Фристайл. Сборник повестей
– Мне Ольга Сергеевна, наша директор, разрешила в её кабинете ночевать. – Ответила Марина, удивившись про себя этому вопросу. – Втихаря, чтобы никто не видел. Я поздно приходила, меня ночная нянечка впускала. Но Ольга Сергеевна в понедельник в отпуск уходит, так что теперь и не знаю…
В узких глазах начальницы впервые мелькнуло что-то человеческое.
– А Николай Найденов где ночует?
Марина вздохнула.
– Теперь не знаю. Его мальчишки ночью к себе в спальню впускали, на полу у них спал. Да потом сторож увидел, такой скандал был. Теперь где – не знаю. Может быть, в ночлежке, если там место есть.
– А вещи? Где ваши вещи?
Марина усмехнулась. Кивнула на рюкзак.
– Мои-то все здесь. А у Кольки из всех вещей – одна зубная щётка в кармане.
– Ладно, ступай. Завтра выходной. А в понедельник приём у меня с утра. Придёшь, скажешь, что решила. Если комната устроит, там и ночевать оставайся. С ремонтом тебе обслуживающая компания должна помочь, я позвоню, распоряжусь.
Марина, несколько озадаченная такой метаморфозой в настроении начальницы, протиснулась с рюкзаком через узкую дверь и, спохватившись, уже в коридоре произнесла.
– Спасибо…
Ответили ей или нет – она уже не слышала. Выскочив на улицу, она почти побежала по нужному адресу.
Он спокойно шёл домой обычным своим маршрутом, по знакомым улицам и через изученные дворы со своими тёмными закоулками и скверами, с обновлёнными недавно детскими площадками
– Батюшка, благословите!
Ещё не старая женщина преградила ему дорогу. Он давно знал эту прихожанку, где бы она ни встретила священника, везде подходила за благословением. Иногда отцу Михаилу казалось, что она также резво подскочила бы к нему за благословением и в продуктовом магазине.
– Я сегодня на литургии была, отец Михаил. – Лицо прихожанки излучало благоговение. – Мне так Ваша проповедь понравилась! Вы так проникновенно говорили, я даже прослезилась…
– «Хвалу и клевету приемли равнодушно»… – Привычно вздохнул про себя отец Михаил.
Вот этой женщине его проповедь понравилась, а кому-то другому совсем нет. Он прослужил немало лет, и каких только мнений о своих сослуживцах за эти годы ни слышал. Если батюшка начинает службу точно в назначенное время – зануда. Если с опозданием – не уважает верующих. Если проповедь длинная – болтун. Если короткая – не умеет говорить. Священник – не икона. Человек в храм приходит к Богу, а не к священнику.
Прихожанку он благословил, поблагодарил за добрые слова и решительно зашагал к своему дому.
Неожиданно отец Михаил вспомнил, какой сегодня день, и ему показалось, что он даже покраснел. Сегодня исполнилось восемнадцать лет, как повенчались они с матушкой Натальей. Венчались, понимая, что это на всю жизнь. Нынешние молодые женятся и даже венчаются, а про себя, он уверен, всегда оставляют в душе лазейку: ну, не получится, значит разбежимся… Зачем на всю жизнь загадывать, она вон какая большая. А священник женится один раз. Конечно, в первые годы тоже было не всё гладко. Оказалось, что оба они заядлые спорщики. И спорили до хрипоты, и ссорились порой, и по нескольку дней злились друг на друга, случалось и такое… Теперь они с улыбкой вспоминают те времена. Поняли со временем, что истины решаются не в спорах, истины решаются только тогда, когда муж и жена понимают друг друга и готовы уступить, согласиться и смириться с мнением супруга. И не только настоящим его другом стала Наташа, но и матушкой всего прихода, который он принял сразу после рукоположения. Именно она была организатором и руководителем воскресной школы при храме, ни одна благотворительная выставка, ни одно социальное служение не обходилось без её участия. Заочно Наташа закончила институт Культуры, вела драматическую студию в детском доме и на каждый православный праздник непременно подготавливала какую-нибудь небольшую сценку, а то и маленькое представление на Евангельский сюжет или по Житиям святых. Пятерых