Они зашли в просторный длинный зал с рядами столов и скамей, уже заполненный галдящими жильцами 19-го этажа. Дежурный пробил номера их квартир в регистрационной карточке. Получив подносы с крышками из окна раздаточного устройства, трое уселись за стол и сняли крышки – каждый поднос содержал те же три блюда, что Джантиффу накануне подали в «Приюте путешественника». Даже порции были того же размера.
Скорлетта отложила брикет всячины: «Пора собирать на следующую выпивку».
Скорчив насмешливую гримасу сожаления, Эстебан сделал то же самое: «На пойло не жалко!»
«А вот и мой вклад! – сказал Джантифф. – Возьмите, я настаиваю».
Скорлетта забрала три брикета: «Пойду, спрячу. Будем считать, что мы их съели».
Эстебан вскочил: «Превосходная идея! Давай, я отнесу, мне нетрудно».
«Не говори глупостей, – огрызнулась Скорлетта. – Здесь всего два шага».
Эстебан смеялся: «Смотри, какая упрямая! Ну, пошли вместе».
Озадаченный Джантифф переводил взгляд с одной на другого: «У вас так принято? В таком случае я тоже пойду».
Эстебан вздохнул, покачал головой: «Конечно, нет. Скорлетта дурью мается… Не будем возвращаться, и все».
Скорлетта пожала плечами: «Как хочешь».
Джантифф примирительно сказал: «Пусть всячина полежит здесь, мы ее не тронем – ведь вы не слишком голодны? А по пути на улицу занесем ее в квартиру».
«Конечно, – согласился Эстебан. – Самое справедливое решение».
Внезапные услужливость и уступчивость Эстебана показались Джантиффу чрезмерными.
«Заткнитесь и ешьте!» – приказала Скорлетта.
Они обедали молча. Джантифф с интересом наблюдал за другими жильцами. Никто не скрытничал, никто не пытался не попадаться на глаза – каждый, по-видимому, был хорошо знаком с остальными. Аррабины весело перекликались из конца в конец столовки, обмениваясь приветствиями, шутками, намеками на какие-то вечеринки и представления, насмешками над общими знакомыми. Стройная девушка с тонкими золотисто-медовыми волосами задержалась около Скорлетты и что-то прошептала той на ухо, украдкой бросив многозначительный взгляд на Джантиффа. Скорлетта мрачно расхохоталась: «Не валяй дурака! Ишь, чего выдумала!»
Девушка присоединилась к друзьям за соседним столом. Ее грациозно-округлые формы, миловидная физиономия и нахальная непосредственность вызвали у Джантиффа укол щемящего влечения, но он не решился что-нибудь сказать.
Скорлетта не преминула заметить направление его взгляда: «Это Кедида. Старый пердун напротив – Сарп, ее сожитель. Он десять раз на дню норовит затащить ее в постель, что не очень-то удобно. В конце концов, сожителей мы не выбираем, а любовников высматриваем сами, что не одно и то же. Она мне предложила обменять тебя на Сарпа, но я об этом и слышать не хочу. Когда у меня подходящее настроение, Эстебан всегда под рукой – хотя в последнее время не так часто, как хотелось бы».
Джантифф, подбиравший ложкой ускользавшие кусочки студеля, предпочел никак не комментировать полученное сообщение.
Покинув трапезную, все трое вернулись в квартиру Д-18. Скорлетта спрятала три брикета всячины и повернулась к Джантиффу: «Ну что, пошли?»
«Я все думаю – брать с собой камеру или нет? Моя родня просила присылать побольше фотографий».
«Не в этот раз, – посоветовал Эстебан. – Погоди, пока не разберешься, что к чему. Когда узнаешь, откуда и что снимать, получатся потрясающие снимки! Кроме того, ты еще не научился иметь дело со свистом».
«Со свистом? Это как понимать?»
«С воровством, проще говоря. В Аррабусе свистунов видимо-невидимо. Разве тебе не говорили?»
Джантифф покачал головой: «Не совсем понимаю, зачем у кого-то что-то тащить в условиях полного равенства?»
Эстебан расхохотался: «Экспроприация – основа эгализма! Не свистнешь – не сравняешься. Когда всё, что плохо лежит, мигом исчезает, накопление материальных благ в одних руках становится невозможным. В Аррабусе мы делимся всем, что у нас есть – со всеми и поровну».
«Не вижу здесь никакой логики», – пожаловался Джантифф, но Эстебан и Скорлетта не проявили стремления к дальнейшему обсуждению социальных парадоксов.
