здесь подставляться?!

– А откуда ты знаешь, какой Банисадр человек? – с любопытством поинтересовался папа.

– Да по лицу видно! – не сдавалась мама.

– Да, а где видно его лицо?

– Мы портреты его на Моссадык видели, – подсказала я.

Папа расхохотался.

– Смейся-смейся, – прошипела мама. – Кукушка!

– Это я кукушка? – опешил папа. – Кукушка – это она, женщина!

– Значит, ты кукун!

В конце таких перепалок родители обычно хохотали уже на пару, что для меня несколько сглаживало смысл высказанного, делая его не таким угрожающим.

Ровно через месяц, 29 июля 1981-го, посольский дядя Володя пригласил нас на «закрытый просмотр» свадьбы английского принца Чарльза. Он где-то добыл видеокассету с записью, сделанной с трансляции британского ТВ прямо в тот же день. Для просмотра собрались в гостях у молодой посольской пары: японская видеодвойка была у них даже на даче, а шашлыки они жарили в американской «барбекюшнице», которую я тогда увидела впервые в жизни.

– Они расписались только сегодня в 11 утра! – восторгался дядя Володя. – А мы уже можем посмотреть всю церемонию! Это почти как быть среди приглашенных!

– Можем потом рассказывать, что были среди гостей, чего уж там! – вторил ему дядя Эдик, тот самый молодой дипломат, хозяин дачи.

У него была кокетливая блондинистая жена в желтом сарафане из жатого шелка без бретелек. Модный сарафанчик держался на груди при помощи незаметного, подшитого изнутри корсета из тоненьких резиночек. Подружка Оля жаловалась в письме, что крой у таких сарафанов простой, ее умелой бабушке сшить такой – раз плюнуть. Но вот такие резиночки в Союзе не добыть! Иначе ее рукастая бабуля давно бы обшила внучку такими сарафанами всех цветов радуги.

Молодую хозяйку дачи с видео и барбекюшницей звали Лиза и она очень красиво пила вино из высокого хрустального бокала. Ника говорила, что она дочь какого-то министра. В Зарганде, как в деревне, все друг про друга все знали.

– Откуда вино? – удивилась моя мама. – Мы так давно пьем медицинский спирт, что уже даже забыли вкус шампанского! – игриво добавила она.

Ей тут же тоже налили шампанского, сообщив, что это гостинец с приема во французском посольстве. Дядя Эдик отвечал за какие-то представительские связи, поэтому был частенько зван на приемы.

Дядя Володя приехал без тети Гали: тегеранское лето она находила слишком жарким, поэтому еще в мае уехала в Москву повидать свою маму.

Всего собралось три пары. Других детей, кроме меня, не было. Вернее, был мой младший брат, но его уложили спать в комнате. Я бы и вовсе не пошла, но мне хотелось взглянуть на новую английскую принцессу.

Вечеринка на посольской даче оказалась совсем не такой, как в бимарестане. Тут никто не пел, не танцевал, не шутил и не пил веселящую газировку, сопровождая процесс веселыми тостами. Все неспешно беседовали, лениво потягивая из своих бокалов, мужчины виски, дамы шампанское.

Видео включили, когда дядя Эдик закончил жарить шашлык, закрыл барбекюшницу круглой крышкой и сел за стол, предварительно поставив на него блюдо с ароматно дымящимся мясом. Шашлыки в барбекюшнице выходили не такие, как на шампурах: кусочки мяса были не круглые, а большие, плоские и в клеточку – это на них отпечаталась решетка гриля.

– Ничего себе, свиные отбивные! – восхитилась моя мама. – Еще один давно забытый вкус!

– Боже, как же вы тут живете?! – всплеснула руками министерская дочка, она только недавно приехала к мужу, до этого дядя Эдик полгода жил в Тегеране один. – Ни отбивных, ни шампанского!

– Отбивные для нас двойное чудо, Лизанька! – подмигнул ей мой папа. – Мы погрязли в мусульманах, а они – в санкциях.

– Признавайтесь, где вы добыли свинью в исламской республике?! – строго спросил дядя Володя. – Тоже гостинец французского посла?