детей им Бог даровал, от храма Наташа несколько отошла, но все домашние проблемы приняла на свои плечи. Отец Михаил редко бывал дома, ей приходилось все вопросы по хозяйству решать самой. У него – служение в храме, многолюдные исповеди в праздники и в пост, требы, освящение квартир и домов, посещение детского дома, соборование и причащение больных и умирающих, к которым могли призвать и ночью… Часто приходилось и прорабом быть: то крыша в храме потекла, то фундамент дал трещину. Конечно, кроме него, настоятеля, в храме служили ещё два священника, совсем молодые, которым самим надо было помогать, наставлять, да и следить, чтобы ничего не упустили, ни в чём не ошиблись по неопытности. В заботах о пастве и храме просто не хватало времени и сил на семью, на собственных детей. Он хорошо понимал, как трудно его Наташе. Когда видел её усталые глаза, осунувшееся лицо ему становилось стыдно и бесконечно жаль свою подругу, но что он мог изменить? Частенько, слыша на исповеди слёзные жалобы прихожанок на мужей, с утра до ночи занятых на работе и запустивших свой дом, он думал о своей матушке. За восемнадцать лет он не слышал от неё ни одной жалобы, хотя понимал, догадывался, что и обиды, и тайные слёзы у неё тоже были. Даже когда сказал ей, что решил поступать в аспирантуру – только влажно блеснули её глаза, и Наташа отвернулась. А потом долгими ночами корпела вместе с ним над его докладами и статьями, редактируя их, выискивая всякие стилистические несуразности.
Но вот подросла старшая дочь Ксения, которой по весне отметили шестнадцатилетие, во всём стала помощницей. Унаследовала выдержанный, стойкий характер матери. Окончила весной музыкальную школу и решила после окончания православной гимназии поступать в Духовную семинарию, стать регентом. Сейчас – лето, и у Наташи «каникулы», как любили они шутить. Младший, двухлетний Фёдор отправлен к бабушке, матери отца Михаила, в Костромскую область. Сопровождать его вызвалась Ксения. Родители с радостью согласились: и бабушке подмога с малышом, да и сама отдохнёт, в речке покупается… Ну, а остальные трое, погодки – Николай, Анюта и Пётр сейчас в православном летнем лагере. Сегодня такая редкая возможность побыть вдвоём, поговорить, просто посидеть рядом в тишине родного дома.
Отец Михаил купил в цветочном павильоне красивые гладиолусы и, стараясь не повредить длинные стебли, осторожно нёс цветы чуть впереди себя. Он ловил на себе любопытные взгляды Ещё бы! Священник в рясе и с букетом гладиолусов! Словно учитель первого сентября.
Когда он проходил дворами к своему дому, дорогу ему преградил маленький ехидный старичок, который, если их пути пересекались, всегда находил причину остановить священника. Очевидно, он жил где-то неподалёку.
– Здравствуйте, батюшка.
– Здравствуйте.
Отец Михаил спокойно остановился и выжидающе посмотрел на старика. Тот ткнул в его букет жёлтым от курева пальцем.
– Гладиолусы?
– Да.
– Голландские?
– Возможно.
– А на присутствие трипсов проверили?
– На что? – Не понял священник.
– Трипсы – это вредители голландских гладиолусов. С этими цветами к нам в Россию их тоннами завозят.
– Нет, я не проверил цветы на присутствие этих трипсов… – ответил отец Михаил, пытаясь сбоку обойти назойливого старика, но тот был настроен решительно.
– Вот потому они у нас и плодятся, что никто не проверяет. А Вы знаете, что каждая самка этого жука, он такого коричневого цвета, его сразу признать можно, откладывает двадцать яиц? А за сезон вырастает аж пять, а то и шесть поколений!
– Очень интересно… – Отец Михаил не обладал бесконечным терпением, и чувствовал, что оно подходит к концу. Он хорошо знал этот свой грех и, боясь сорваться, аккуратно прервал бессмысленную дискуссию. – Вот что друг мой… Вы храм наш знаете?
– Знаю, конечно.
– Я завтра раннюю литургию служу. Вот и приходите. Исповедуйтесь, причаститесь, а после службы мы подробно и поговорим об этих… как их…
– Трипсах.