Они взошли на скользящее полотно и проехали примерно километр до районного детского дома, где их поджидала Танзель – непоседливая худенькая девочка с приятным лицом, широкими скулами явно напоминавшая Скорлетту, а тонким носом – Эстебана, но отличавшаяся от обоих долгим задумчиво-проницательным взглядом. Родителей она приветствовала радостно, хотя и без особого проявления чувств, а Джантиффа подвергла неприкрытому изучению с головы до ног. Через некоторое время она вынесла заключение: «Ты такой же, как все!»
«А каким ты меня представляла?» – поинтересовался Джантифф.
«Людоедом-эксплуататором. Или жертвой людоедов-эксплуататоров».
«Забавно! Никогда не встречал на Заке никого, кто хотел бы выглядеть эксплуататором или жертвой. У нас даже людоедов нет».
«Тогда зачем ты приехал в Аррабус?»
«Трудный вопрос, – серьезно ответил Джантифф. – Не уверен, что могу на него ответить. Дома… меня все время что-то беспокоило, я все время что-то искал, чего не мог найти. Нужно было уехать, привести мысли в порядок».
Родители Танзели прислушивались к беседе отстраненно и чуть насмешливо. Эстебан спросил, подчеркнуто непринужденно: «И что же, тебе удалось привести мысли в порядок?»
«Не знаю. В сущности, я хотел бы создать нечто замечательное и прекрасное, и в то же время безошибочно говорящее обо мне… Хочу выразить тайны бытия. Я не надеюсь их постигнуть, прошу заметить. Даже если я мог бы их постигнуть, то не стал бы их разъяснять… Хочу увидеть тайные, чудесные измерения жизни и сделать их явными для тех, кто стремится их разглядеть – и даже для тех, кто не стремится… Боюсь, я выражаюсь недостаточно ясно».
Скорлетта холодно отозвалась: «Выражаешься ты достаточно ясно, но зачем все это нужно – вот что непонятно».
Танзель слушала, сдвинув брови: «Кажется, я понимаю, о чем он говорит. Не всё, конечно. Я тоже думаю про тайны жизни. Например, почему я – это я, а не кто-то другой?»
Скорлетта оборвала ее: «Будешь много думать – скоро состаришься!»
Эстебан говорил с дочерью серьезнее: «Танзель, не забывай, что Джантифф – не такой, как мы с тобой, не эгалист. Напротив – он хочет создать нечто выдающееся, то есть индивидуалистическое».
«Можно сказать и так, – Джантифф уже пожалел, что стал распространяться о своих намерениях. – Но точнее можно было бы выразиться иначе: я появился на свет с определенными способностями. Если я не пользуюсь этими способностями – нет, если я не делаю все, на что способен! – значит, я обкрадываю себя, веду недостойную жизнь».
«Ммм… – глубокомысленно промычала Танзель. – Если все будут так думать, никто никому покоя не даст».
Джантифф смущенно рассмеялся: «Не бойся – таких, как я, достаточно мало».
Танзель повела плечами, демонстрируя хмурое безразличие, и Джантифф охотно прекратил затянувшийся разговор. Уже через пару секунд настроение девочки изменилось – она тянула Джантиффа за рукав и показывала вперед: «Смотри, Унцибальская магистраль! Страшно люблю стоять на мосту и глядеть вниз! Пойдем, пойдем, ну пожалуйста! Там есть площадка!»
Танзель вприпрыжку побежала на смотровую площадку. Взрослые не спеша последовали за ней и встали, облокотившись на перила, над могучей человеческой рекой – парой скользящих в противоположных направлениях полотен, шириной метров тридцать каждое, плотно набитых аррабинами. Танзель возбужденно обернулась к Джантиффу: «Если тут стоять очень-очень долго, можно встретить всех людей, какие есть во Вселенной!»
«Не преувеличивай!» – обронила Скорлетта. По-видимому, она не одобряла фантазии дочери.
Под ними проносились, угрожающе быстро приближаясь и исчезая под мостом, неподвижные аррабины, люди всех возрастов с безмятежно-расслабленными лицами – такими, будто каждый прогуливался в одиночку, погруженный в размышления. Время от времени то одно, то другое лицо поднимало глаза к площадке, где стояли зеваки, но, как правило, стремнина голов мчалась, ни на что не обращая внимания.
Эстебан проявлял признаки нетерпения. Хлопнув ладонями по перилам, он выпрямился и многозначительно взглянул на небо: «Пожалуй, пойду. Меня ждет Эстер – мы договорились».
Скорлетта блеснула черными глазами: «Некуда тебе торопиться».
«И все-таки…»
«Какой дорогой ты отправишься?»