– Ты будешь смеяться, Володя, но да! – ответил дядя Эдик.

– Я хотела привезти с собой мяяясо, – капризно протянула красотка Лиза. – Но Эдик сказал, что, во-первых, в поезде испортится, а во-вторых, нельзя ввозить свинину в мусульманскую страну.

– Вот именно, – захохотал дядя Володя. – Нельзя ввозить – это «во-вторых»! Вся проблема в поезде!

– О, этот поезд – тааакой ужас! – закатила глаза Лизанька, не усмотрев в словах дяди Володи никакого подвоха. – А Эдик еще мне говорил: не волнуйся, это «эс-вэ» международного класса! Какой там! Жуткий состав Москва-Баку, и три этих вагона только тем и отличаются, что туалеты в купе! Никогда бы не подумала, что мне придется таким поехать! А все из-за тебя, Эдик! Учиться надо было лучше, тогда основным дали бы какой-нибудь европейский язык. Работали бы в приличном месте, как мои мамочка папочкой.

Я посмотрела на свою маму. На секунду мне показалась, что она сейчас составит Лизе компанию, сообщив, что и ее муж «загнал ее в такое паршивое место». Но мама молча жевала клетчатый шашлык. Видимо, ее выступления адресовались только избранной публике.

На экране толпы нарядных людей восхищенно махали вслед золоченой карете, в которой заседал носатый немолодой принц, с маленькими глазками и в эполетах, и его невеста в роскошном платье с длинным шлейфом.

Потом пара шла к алтарю, а шлейф несли маленькие девочки в маленьких копиях платьев невесты. Новоиспеченная принцесса старательно улыбалась, но до грациозной принцессы Ашраф, какой нам показали ее в кинохронике в ее домашнем кинотеатре, ей было далеко. Диана Спенсер, так назвал ее дядя Володя, показалась мне слишком длинной и нескладной, похожей на «английскую лошадь», как называл женщин такого типа Цвейг. И нос у нее тоже был чересчур крупный.

Обычно такая восторженная, я восприняла зрелище женитьбы носатых королевских персон без особых эмоций. Хотя церемония была красивой, слов нет. Наверное, я просто никак не примеряла ее к себе и смотрела на эту свадьбу, как на фантастический фильм из жизни инопланетян. Да, любопытно, но у нас так не бывает. А вот жизнь шахской семьи Пехлеви я удивительным образом к себе примеряла – должно быть, потому что постоянно о них слышала. А этого принца с его женой я видела впервые в жизни.

– Это собор Святого Павла, – сообщила нам Лиза, когда показывали венчание. – В детстве меня туда водил отец.

Все посмотрели на Лизу: она бывала в Лондоне еще в детские годы! Ее родители там работали, что в глазах простых смертных причисляло ее практически к небожителям.

– Чарльз выглядит уставшим, – прокомментировала Лиза, как будто принц Уэльский доводился ей дядюшкой.

– Может, он уже устал от своей леди? – подколол Лизу мой папа.

Но министерская дочка самым восхитительным образом не замечала никакой иронии.

– Леди Диана Фрэнсис Спенсер теперь станет принцессой Уэльской! – мечтательно сказала она – Читаете титры? Три с половиной тысячи гостей! Вот это свадьба!

– У нас сто человек было и то чуть не разорились, – пробурчал дядя Эдик.

– Эдинька, ну не ты же платил! – ласково напомнила ему Лиза. – Платил мой папуля, а ты веселился!

– Да я разве против? – дал заднюю дядя Эдик. – Просто к слову пришлось!

Я подумала, что не хотела бы стать принцессой, если бы для этого пришлось выходить замуж за такого страшного дядьку. Но вслух решила этого не говорить, потому что все остальные хором восхищались роскошью королевской свадьбы.

Это был какой-то другой мир – герцоги и герцогини, бароны и баронессы, ликующие подданные… Взрослые говорили, что свадьба похожа на сказку, как будто они когда-нибудь бывали на сказочной свадьбе.

