Джантифф отшатнулся, не веря своим ушам: «Семь озолей? За одну ночь в одной комнате с одной кроватью?»
«Так точно».
Джантифф неохотно уплатил требуемую сумму. Но когда он увидел комнату, его негодованию уже не было предела: во Фрайнессе такой номер считался бы «помещением с минимальными удобствами» и обошелся бы не больше озоля за ночь.
Спустившись в кафетерий, Джантифф занял место за эмалированной бетонной стойкой. Разносчик поставил на стойку поднос с пластиковой крышкой.
«Не спешите, – удержал его Джантифф. – Я хотел бы взглянуть на меню».
«Никаких меню. Всячина со смолокном – и глоток студеля вдогонку, червячка замочить. Мы все едим одно и то же».
Джантифф снял крышку и обнаружил на подносе с выдавленными отделениями четыре брикета из спекшегося коричневого теста, кувшинчик с белой жидкостью и маленькую миску желтоватого желе. Джантифф осторожно попробовал «всячину» – она отличалась довольно приятным, хотя и неопределенным вкусом. Сладковато-кислое «смолокно» имело слегка вяжущее действие, а «студель» напоминал разбавленный заварной крем.
Как только Джантифф покончил с едой, разносчик всучил ему квитанцию: «Оплата наличными в вестибюле».
Джантифф с недоверием смотрел на квитанцию: «Два озоля? Грабеж среди бела дня!»
«Грабеж среди бела дня начнется, когда взойдет солнце, – хладнокровно поправил его разносчик. – Но в „Приюте путешественника“ плата взимается независимо от времени суток».
Все постояльцы, мужчины и женщины, мылись в одной и той же полутемной душевой – здесь равноправие решительно возобладало над стеснительностью. Джантифф смущенно воспользовался столь же коллективно-равноправным туалетом, живо представляя себе, что сказала бы его мать, увидев такое безобразие, и поспешно ретировался к себе в комнату.
Ночи на Висте короткие – когда Джантифф поднялся с постели, Двон уже поднимался к зениту. Едва проснувшийся художник напряженно вглядывался в панораму незнакомого города, изучая игру света на гранях многоквартирных блоков и бегущих магистралях. Каждое типовое общежитие отличалось цветом от соседних, и – возможно потому, что Джантифф этого хотел и ожидал – оттенки действительно казались удивительно богатыми и чистыми, как поверхности только что вымытых предметов, выставленных сушиться на солнце.
Одевшись, Джантифф спустился в вестибюль и спросил у портье, как проехать к блоку 17—882. Не позволяя себе даже думать о завтраке стоимостью в два озоля, он вступил на обширное «полотно» – заполненную толпящимися аррабинами сплошную светло-серую поверхность, медленно скользящую вдоль обочины, ускоряющуюся с каждым шагом в поперечном направлении и стремительно несущуюся в центральной части.
Лучезарное сияние Двона озаряло городской пейзаж по обеим сторонам магистрали – Джантифф смотрел, как зачарованный, настроение у него заметно исправилось.
Текущая магистраль плавно изгибалась к западу – справа и слева, сходясь в дымчатой перспективе, к горизонту маршировали вереницы одинаковых блоков. В человеческие реки один за другим вливались боковые притоки. Раньше Джантифф и представить себе не мог столь чудовищные скопления людей: фантастическое зрелище само по себе! Унцибал – одно из чудес населенной человеком части Галактики! Впереди, ныряя под полотно, струилась перпендикулярная человеческая река – пара бульваров, скользивших вместе с деревьями в противоположные стороны. Проезжая над бульварами, Джантифф успел заметить бесчисленные, несущиеся с обеих сторон ряды мужчин и женщин с безмятежно застывшими лицами.
Скользящее полотно повернуло и слилось с другой, еще более широкой магистралью. Джантифф начал следить за висевшими над дорогой знаками, предупреждавшими об отводах. Вовремя перейдя с отвода на медленно текущую параллельную местную линию, вскоре он сошел с нее у блекло-розового двадцатитрехэтажного здания, занимавшего квадратный участок со стороной не меньше шестидесяти метров: это и был блок 17—882, место временной прописки Джантиффа Рэйвенсрока.
