Кисть и пистолет. Мое сердце пусто

– У тебя есть кому передать. Джорди всегда трудолюбивый был, не то что я.

– Но ты старший! Тебе лучше было бы стать во главе. Знаешь, бизнес продвинулся, мы теперь раза в два больше бревен продаем, чем раньше. И лесопилка своя, научились хороший брус для домов делать. Да и доски неплохие. Бревна теперь дают только половину дохода фирмы.

– Нет, отец. Я – отрезанный ломоть. Сюда не вернусь. Разве что детей привезу посмотреть эти чудесные места.

– Ты разве женился? Прекрасно. Привози и жену, и детей. Мы им всегда будем рады.

– Отец, я это просто к слову ляпнул. Нет у меня ни жены, ни детей.

– Ну хоть девушка имеется на примете?

– Нет, не могу себе позволить иметь семью. Не тот образ жизни, не те финансы.

– Так измени образ жизни, организуй собственное дело. Например, охранную фирму, раз у тебя уже есть такой опыт. У нас, например, ничего подобного нет.

– Прости, но кого здесь охранять? Местные мужики сами кого угодно окоротят. Давай не будем обо мне говорить. Я еще сам не знаю, чего хочу от жизни.

Так и не убедили друг друга ни в чем. Я ушел в свою детскую комнату. Кэтрин посмеялась, что в ней опять семь лет никто не будет жить, но комната ждет, когда я вернусь, – отец все надеется на это. А дети размещены в бывшей комнате Джорджа.

На следующий день отец забрал меня с собой на разрабатываемый его фирмой участок. Ни валка леса, ни трелевка на верхний склад меня не интересовали, достаточно попахал после школы на всех этапах лесоразработки, но хотелось увидеть Джорджа, а он не мог вернуться в поселок – поджимали сроки выполнения заказа. На верхнем складе его не нашли – уехал на лесопилку. Лесопилка – только название. Помню ее – тогда там был простейший многопильный станок под навесом. Не помню точно, кажется, с четырьмя пилами. Пилили стволы на брус и необрезную доску. Обрезку делали, только когда заказ был местный, товарную доску не могли дать.

Теперь все выглядело внушительнее. Здание капитальное, линия почти автоматизированная – правда, в чем автоматизация, я не выяснил. Джордж, когда мы его наконец нашли, что-то путано объяснял мне, но я не понял. Отец пожаловался, что денег нет устроить нормальные сушильные камеры. Приходится продавать сырую доску и брус. Но я его не слушал – смотрел на брата. Он пониже меня, кряжистый. Когда только набрал на кости мясо? Совсем не похож на худенького паренька, каким был, когда я уезжал на пункт вербовки. Нечего удивляться – прошло пятнадцать лет, и я его не видел за это время ни разу. Постояли, поглядели друг на друга – наверное, ему тоже показались странными изменения во мне. Потом он пригласил меня в гости – посмотреть на детей. Конечно, согласился. Договорились, что отец отведет меня к Джорджу через два дня. Вот и все – встреча братьев через пятнадцать лет. А что еще могло быть? У нас нет никаких общих интересов. Джордж даже не спросил, собираюсь ли я возвращаться в Орегон.

На следующий день с утра повалялся в постели, спустился вниз незадолго до завтрака. Малыш Роберт, в упор глядя на меня, заявил:

– Мама сказала, что ты пойдешь гулять с нами. Я хочу на речку.

– Раз мама приказала, конечно, пойдем. Мне самому интересно посмотреть на нашу Нестукку.

Далеко ходить ни к чему. Вон она, сразу за домом. Дед когда-то был из первых поселенцев в Бивере, выбрал место для дома прямо у реки. И здесь Нестукка разливается широко. Вообще-то она во многих местах к осени с шумом перекатывается через каменистые отмели, но кое-где разливается. Около каждого такого естественного озерка возникали поселки или ставились фермы. Так и Бивер возник когда-то.

Но это для них да и для меня неинтересно. После завтрака я взял машину Кэтрин и повез ребятишек на известный мне разлив в миле выше того места, где в Нестукку впадает Лаймстон-Крик. Ведь каждая ферма сбрасывает все прямо в речку. А выше нет ни ферм, ни поселков. Разлив мелкий, поэтому прогревается – как раз для маленьких ребятишек. Далековато от Бивера – больше десяти миль, но зато удобно. И дорога проходит рядом с речкой. Вернее, здесь нашу Нестукку лучше назвать ручьем. Это в устье, у Пасифик-Сити, она разливается на две сотни футов.