Все уставились на экран, а я потихоньку разглядывала их. Вот моя мама, она смотрит внимательно, будто старается впитать в себя все детали увиденного, чтобы потом пересказать бабушке и своей подружке тете Наташе. Она даже забыла про свою свиную отбивную. А папа, наоборот, с удовольствием жует свое мясо, поглядывая на экран только между делом, в глазах его пляшут смешинки. По-моему, ему, как и мне, невеста тоже не очень…

Лиза глядит на свадьбу широко распахнутыми глазами и отпускает такие комментарии, будто вся королевская семья приходится ей родней: «Ой, у Сары шляпка съехала набок! А у королевы-матери цветок на груди примялся!»

Может, она не случайно носит королевское имя Елизавета и с детства бывала в Лондоне? Но только зачем она тогда с нами вместе дышит тегеранской гарью?

Маленький, суетливый и чернявенький дядя Эдик после замечания своей жены насчет свадьбы притих, не забывал только подливать виски в свой широкий низкий стакан со льдом.

Еще одна пара, те самые дядя Сережа с тетей Ирой, вели себя очень скромно, даже незаметно. Иногда они потихоньку переговаривались между собой, а в остальное время только молча улыбались. Если бы я не знала, что они муж с женой, то решила бы, что это брат и сестра, так они были похожи. Оба высокие, белобрысые, с веснушками на нетронутых загаром лицах. Для Тегерана, где без шуток и смеха было бы вообще тухло, они выглядели слишком серьезными.

А вот дядя Володя. Он снял пиджак, расстегнул верхние пуговицы на светло-голубой рубашке и развалился в кресле с сигаретой. Поза у него расслабленная, вальяжная, но не вызывающая, как у некоторых героев в американском кино, когда они изображают «кайф со стаканчиком виски». Мне никогда не нравились светлые глаза, но у дяди Володи они интересные, цвета предгрозового неба. Он слегка улыбается и иногда отпускает шуточки в адрес принца Уэльского. Все-таки дядя Володя шикарный! Может, мне стоит влюбиться в него? Конечно, не так, как Мартышка в Мунрэкера, а потихоньку, издалека? Мне все равно нужен какой-нибудь герой, тогда жизнь становится интереснее. А дядя Володя в роли героя безопасен, потому что для меня он еще менее реален, чем Грядкин. Его я вижу гораздо реже, чем «объект гэ», он не иностранец, как Мунрэкер, и не молодой парень, как Натик. И жена у него красивая, что говорит о том, что у него хороший вкус.

– Понравилось тебе? – спросил папа, когда мы пришли домой. Было уже далеко за полночь, и я ужасно хотела спать.

– Ничего особенного, – пожала плечами я. – Подумаешь, что мясо из барбекюшницы, а выпивка из бутылки с красивой этикеткой! Зато никакой самодеятельности, никаких шуток, сплошная светская тоска!

– Светская что? – расхохотался папа. – Слышала, Ирина? Мы не рискуем вырастить светскую даму, на нее уже сейчас светские рауты нагоняют тоску!

– Зато ее весьма возбуждают бимарестанские гулянки! – отозвалась мама. – Я даже не знаю, что хуже!

– Но вообще-то я спросил, понравилась ли тебе королевская свадьба? – уточнил папа.

– Не знаю, – снова пожала плечами я. – Чарльз страшный, Диана тоже не очень. Платье и карета красивые, да!

– Так странно, – задумчиво сказал папа. – Ты только что впервые в жизни увидела действие, которое могла бы никогда в жизни не увидеть! И такая равнодушная реакция, даже странно!

– При том, что в целом ты впечатлительная девочка, и на какие-то простые вещи можешь выдать неадекватную реакцию! – ввернула свой диагноз мама.

– Ну просто это какой-то другой мир… – попробовала я объяснить свои ощущения.

– Конечно, другой, – подмигнул мне папа, – империалистический!

Мама внимательно посмотрела на меня и вдруг сказала:

– Я, кажется, примерно представляю, о чем ты. На самом деле, какой-то пир во время чумы! Вернее, у них там пир, а у нас-то чума!