– Вот, вот…
– Ну, нет, батюшка. В церковь Вашу я не пойду. Не моё это.
– Воля Ваша. А сейчас Вы меня простите. Спешу я.
К ним подскочила какая-то женщина.
– И чего привязался, старый осёл! Дай человеку пройти!
Старик что-то недовольно забубнил, а священник торопливо зашагал к своему дому.
Уже подходя к своей парадной, он вдруг вспомнил, как поздней осенью вечером они с матушкой Натальей спешили домой после Всенощной. И этот самый старичок вынырнул откуда-то из темноты и преградил им дорогу. Он был явно навеселе, и потому вёл себя особенно вальяжно. Свой знакомый жёлтый палец он поднёс почти к самому лицу священника и, подмигнув, произнёс:
– А Вам, батюшка, с женщинами – ни-ни!
Это было так неожиданно и так смешно, что Наташа не выдержала и прыснула. Отец Михаил тоже не сдержал улыбки, прижал к себе локоть жены, и увлёк её прочь от навязчивого старика.
Летний день, конечно, долог, но приближение вечера чувствовалось. Внутрь детской площадки, втиснутой среди пятиэтажек, солнце уже не попадало, хотя малышей здесь было ещё много. Скрипели старые качели, в песочнице было оживлённо, пронзительный детский плач смешивался с чьим-то заливистым смехом. Здесь же, не обращая внимания на сновавших между горкой и качелями малышей, несколько мальчишек постарше играли в футбол, перемежая со сквернословием смачные плевки. Марина, проходя между ними, ловко отбила подкатившийся под ноги мяч и влепила звонкую оплеуху пацану, выразившему своё недовольство откровенным матом. Тот даже опешил от неожиданности.
– Ты чего, ненормальная. что ли?
– Не фиг материться! Дети кругом!
. Марина, не оглядываясь, проследовала к своему подъезду. Лестница была на удивление чистой. Стены, конечно, облупились, вдоль и поперёк на них пестрели чьи-то разноцветные автографы от признания в любви до откровенных ругательств. Марина поднялась на третий этаж и замерла возле нужной двери. Дверь была старой. Облезлой. На фоне соседних по площадке дверей, металлических, аккуратных и даже красивых, она выглядела весьма непритязательно. Звонок был вырван из стены и висел на тонком проводке. Марина всё-таки нажала старую кнопку и прислушалась.
– К ним стучать надо, звонок не работает… – Услышала Марина позади себя чей-то голос и оглянулась.
По лестнице, приветливо улыбаясь, лёгкими шагами поднимался священник средних лет с букетом пышных гладиолусов в руках. Марина не в первый раз в жизни видела священника. Над детским домом, в котором она выросла, шествовали прихожане ближайшего храма, и священники появлялись часто. Особенно на праздники, светские и церковные. Этих гостей детдомовцы всегда любили: они приносили подарки, иногда давали какие-то немудреные концерты. А самое главное, скрашивали монотонное существование закрытого детского учреждения. Изредка священники крестили совсем маленьких детишек, только что принятых в детский дом. Быть участниками этого священного действия стремились все, кто был в это время на месте – и дети, и взрослые, включая работников кухни и дворника. Ничего удивительного для Марины в этом не было. Но встретить священнослужителя здесь, на лестничной площадке она никак не ожидала. Взглянув на него ещё раз, она успокоилась, признав в нём настоятеля городского храма отца Михаила, знакомого ей с малолетства. Нечленораздельно буркнув ему «здрасьте», Марина постучала в ободранную дверь осторожно, словно извиняясь.
Батюшка не сдержал улыбки.
– Тебе к Валентине надо?
– У меня смотровая на свободную комнату.
Священник окинул Марину неопределённым взглядом, подошёл и неожиданно сильно забарабанил крепким кулаком в ободранную дверь.
– Валентина! Открывай! Гости к тебе!
За дверью послышалось какое-то движение, лязгнула задвижка и перекошенная дверь, тяжело цепляясь за пол, отворилась, явив миру опухшее лицо сильно пьющей женщины с остатками синяка под глазом, переливающимися всеми цветами радуги.