Ребята повеселились в воде. Даже малыш Бертик с удовольствием поплескался у берега. Правда, быстро замерз, и я отнес его в машину греться, укутав в большое полотенце. Мне-то в этой луже делать нечего, но я разделся, с удовольствием походил по берегу в трусах, наблюдая возню малышей. Даже подумал, что здорово было бы иметь ораву таких вот отпрысков. Но тут же посмеялся над собой.

Когда к обеду вернулись, дети набросились на еду. Я тоже не отстал от них. Неожиданно к нам приехала Беверли. Когда-то, еще в девятом классе, я обратил внимание на нее – вернее, на ее имя. Ее немного поддразнивали иногда, называя выдрой, хотя оттер (выдра) совсем не похожа на бивер (бобер). Беверли из нашего поселка; возможно, ее папаша-шутник специально так назвал дочку, но шуточка уж больно низкопробная. Беверли страдала из-за своего имени. Я посмотрел в школьной библиотеке – ничего особенного в этом имени нет. Единственное отметил, число четыре для ее имени означает, что сексуальные отношения нужны в первую очередь для продолжения рода. Естественно, в том возрасте все, что связано с сексом, вызывало интерес и любопытство.

Мы ездили и в школу, и домой в одном автобусе. С десятого класса сидели в автобусе всегда рядом. Но даже в двенадцатом классе у нас были только дружеские отношения, хотя после выпускного вечера целовались. Потом я пошел работать у отца, она устроилась продавцом в магазине. Мы договаривались жениться, но я откладывал это до возвращения из армии. Беверли меня не дождалась. Через год после моего отъезда вернулся после службы приятель ее брата – отбарабанил в морпехах семь лет, а еще через пять месяцев они поженились. Рожала она, как мне с ехидством заявила Кэтрин, когда я в первый раз приехал со службы домой, через полгода после свадьбы.

И вот я вижу ее, улыбающуюся, явно довольную жизнью. Я так и не понял, для чего она заехала. Возможно, хотела на меня поглядеть, показать, что у нее все хорошо. Вскользь похвасталась своими тремя детьми, старший из которых планирует после школы пойти в колледж. Господь с ней, ничего у меня не колыхнулось при виде ее, никаких эмоций. Слишком много времени прошло, слишком много женщин я повидал за прошедшие пятнадцать лет.

Визит к Джорджу прошел довольно скучно. Возможно, виной было настороженное отношение его супруги Клары. Наверное, побаивалась, что я останусь в Бивере и отец передаст мне управление фирмой. Как будто мне это нужно… Но дети (у Джорджа их двое, мальчик и совсем крохотулечка Иззи) – просто чудо.

Пробыл еще день у отца и улетел домой, если можно назвать домом мою съемную квартирку в Нэшвилле. В аэропорт меня отвезла Кэтрин, расплакалась при прощании, сказала, что вряд ли я еще раз приеду в Бивер.

В Нэшвилле почти неделю отдыхал. Потом заявилась Роуз, два дня таскала меня по всяческим мероприятиям: утром в Фрист Арт Музей, потом на частный показ новых поступлений к богатому коллекционеру. Познакомила нас. Морис, пятидесятилетний мужчина, успешно пытающийся сохранить приличную форму, не произвел на меня никакого впечатления. Даже фамилию не запомнил – то ли немецкая, то ли еврейская. Роуз что-то втолковывала ему о молодом художнике, выставляющемся в ее галерее, а он только улыбался, но так и не дал согласия приехать, посмотреть его картины. Мельком взглянул на показываемые ему в телефоне изображения. Запомнились слова, что модернистской дребеденью он не интересуется. Действительно, все картины, которые он нам показывал, были понятны даже мне.

На следующий день – в галерею Warehouse 521. В галерее Роуз тут же покинула меня, разговорилась с каким-то бородачом, а я минут двадцать бродил по комнатам и залам один. Молли увидел около портрета старушки.