– И голодный сытого не разумеет? – догадался папа. – Ладно, девочки и мальчики, ложитесь-ка спать. Будет и у нас свой пир.

Засыпая, я решила, что теперь буду любить дядю Володю. Он высокий, стройный, мужественный, носит красивые костюмы и вкусно пахнет дорогим одеколоном – в общем, вполне годится на роль моего лирического героя.

В начале августа пришло письмо от Оли, написанное ею в июне, во время первой смены в пионерлагере. Подружка сообщала, что в этот раз родители смогли достать ей путевку только в лагерь от какого-то военного округа. Весь персонал в лагере состоит из солдат срочной службы: они работают на кухне, дежурят на воротах и следят за порядком на территории. Только вожатыми им быть нельзя, потому что они совсем молодые парни и заигрывают с девчонками из старших отрядов. Но вожатые у них тоже военные, даже женщины – прапорщицы и офицеры младших званий. Оля писала, что иногда чувствует себя в армии, но в целом ей нравится.

Подружка рассказывала, что некоторые девочки из старших отрядов по ночам бегают на свидания к солдатам-срочникам, только просила никому об этом не рассказывать. Как будто кому-то в Тегеране было интересно про ее солдатиков! Это она наших пасдаров еще не видела! И шахских солдат, когда они караулили наше посольство, а мы кидались в них мячом, чтобы они обратили на нас внимание.

Оля описывала, как солдаты сначала проводили у них занятия спортивного ориентирования на местности, а потом организовали игру «Зарница», в ходе которой научили пионеров рисовать план местности. Пионеры поделились на команды и воевали, срывая друг у друга бумажные погоны. Победившей считалась та команда, которая сможет завладеть флагом противника. Мне вспомнилось, как нападавшие на наше посольство дважды за один 80-й год – 1 января и 27 декабря – завладели советским флагом, сорвали и сожгли его. Хорошо хоть в последнюю попытку захвата посольства, 27 апреля 1981-го, пасдары не дали им добраться до нашего флага. Все-таки стражи исламской революции нас защищали, хотя многие говорят, что они только делают вид. На самом деле всех этих якобы «обкуренных афганцев» сам Хомейни к нам и посылает, потому что советское правительство юлит, говорит одно, а само помогает Саддаму. Какая уж там игра, у нас тут вся жизнь – сплошная «Зарница!» Даже в «хомейнистов-тудеистов» играть уже не так увлекательно, когда за забором то и дело гремят взаправдашние взрывы.

Но вот рисование плана местности под руководством настоящих кадровых военных меня впечатлило. Тем более Оля, как обычно, для наглядности вложила в конверт пример такого плана и похвасталась, что начертила его самостоятельно. На самодельной карте указывался масштаб, широта и долгота – я и слов-то таких не знала! Какие-то цифры через запятую, градусы и проценты. Я решила показать листок Сереге, вдруг он разбирается?

Про странные значки Серега тоже ничего не знал, но сама идея «зарничной» карты ему понравилась. В тот же день мы добыли большой лист ватмана, расстелили его на столе на Серегиной веранде и попробовали придать масштаб нашим маленьким планам местности, коих накопилась целая куча из разрозненных мятых тетрадных листочков.

Всей компанией мы корпели над планом Зарганде целых два дня. Мы решили, что вполне обойдемся без всяких там широты, долготы и масштабов, зачем они нам, если мы и так знаем тут каждый куст? Бумажные погоны тоже решили не делать, нам не с кого их срывать, мы будем искать клад! А клад тут в Зарганде точно где-то есть! Не зря же еще с царских времен эта российская территория была неприкосновенна для персов и все тут прятали то, чего нельзя было хранить в официальной миссии! И как часто люди уезжали отсюда так неожиданно, что не успевали не только отрыть свой клад, но даже собрать пожитки!

А если клад нам и не попадется, то наверняка подвернется шпион! Время-то какое неспокойное, даже сам Хомейни боится шпионов и везде их ищет!