–Здравствуйте, отец Михаил, – Нисколько не удивившись, и не заметив цветов в его руках, поздоровалась она. – Что стряслось? – Она без особого любопытства посмотрела на Марину.
– К вам девушка со смотровой. Достучаться не могла.
– Ну, дождались… – С неопределённой интонацией произнесла Валентина.
Марина беспомощно оглянулась на священника. Взгляд у девушки был такой испуганный и растерянный, и выражал такую мольбу, что отец Михаил вошёл вслед за ней в прихожую.
Стойкий пивной запах, смешанный с табаком ударил в нос. Из тесной прихожей был виден кухонный стол с остатками многодневного пиршества и грязное окно с закопченной тюлевой занавеской. Все дверные проёмы квартиры зияли пустотой, вечерний сумрак выползал из комнат, скрывая их содержимое. Одна-единственная, по-видимому, кухонная дверь, старая, облезлая, с оторванной металлической ручкой, болтавшейся на одном гвозде, сиротливо прижималась к стене прихожей, делая её узкое пространство ещё более тесным.
– Вы что, так без дверей и живёте? – Удивился отец Михаил.
Валентина пожала плечами.
– А на что они нам? Замки всё время ломаются. Мы Ваське из двенадцатой квартиры давным-давно их сбагрили. Не за так, конечно… – И Валентина многозначительно подмигнула Марине.
– Как же девушка жить тут с вами будет… без дверей?
– Ну, девушка захочет поставить – её право. Никто возражать не будет. Твоя комната – там. – Указала Валентина на ближайший проём.
Марина переступила порог и звонко присвистнула. Опять растерянно и беспомощно оглянулась на отца Михаила. Комната была захламлена, повсюду валялись какие-то коробки и пластиковые бутылки из-под пива. В углу стоял маленький диванчик, на котором лежало скомканное лоскутное одеяло. Здесь явно кто-то жил.
– У тебя здесь кто-то квартирует? – Спросил священник у хозяйки квартиры, которая без особого любопытства заглядывала в комнату из прихожей.
– Так брательник Николая, мужа моего… Он очередную зарплату пропил, его жена выгнала, вот он к нам и пришёл. А мы что – не люди, что ли?
Отец Михаил покачал головой.
– Придётся тебе просить другую смотровую, девушка. Здесь ты жить не сможешь.
– Не дадут больше. Это последняя… – Обречённо произнесла Марина. Ей впервые стало по-настоящему страшно.
– Ты где живёшь- то?
– Нигде, – пожала она плечами.
– Как это?
– Я детдомовская.
– То-то мне твоё лицо знакомым показалось. Вспомнил теперь. Тебе даже ночевать негде?
Марина обречённо кивнула.
– Негде. Третья смотровая – и всё мимо. Пролёт фанеры над Парижем…
И сокрушённо присвистнула.
Отец Михаил, размышляя, снова внимательно посмотрел на Марину. Что же делать с этим взъерошенным, испуганным цыплёнком? Не бросать же её здесь на произвол судьбы!
– Тебя как зовут-то?
– Марина, – она сама не узнала своего голоса, такой он вдруг стал сиплый.
– Ну, вот что, Марина. Здесь не место твои дела обсуждать. К нам сейчас пойдём. Мы живём на пятом этаже. Матушка моя дома сейчас. Ты её должна знать, она в детском доме частенько бывает. Ну, и поговорим. Расскажешь нам про свои дела. Пошли.
Отец Михаил открыл своим ключом дверь квартиры и хотел было пропустить неожиданную гостью вперёд, но Марина вдруг попятилась.
– Я не могу к вам… Я так одета…
– Ничего страшного. Пошли, пошли. Переоденешься у нас. У тебя ведь есть, что надеть?
Из кухни вышла улыбающаяся хозяйка дома.
– Это Марина… – Отец Михаил передал жене букет цветов, поцеловал её.
Она благодарно и понимающе улыбнулась.
– Неужто вспомнил? Надо же…
– А это – жена моя Наталья. Наталья Владимировна.
Марина сразу её узнала.
– Проходите, проходите… Не стесняйтесь. Мы с Вами знакомы, кажется? В храме встречались?