Странная картина: старушке не меньше семидесяти, а одеяние достойно испанки или цыганки, как я их представляю. И около Молли довольно много народу, что-то обсуждают. Я не стал подходить – не о чем нам говорить, не обсуждать же ее картину. Ушел. Потом вернулся минут через десять. Смотрю, Роуз уже здесь, о чем-то толкует с Молли. Меня это удивило, подошел поближе, поздоровался с Молли. Роуз смотрит на меня с удивлением:

– Вы знакомы? Робби, ты разве интересуешься живописью?

– Да нет, мы с Молли знакомы давно. Но не из-за картин. Я в них ничего не понимаю.

И ведь не вру, действительно не понимаю современную живопись. Мне она все время кажется игрой – игрой, в которой «специалисты» выдумывают что-то о представленной им мазне, а художники стараются выдумывать все новые выкрутасы. Самое смешное, что Роуз и Молли уже договорились о продаже картины. Роуз предложила триста долларов, а Молли согласилась, но попросила оставить картину еще на два дня в галерее – ей очень важно, чтобы картину увидело как можно больше людей. Повешена табличка «Продано», Роуз поручила мне забрать картину через два дня, так как завтра она должна уехать к себе в Луисвилл. Ловко умеют женщины управлять мужиками. Я только поинтересовался, куда мне ее потом отправлять и как. Но Роуз заявила, что заберет ее в следующий раз. Пожал плечами, подумал: «Как же я ее заберу?» Потом вспомнил, что номер Молли у меня занесен в телефон. Как-нибудь договоримся.

Действительно, договорились. Молли сама позвонила мне, указала адрес. И вот я сижу вечером в салоне на неудобном стуле, напротив меня в кресле древняя старушка, та самая, что на картине. Только одета в современный брючный костюм тускло-коричневого цвета. Никакой цыганщины, обычная наша бабуля. И яростно расспрашивает меня: кто да что, где работаю, женат ли? Наверное, ей интересно, что за тип пришел к ее внучке. Как мог, отбивался. Не скажешь же, что я игрок. Туманно заявил, что работаю в области охраны. Почему-то подумал, что Молли нашла свою бабушку. Бабуля явно не из бедных. Но почему же она позволила внучке продать портрет? Молли уже принесла его, поставила на стул у стены. Мне картина здесь больше понравилась, чем в галерее. Возможно, она больше соответствовала салону, пожилой хозяйке дома. Падающий сверху свет люстры не мешал разглядеть детали. Меня смутил резкий контраст между детально проработанным лицом старушки и несколько размытыми пятнами ярких роз на бледно-голубой юбке.

Снова подчеркну – ни черта не понимаю в современной живописи, но этот портрет показался мне совсем несовременным. Пытался вспомнить, что он мне напоминает? Кого-то из ранних немцев: Кранах, Мемлинг? Нет, все они детализировали одеяния. Редко выписывали лицо более детально, чем одежду. Да и вообще, при чем тут раннее искусство. Наверное, при том, что ничего другого я и не знаю. Все это промелькнуло в голове, пока отбивался от очередной атаки вредной старушки. Теперь ее интересовало, давно ли мы знакомы с Молли. Ответил, что познакомились в дороге, когда ехали в Нэшвилл. Отбиваться приходится одному, так как Молли не приходит на помощь.

Даже рассердился – чего это я рассиживаюсь здесь. Портрет – вот он, забрать его, ведь Молли уже принесла упаковочный материал, заворачивает картину, завязывает шпагатом. В такси она влезет. Не тащить же ее на руках, хотя расстояние небольшое. Удалось отвязаться от старушки, пожелал ей крепкого здоровья и успехов внучки. Она с недоумением посмотрела на меня, потом на Молли, расхохоталась:

– Была бы рада иметь такую внучку!

И все. Ушел в недоумении.

Молли

Ничего у меня не изменилось: неделя в кафе, вечером «игры» с красками. Не писала что-то определенное, просто накладывала на бумаге слои краски, следила, как меняется цвет. Перестала ходить в «мой» парк – нет там ничего нового для меня. В выходной – а он у меня в разные дни, как спланирует Флоренс, – уезжала на пленэр. Иногда с Биллом, но чаще одна – перестала стесняться брать машину Ребекки. На серьезную картину не покушалась, ограничивалась этюдами, зарисовками природы. Особенно меня заинтересовал сюжет небольшой рощицы, мимо которой проходит сельская дорога. Набрасывала карандашные эскизы, параллельно на отдельном листе искала подходящие варианты цвета. Для себя решила, что это подготовка к реальной картине. Но от эскизов оставалось ощущение холодности, незавершенности. Конечно, нужны фигуры людей или хотя бы животных, без них на картине будет скука. Но каждый раз, как назло, если вид приличный, то ни людей, ни животных нет. И непонятно, что они должны на картине делать. Идей не было, пришлось сюжет пока отбросить.