Джантифф задержался – осмотреть фасад. Из-под верхнего слоя краски, местами облупившегося, выглядывали грязно-розовые, лиловатые и розовато-белесые пятна, придававшие строению бесшабашный, непоседливый характер – по сравнению с соседним общежитием, выкрашенным в безукоризненно-надменный темно-голубой цвет. Джантиффу обжитая обшарпанность пришлась по душе, он поздравил себя с удачной пропиской. Как и во всех остальных общежитиях, в наружных стенах блока 17—882 не было никаких окон или проемов, за исключением общего входа. Вдоль парапета, окружавшего крышу, зеленела листва висячего сада. Под глубокой аркой входа непрерывно сновали входящие и выходящие жильцы – мужчины, женщины, а иногда и дети, все поголовно в карнавально-веселеньких нарядах, слегка раздражавших Джантиффа кричащими сочетаниями цветов. Лица их тоже неизменно выражали веселье – они смеялись и болтали, передвигаясь нарочито бодрой, пружинистой походкой. Заразительная безоблачность настроения окружающих передавалась Джантиффу, его опасения стали рассеиваться.
Джантифф прошел в вестибюль, приблизился к конторке и вручил свой вид на жительство регистратору – пухлому коротышке с рыжеватой шевелюрой, взбитой над ушами, а на темени завитой хитроумными локонами. Жизнерадостное круглое лицо коротышки тут же сменилось капризно-недовольным выражением: «Чтоб меня пронесло! Еще иммигрант на мою голову?»
«Я не иммигрант, – с достоинством отвечал Джантифф. – Всего лишь временный постоялец».
«Какая разница? Куда ни кинь, лишняя капля в море, а море выходит из берегов! Основал бы эгалистическое общество на своей планете, и всех делов».
Джантифф вежливо возразил: «У нас на Заке идеи равноправия не пользуются достаточной популярностью».
«Ни у вас на Заке, ни во всей вшивой Вселенной, набитой элитарными предрассудками! А мы не можем бесконечно угождать каждому бездельнику. И так уже машины на соплях держатся. Протокваша кончится, полотна остановятся – что тогда? Все с голоду подохнем, вот что!»
У Джантиффа слегка отвисла челюсть: «Не может быть, чтобы иммигрантов было так много!»
«А ты что думал? Тыща в неделю!»
«Но не все же остаются? Кто-то уезжает?»
«Уезжать-то уезжают, да не все – человек шестьсот в неделю. Ну, семьсот, в лучшем случае. Сколько ни вычитай, машин больше не станет». Регистратор протянул ключ: «Правила объяснит сожительница, и столовку покажет. Расписание тухты получишь после обеда».
Джантифф с сомнением вертел ключ в руках: «Если есть свободная отдельная квартира, я предпочел бы…»
«Тебе и дали отдельную, – пожал плечами коротышка. – Только в ней две койки. Подожди, понаедет еще миллиард таких, как ты, гамаки будем развешивать. 19-й этаж, квартира Д-18. Я позвоню, предупрежу, что ты вселяешься».
Лифт вознес Джантиффа на девятнадцатый этаж. Там он отыскал коридор «Д», остановился у квартиры №18 и уже приподнял руку, чтобы постучать, но в конце концов решил, что у него было право заходить, когда ему вздумается. Руководствуясь этим соображением, он приложил ключ к пластинке замка – дверь сдвинулась в сторону. Джантифф зашел в небольшую гостиную с парой низких диванов, столом, стеллажом и встроенным в стену экраном. Под ним был жесткий бежевый ковер с черным узором, с потолка свисали не меньше дюжины шаров, изготовленных из проволоки и цветной бумаги. На одном из диванов сидели мужчина и женщина, оба значительно старше Джантиффа.
Джантифф сделал шаг вперед, ощущая некоторую неловкость: «Меня зовут Джантифф Рэйвенсрок. Меня здесь прописали».
Сидевшие приветливо улыбнулись и одновременно, как по команде, вскочили на ноги. (Впоследствии, размышляя о своих приключениях в Унцибале, Джантифф не переставал удивляться тщательно отработанному этикету, позволявшему аррабинам худо-бедно справляться с теснотой и перенаселением.)
Мужчина, высокий и стройный, с правильным тонким носом и жгучими глазами, не отставал от моды – его блестящие черные волосы были взбиты пучками над ушами, на лоб ниспадали витые локоны. Он казался общительнее и прямодушнее своей подруги. По меньшей мере, он приветствовал нового жильца энергично-дружеским взмахом руки, ничем не напоминавшим раздраженное брюзжание регистратора: «Джантифф! Добро пожаловать в Аррабус! Тебе досталась прекрасная квартира в знаменитой Розовой ночлежке!»
