«Какой? По магистрали, как еще?»
«Ну и поедем вместе, сойдешь у общаги Эстер. Насколько я помню, она живет в районе Тессеракта».
С достоинством сдерживая раздражение, Эстебан коротко кивнул: «В таком случае пора идти».
Спустившись по дугообразному переходу к широкой платформе-обочине, они вступили на полотно и смешались с толпой, несущейся на запад. По мере того, как Джантифф протискивался вслед за спутниками ближе к скоростной средней части магистрали, он обнаружил необычный эффект. Оборачиваясь направо, он видел лица, поспешно удалявшиеся вспять и сливавшиеся с отстающей толпой. Повернувшись налево, он замечал шеренги лиц, появлявшиеся словно ниоткуда и стремительно надвигавшиеся. По какой-то непонятной причине одновременное восприятие противоположных ускорений вызывало растерянность, даже испуг. У Джантиффа закружилась голова. Он поднял глаза к плывущим мимо разноцветным многоквартирным блокам – розовым, бежевым, шоколадным, канареечно-желтым, блекло-красным, оранжевым, малиновым, зеленым всевозможных тонов: цвета залежавшегося мха, зеленовато-белесым с прожилками светло-зеленого, трупного сине-зеленого оттенка, зеленовато-черным. Каждый цвет громко заявлял о себе, озаренный ясными лучами Двона.
Джантифф увлекся многообразием оттенков. Окраска блока, несомненно, оказывала символическое влияние на жильцов. Персиковый тон с размытыми водянисто-рыжеватыми пятнами: кто и почему выбрал именно эту краску? Какие правила или традиции при этом соблюдались? Ярко-белый с сиреневым отливом, голубой, ядовито-зеленый – типовые корпуса тянулись к горизонту веером верениц, причем каждый цвет, несомненно, что-то означал, был чем-то дорог тем, кто к нему привык… Танзель тянула его за рукав. Джантифф обернулся и заметил справа фигуру Эстебана, торопливо лавировавшую, уже исчезавшую в толпе. Девочка хмуро пояснила: «Он забыл о важной встрече, а теперь вспомнил и попросил за него извиниться».
Мимо с ловкостью ртутной капли проскользнула багровая от злости Скорлетта: «Неотложное дело! До скорого!» Она тут же пропала в лабиринте человеческих тел. Джантифф, оставшийся наедине с девочкой, спросил в полной растерянности: «Куда они убежали?»
«Не знаю. Поехали дальше! Хочу без конца кататься на полотне!»
«По-моему, лучше вернуться. Ты знаешь, как проехать к Розовой ночлежке?»
«Проще простого! Перейди на магистраль Диссельберга – потом останется чуть-чуть проехать по 112-й латерали».
«Показывай дорогу. На сегодня с меня хватит. Странно, что Эстебан и Скорлетта внезапно решили нас тут оставить!»
«Свинство, – согласилась Танзель. – Но я привыкла к свинству… Хорошо. Если хочешь вернуться, сойдем на следующем развороте».
Пока они ехали, Джантифф интересовался жизнью Танзели, с его точки зрения вполне заслуживавшей внимания. Он спросил, в частности, нравится ли ей учиться в школе. Танзель пожала плечами: «Если бы я не училась, пришлось бы тухтеть. Так что я хожу на уроки чтения, счета и онтологии. В следующем году нас будут учить динамике общения, это гораздо забавнее. Будут показывать, как драматизировать обыденность общепринятыми выражениями. А ты ходил в школу?»
«Ходил, конечно – шестнадцать бесконечных лет!»
«И чему ты научился?»
«Чему только нас не учили! Всего не припомнишь».
«А потом тебя послали тухтеть?»
«Нет, еще нет. Я еще толком не понял, чем хочу заниматься».
«Похоже, на твоей планете эгализм еще не победил».
«Не в такой степени, как у вас. У нас каждый работает гораздо больше, но почти каждому нравится то, что он делает».
«А тебе не нравится».
Джантифф смущенно рассмеялся: «Я не боюсь тяжелой работы, но еще не представляю себе, как за это взяться. Вот моя сестра, Ферфана, вырезает орнаменты и скульптурные рельефы на причальных сваях. Наверное и я займусь чем-нибудь в этом роде».
Танзель кивнула: «Как-нибудь мы еще потреплемся. Вот уже детский дом, мне сходить. Розовая ночлежка скоро, с левой стороны. Ну, пока».
Джантифф остался один в толпе. Действительно, вдали показалась обшарпанная Розовая ночлежка – как ни удивительно, ему надлежало теперь считать ее своим домом.
Войдя в общежитие, Джантифф поднялся в лифте на 19-й этаж и быстро прошел по коридору к своей квартире. Отворив раздвижную дверь, он вежливо позвал: «Это Джантифф! Я вернулся!»