План местности получился у нас далеко не с первого раза. Мы чертили его карандашом, а если он выходил кривым, стирали ластиком, лист ватмана у нас был только один. Кривым он выходил раз девять, зато на десятый карта получилась, как настоящая – с указанием всех заборов, калиток и дырок в них, низких и высоких частей ограды и густых кустов на «чертовке», где мог затаиться клад или хотя бы шпион. Наша схема расположения всех дач и помещений для общественного пользования, бассейнов, хозяйственных построек вроде котельной и нежилых, вроде оранжереи и бильярдной, была столь подробной, что найди ее настоящий шпион, он бы очень обрадовался. Поэтому мы как следует спрятали наше произведение: свернули ватман в рулон и засунули поглубже в дупло нашего «штабного» платана.

На следующий день с утра пораньше мы отправились сверять нашу карту на местности, Серега сказал, что так положено. На заброшенной торгпредской территории случилось нечто очень странное: мы, действительно знавшие в Зарганде каждый куст, вдруг обнаружили домик, который никогда раньше не видели!

Это был очень старый и странный домик, похожий на избушку на курьих ножках. Он притаился за бывшей дачей торгпреда, теперь брошенной и полуразрушенной.

– Откуда он тут взялся?! – опешил Серега.

– Мы могли его не замечать раньше? – спросила я сама себя.

Наверное, он всегда прятался между пропахшей гнилью разваленной задней стеной дачи и глухим кирпичным забором, который в этом месте был особенно высок. Домик будто притаился в расщелине между двух стен, а по бокам его прикрывали плотные колючие кусты неизвестного нам растения.

– Может, это собачья будка? – предположил Макс.

– Сам ты будка! – передразнил его Серега. – Для собаки Баскервилей, что ли, такая огромная будка?

– Мне страшно! – вдруг заявил Вовка-Бародар. – Я хочу домой!

– Ну и вали себе домой! – отпустил его Серега. – И СахАра с собой возьми, нам тут мелочь пузатая ни к чему! Мы сейчас внутрь полезем!

– Я никуда не пойду! – уперся СахАр. К лету он заметно вырос и стал копией Сереги, только поменьше.

– Ладно, тогда будешь на шухере стоять! – разрешил Серега.

Бародар убежал, а мы, оставив мелкого Сашку дозорным на углу старой торгпредской дачи, стали продираться сквозь колючие кусты к домику.

Внутри воняло мочой, валялся мусор и пустые бутылки.

– Фу! – закричала я. – Только зря все ноги об эти кусты ободрала.

– Погодь, позырь сюда! – Серега поднял с грязного пола какую-то мятую бумажку.

– Фу! – повторила я. – Брось! Небось кто-нибудь попу этим вытер!

Но Серега бесстрашно развернул листочек. На нем были наклеены вырезанные из разных, судя по размеру шрифта, газет слова. К сожалению, слова эти были на арабской вязи.

– О, похоже на настоящее шпионское донесение! – у Макса так загорелись глаза, что это было заметно даже в темноте домика.

– Мы заберем его с собой! – решил Серега. – И спрячем в нашем дупле.

– Черт, я изорвала все джинсы! – расстроилась я, когда мы вылезли из домика на свет божий. – Мама меня теперь съест! Джинсы были почти новые!

– Скажи, что упала, – посоветовал Серега.

– Ага, десять раз подряд, что ли? – указала я на рваные дырки в разных местах. – Гадские кусты!

По пути назад на бимарестанскую территорию мы забросили обнаруженное «шпионское донесение» в наше дупло, а на карте пометили крестиком место, где стоял странный домик. Все-таки это было очень таинственное место!

Вечером, когда мама принялась отчитывать меня за порванные джинсы, я рассказала родителям про удивительный домик.

– Понимаете, прошлым летом его не было! – возбужденно вещала я. – А сейчас он появился! Но при этом он старый, загаженный! Откуда он мог взяться?

– Ты посмотри на нее! – говорила мама папе про меня в третьем лице, хотя я сидела рядом. Она так делала всегда, когда хотела подчеркнуть, как трудно дается ей мое воспитание. – Ей нравится все, что щекочет нервы! Как она жить-то с этим будет?