Два раза посещала привычную уже галерею – просто поглядеть, вдохнуть запах искусства. На второй раз узнала, что готовится большая выставка-продажа. Будет мощная реклама. Пора выставить единственную свою картину. Почему единственную? Ведь привезла в галерею и две завершенные между делом акварели. Но это уже пройденный этап. Портрет моей Ребекки для меня – большой шаг, будет ли он кем-то признан?

На акварели никто не смотрел – может быть, случайно бросали взгляд, проходя мимо. Так они и провисели одна над другой чуть в стороне от портрета. Но на «Ребекку», так я назвала картину, внимание обращали все проходящие. И не только смотрели издали: подходили, обсуждали, некоторые негодовали, что это подделка под реализм, других удивляло несоответствие верха и низа картины: изображения лица Ребекки и ее юбки. Многим это не нравилось, я даже слышала высказывание, что это обычная ошибка начинающих. Но ведь смотрели – значит, в ней что-то есть. И это меня радовало.

А потом подошла дама, заявила, что у нее своя галерея, в которой собирает работы молодых художников. Предложила триста долларов. Мысленно я усмехнулась – триста долларов мне платит Флоренс за три дня работы. Сколько дней я работала над этой картиной, вернее, недель? Сколько денег заплатила за краски? Но смех смехом, а дама предлагает начинающему реальные деньги. Да еще и называет художником! Естественно, я согласилась не торгуясь. Мы продолжали что-то говорить, не помню что, так как краем глаза увидела подходящего Роберта. Конечно, где ж ему быть? Наверное, это его дама. Подошел, поздоровался. Я ответила коротко, так как одновременно говорила даме, что картина должна повисеть здесь еще два дня. Дама – я потом узнала, что ее зовут Роуз – сориентировалась, что мы знакомы с Робертом, и поручила ему забрать картину. На триста долларов выписала чек. Первый полученный мной чек за картину. А я подумала только, что придется встретиться с Робертом.

Роберту я позвонила только через день после того, как забрала картину из галереи. Долго не решалась, но дождалась, что Билл ушел в свой бар, и позвонила. Голос ни на минуту не дрогнул, когда я диктовала ему адрес. Он помолчал с минуту и сказал, что живет недалеко, зайдет ко мне через полчаса. Ребекке сообщила о визите, она тут же ринулась на своей коляске в спальню переодеваться. Конечно, я пошла за ней, помогла. Она пыталась расспросить, что за мужчина придет. Но я только ответила, что сама еле знакома с ним, просто он должен забрать картину. О продаже я сообщила Ребекке в первый же день выставки. Она очень радовалась за меня. В салоне помогла ей пересесть в кресло.

Когда Роберт пришел, Ребекка насела на него с вопросами. Конечно, для нее каждый новый человек – радость. Попробуйте годами сидеть в своей квартире, лишь временами выбираясь на улицу… Думаю, что Роберт – даже в мыслях не решаюсь назвать его Робби, как те две его дамы, – недоумевал, но держался спокойно. Забрал упакованную картину. Пожелал Ребекке крепкого здоровья и успехов внучке, то есть, вероятно, имел в виду меня. Ребекка рассмеялась, что-то ответила. Не уверена, что он понял ее.

А после ухода Ребекка насела на меня:

– Какой славный молодой человек! Уважительный, не то что твой Билл, уходящий каждый вечер в бар. И выглядит прекрасно. Такой вполне может быть мужем хорошей девушке.

– Рива, о чем ты говоришь! Кому я нужна?

Ушла к себе в комнату, почему-то глаза мокрые. Вспомнила и первую, и вторую даму, по-хозяйски забирающих с собой Роберта. Конечно, наверняка богатые самоуверенные сучки. Куда мне с ними тягаться? И тут же обругала себя: «Что, мечтаешь о нем? Зачем он тебе нужен? В следующий раз увидишь его опять с новой дамой. У него их, наверное, пруд пруди. Да и увидишь ли еще раз?»