Ответа не было – квартира пустовала. Джантифф зашел, задвинул за собой дверь. Некоторое время он стоял посреди гостиной, не зная, чем заняться. До ужина оставалось два часа. Опять всячина, смолокно и студель! Джантифф поморщился. Его внимание привлекли подвешенные к потолку шары из цветной бумаги и проволоки. Он рассмотрел их поближе: зачем эти шары? Маслянистая полупрозрачная зеленая бумага и проволока были явно «свистнуты» с какого-то предприятия. Возможно, Скорлетта просто хотела украсить квартиру веселыми подвесками. «Если так, – подумал Джантифф, – ее поделки трудно назвать удачными или даже просто аккуратными».[16 - Впоследствии Джантифф узнал, что многие аррабины украшают квартиры причудливыми, иногда даже нелепыми побрякушками, изготовленными из материалов, накопленных за долгие годы и «свистнутых» во время тухты, причем прилагают невероятные усилия, чтобы достичь того или иного особого эффекта, и придают своим достижениям несоразмерно большое значение. Жильцов таких квартир, как правило, считают недостаточно сознательными эгалистами и нередко подвергают оскорбительным насмешкам.] Что ж, постольку, поскольку они развлекали Скорлетту, он не собирался совать нос в чужие дела.
Джантифф заглянул в спальню, оценивающе присматриваясь к двум койкам и неубедительно разделявшей их пластиковой шторе. Что сказала бы его мать? Несомненно, ее не порадовала бы такая близость между ее сыном и случайной сожительницей. Что ж, поэтому он и уехал – знакомиться с обычаями других планет. Хотя, по правде говоря, если уж близость неизбежна, он предпочел бы делить спальню с молодой женщиной (как ее звали – Кедида?), обратившей на него внимание в столовой.
Джантифф решил распаковать пожитки, подошел к стенному шкафу, где оставил сумку – и застыл. Сердце его упало: кто-то сломал замок на сумке, оставив открытым откидной верх. Джантифф нагнулся, порылся. Немногочисленные предметы одежды никто не тронул, но «парадные» ботинки из дорогого серого лантиля исчезли. Исчезли также все его пигменты и палитра, камера и диктофон, а также дюжина мелочей. Джантифф медленно вернулся в гостиную и опустился на диван.
Уже через несколько минут в квартиру зашла Скорлетта – насколько мог судить Джантифф, в исключительно дурном настроении: черные глаза сверкали, сжатые губы превратились в бескровную черту. Голосом, срывающимся от напряжения, она проговорила: «Ты здесь давно?»
«Пять-десять минут».
«Латераль Киндергоффа перекрыли ремонтники-подрядчики, – пожаловалась Скорлетта. – Пришлось топать полтора километра».
«Пока мы гуляли, кто-то взломал замок на моей сумке и стащил почти все мои вещи».
Услышав эту новость, Скорлетта едва не вышла из себя. «А чего ты ожидал? – воскликнула она неприятно-резким тоном. – Ты в стране всеобщего равноправия! Почему у тебя должно быть больше, чем у других?»
«А почему у вора должно быть больше, чем у меня? – сухо поинтересовался Джантифф. – Теперь это он нарушает принцип равноправия».
«Ты не ребенок. Учись сам справляться со своими проблемами», – подвела итог Скорлетта и промаршировала в спальню.
Через несколько дней Джантифф отправил родным письмо:
«Дорогие мама, папа и сестры!
Я устроился, пожалуй, в самой удивительной стране Скопления – в Аррабусе на планете Вист. Меня прописали в двухкомнатной квартире. Соседка – женщина довольно приятной наружности, убежденная эгалистка. В частности, она не одобряет мой образ мыслей и мои привычки. Но ведет себя прилично и даже кое в чем мне помогает. Ее зовут Скорлетта. Вам может показаться необычным, что меня поселили в одной квартире с незнакомой женщиной, но на самом деле все очень просто. В эгалистическом обществе разнице полов не придают значения. Любой человек считается равным любому другому во всех отношениях. Подчеркивание половых признаков здесь осуждают и называют «сексуализацией». Например, если девушка выгодно демонстрирует преимущества своей фигуры, ее обзывают «сексуалисткой», а ее манеру одеваться считают серьезным проступком.
Квартиры первоначально предназначались для женатых пар или друзей одного пола, не возражающих против совместного проживания, но этот принцип отвергли как «пережиток сексуализма», и теперь людей прописывают случайно, по жребию, хотя нередки последующие обмены по предпочтению.
В Аррабусе приходится расстаться со всеми предрассудками! На первый взгляд многие стороны здешней жизни напоминают привычные представления, но я уже понял, что приезжему нужно постоянно быть начеку. Первое впечатление всегда обманчиво! Задумайтесь над этим. Подумайте о бесчисленных мирах Скопления и Ойкумены, Эрдического сектора, Примархии! Триллионы и триллионы людей, и у каждого неповторимое лицо! В этом есть нечто пугающее.
И все же я чрезвычайно впечатлен Аррабусом. Система работает, никто не хочет изменений. Аррабины кажутся счастливыми и удовлетворенными (по меньшей мере никто не стремится к изменениям). Превыше всего они ценят отдых и развлечения, жертвуя личным имуществом, возможностью хорошо поесть и в какой-то степени свободой. Уровень образования здесь очень низкий, никто не специализируется в какой-либо определенной области. Техническое обслуживание и ремонт поручают случайным людям по жребию, а в серьезных случаях – подрядчикам из Потусторонних лесов. (Потусторонние леса – обширные области к югу и к северу от Аррабуса. Там нет государственной власти. Сомневаюсь, чтобы в Потусторонних лесах вообще было какое-нибудь общественное устройство, но я о них почти ничего не знаю.)