«Очень рад, благодарю вас», – кивнул Джантифф. Подруга такого умного, жизнерадостного человека не могла быть слишком неприятной напарницей. Опасения, снова начинавшие тревожить Джантиффа, улеглись.
«Позволь представить тебе чудесную, очаровательную – и в высшей степени талантливую – Скорлетту. Меня зовут Эстебан».
Скорлетта говорила быстро, сбивчиво, низким грудным голосом: «По-моему, ты не крикун и не слишком неряшлив. Как-нибудь уживемся. Но будь так добр, не свисти в квартире, не спрашивай лишний раз, чем я занимаюсь. И сдерживай отрыжку. Не терплю соседей с отрыжкой».
Джантифф подавил вспышку гнева. К такому приему он не готовился. С трудом подыскивая слова, он пробормотал: «Будьте уверены, я не забуду о ваших предпочтениях». Краем глаза он наблюдал за Скорлеттой. «Замкнутая женщина, – думал он, – пожалуй, чем-то подавленная». Широкое бледное лицо Скорлетты особыми приметами не отличалось – впечатляли только глаза, горевшие из-под пушистых черных бровей. Ее кудри, слегка припушенные над ушами, возвышались упрямой округлой копной – крепковатая, вовсе не уродливая женщина, при желании, наверное, умевшая быть привлекательной. Тем не менее, Джантифф охотнее разделил бы жилье с Эстебаном. Он сказал: «Надеюсь, я не причиню лишних неудобств».
«Надо полагать. На вид ты вроде смирный. Эстебан, притащи три кружки из столовки – клюкнем по маленькой, раз такое дело. Пойло[12 - Пойло: скорее крепкое пиво, нежели самогон. Скрытно, но повсеместно приготовляется аррабинами из объедков всячины и промышленной глюкозы (иногда с добавлением стручков смоляницы, выращиваемой на крышах).] найдется. Джантифф, значит. Догадался захватить сверточек жрачки?»
«Увы! – развел руками Джантифф. – Мне это и в голову не пришло».
Эстебан отправился за кружками. Тем временем Скорлетта пошарила под стеллажом и вытащила бидон: «Не подумай, что это западло.[13 - Западло: не по-товарищески, в ущерб другим. В основе поведения аррабинов лежит общее представление о «товариществе», т. е. о справедливом распределении благ, воспринимаемое не как абстрактный принцип или традиция, но как практически целесообразное стремление к взаимопомощи.] От одного бидона Аррабус не обеднеет – куда дальше беднеть-то! Так у тебя точно никакой жранины нет – может, найдется, если поищешь?»
«Ничего нет – одна сумка с вещами».
«Жаль! От пойла без закуси с души воротит. Эх, соленых бы огурчиков! Перченой колбаски! Ладно, пойдем, покажу твою койку».
Джантифф последовал за сожительницей в небольшую квадратную комнату с двумя стенными шкафами для одежды, двумя сундучками, столом (заваленным мелочами, принадлежавшими Скорлетте) и двумя койками, разделенными тонкой пластиковой шторой. Скорлетта сгребла безделушки и рукоделье в кучу на краю стола, ткнула большим пальцем в освободившееся пространство: «Твоя половина». Большой палец поднялся и повернулся в сторону: «Твоя койка. Пока я на тухте, развлекайся с подружками сколько влезет – а пока тебя нет, квартира в моем распоряжении. Все устроится, если мы не будем тухтеть в одну смену, что редко случается».
«Да-да, понятно», – бормотал Джантифф.
Вернулся Эстебан с тремя синими стеклянными кружками. Скорлетта их торжественно наполнила. «За столетие! – провозгласила она звенящим голосом. – Коннатиг заплатит свой долг!»
Джантифф влил в себя мутную жидкость и едва сдержал гримасу отвращения – пойло отдавало мышами и пропотевшим старым матрасом.
«Хорошо пошло! – одобрительно отозвался Эстебан. – Пойло что надо! И тост у тебя что надо!»
«Крепкий напиток, – согласился Джантифф. – А когда наступит столетие?»
«Скоро. Остались считанные месяцы. Праздник будет хоть куда! Бесплатные игры, танцы на полотне, пойло потечет рекой! Я уж не забуду наварить про запас. Эстебан, ты где-нибудь присмотришь дюжину бидонов?»
«Дорогуша, я тухтел на витаминке один-единственный раз – и расчетчик стоял над душой, следил за каждым шагом. Едва уволок пару посудин».
«Значит, пойла не будет».