Мне еще не удалось сделать ничего существенного, потому что все мои принадлежности украли. Скорлетта считает это нормальным явлением и не понимает, почему я огорчаюсь. Она насмехается над моим «антиэгализмом». Ну и ладно. Как я уже упомянул, аррабины – странный народ. По-настоящему их возбуждает только еда – не повседневная «всячина со смолокном», а любые натуральные, дефицитные в Аррабусе продукты питания. В этой связи один мой знакомый, Эстебан, пару раз упомянул о пороках настолько невероятных и отвратительных, что я лучше воздержусь от их описания.
Общежитие, где я живу, называют «Розовой ночлежкой», потому что снаружи здание выкрашено в розовый цвет, хотя краска изрядно облезла. Насколько я знаю, все общежития одинаковы в том, что не касается расцветки, но местные жители приписывают каждому многоквартирному дому индивидуальный характер, один называя «скучным», другой «легкомысленным», третий «кишащим лукавыми свистунами», «местом, где всячина вкуснее», «местом, где можно отравиться», «притоном шутников-садистов» или «гнездом недобитых сексуалистов». В каждой «общаге» – свои легенды, свои песни, особый жаргон. Считается, что у нас в Розовой ночлежке обитают люди более или менее покладистые, хотя немного нахальные. Ко мне такое определение, конечно, подходит.
Вы спросите: что такое «свистун»? Попросту говоря – вор. Я уже имел несчастье привлечь внимание свистуна, и моя камера пропала, так что я не могу прислать никаких фотографий. К счастью, озоли я всегда носил с собой. Пожалуйста, пришлите мне на обратный адрес новые пигменты, растворитель, помазки и большую пачку матричного картона. Ферфана знает, что мне нужно. Застрахуйте посылку – если она придет обычной почтой, ее могут «экспроприировать».
Пишу через пару дней. Отработал первую смену «тухты» на так называемом «экспортном заводе» и получил «пайку» – по десять «деревянных» (бумажных талонов) за каждый час работы. Недельная пайка после отработки нормы – сто тридцать «деревянных», из которых восемьдесят два я должен сразу заплатить общаге за жилье и питание. Остающиеся талоны не слишком полезны, так как купить на них почти нечего: продаются только одежда и обувь, билеты на стадионы и жареные водоросли в парке аттракционов, Дисджерферакте. Теперь я одеваюсь, как аррабин, чтобы не слишком выделяться. Некоторые лавки в космическом порту торгуют импортными товарами – инструментами, игрушками, экспроприированной у приезжих контрабандной «жраниной» – по ценам, вызывающим оторопь! Все продается по талонам, конечно, а талоны практически ничего не стоят (за один озоль дают что-то вроде пятисот «деревянных»). Абсурдное положение вещей. Хотя, если подумать, не такое уж абсурдное. Кому нужны аррабинские талоны? На них нигде ничего нельзя купить.
И все-таки местный образ жизни, при всех его нелепостях, не так уж плох. Подозреваю, что в любых условиях жизнь заставляет людей находить определенный компромисс между различными свободами. Разумеется, различных свобод столько же, сколько человеческих представлений о свободе, и наличие одной свободы иногда означает отсутствие другой.
В любом случае, мне приходят в голову идеи для картин (можете насмехаться над моей мазней, сколько хотите). Свет здесь просто восхитительный – обманчиво бледный, но будто рассыпающийся всеми цветами спектра по краям и неровностям!
Я мог бы еще многое рассказать, но сохраню часть сведений про запас, чтобы было о чем писать потом. Не прошу вас посылать мне «жрачку» – меня… честно говоря, не знаю, что со мной сделают, если я буду получать продуктовые посылки. Лучше, наверное, не знать.
Иммигранты и временные постояльцы здесь не в почете, но про меня уже ходят слухи, что я – мастер на все руки, умеющий ремонтировать бытовую аппаратуру. Смех, да и только! Я знаю не больше того, чему учили в школе и дома. Тем не менее, каждый, у кого ломается настенный экран, настаивает, чтобы я его чинил. Иногда приходят совершенно незнакомые субъекты. А когда я делаю такое одолжение, как меня благодарят? На словах благодарят, но при этом у них на лице весьма любопытное выражение – его трудно описать. Презрение? Отвращение? Антипатия? Потому что мне легко дается то, что с их точки зрения – навык, требующий особых способностей и длительного обучения. Сегодня я принял решение: больше не буду оказывать услуги бесплатно. Потребую талоны или отработку часов «тухты». Тогда меня станут больше уважать, хотя за спиной будут поругивать, конечно.
Вот несколько сюжетов для будущих картин:
– многоквартирные блоки Унцибала – пестрота оттенков, в глазах аррабинов символизирующих последние остатки индивидуальности жилищ;