– Я из детского дома. Выпускница…
– Вот оно что… – Наталья Владимировна окинула её быстрым взглядом. – Но ты ведь у меня не занималась? – Она сразу перешла на «ты», как со старой знакомой.
– Не-а… Я спортом больше – лыжами там… Лёгкой атлетикой. Но все ваши представления всегда смотрела. Мне нравилось.
– Вот и славно. Сейчас ужинать будем, я сегодня в честь нашего семейного праздника кое-что вкусненькое приготовила.
И она опять ласково посмотрела на мужа.
Он благодарно поцеловал её в лоб и, извинившись, удалился к себе.
Марина прошла вслед за хозяйкой в свободную столовую, в которой не было ничего лишнего: большой обеденный стол, стулья, простой диван, настенный телевизор, детские акварели на стенах. Необычной, непривычной была только большая икона Богородицы с лампадой, висевшая, как положено, в переднем углу.
– Матушка Наталья, мне надо переодеться… – Умирая от неловкости, взмолилась Марина. – У меня есть во что.
– Проходи в эту комнату. У нас здесь девочки живут. А мальчишки напротив. Места много, – перехватила её вопросительный взгляд матушка, – две квартиры соединили, дали нам, как многодетным. У нас пятеро ребятишек, и для детей, и для нас места хватает.
Марина присвистнула.
– Вот это да! Пятеро!
Матушка словно не услышала её свиста.
– Ты переодевайся, не смущайся. У нас всё просто. Там на комоде зеркало есть и расчёска лежит. Сейчас ужинать будем. Я пока духовку включу, разогрею жаркое. Полдня возилась…
Матушка ушла. Слышно было, как отец Михаил плескался в ванной. Марина быстро переоделась: стащила тесные джинсы, и надела нарядную летнюю юбку, длинную, с кружевами по подолу. Подходящей блузки в её гардеробе не было, пришлось натянуть тонкую футболку с какой-то длинной английской надписью на груди. Теперь она чувствовала себя значительно удобнее и успокоилась.
Про себя удивилась – надо же! Ни одного вопроса – зачем пришла, откуда взялась? Видимо, неожиданные, незваные гости были в этом доме обычным делом.
В столовую вошёл отец Михаил, в светлом домашнем подряснике, такой необычный отец многодетного семейства, улыбнулся Марине. Сел на диван рядом с ней. Матушка вернулась с большой гладкой стеклянной вазой, поставив в неё гладиолусы, пояснила Марине, благодарно улыбнувшись мужу.
– Слава Богу, не забыл в хлопотах-то… У нас сегодня день венчания, восемнадцать лет прошло.
– Тяжело, наверно, с детьми? – Понимающе покачала головой Марина.
– Конечно. Тяжело. – Просто ответила матушка. – Особенно в первые годы было трудно. Дети маленькие, бытовых проблем – куча, мы ведь долго в съёмной квартире жили. Муж служит, а я всё время одна. Наши дети видят своего папу реже, чем прихожане храма своего настоятеля. Теперь старшие дочки подросли, слава Богу, помощницами стали. Мне сейчас намного легче. Вот и в детском доме успеваю драматическую студию вести.
Матушка поправила тяжёлую русую косу, уложенную вокруг головы, привычным движением проверила все ли шпильки на месте, и села напротив, положив на колени руки с коротко остриженными ногтями.
– Ну, вот. Пока ужин разогревается, поведай-ка нам свою историю. – Отец Михаил повернулся к Марине и приготовился слушать.
– Чё говорить-то… – Только и вздохнула она. – И рассказывать-то нечего. С третьей смотровой пришла и опять…
– Пролёт фанеры над Парижем? – Улыбнулся отец Михаил.
Марина не обиделась.
– Вот именно. То чердак, то подвал, а вот теперь в компанию алкоголиков определили…
– Ей дали смотровую на комнату в квартире Валентины. – Пояснил отец Михаил жене.
– Я с этой Валентиной в одном классе училась, – вздохнула матушка. – А потом вот Бог сподобил в одном доме поселиться. Такая отличная девчонка была – загляденье! Добрая, услужливая. Её все любили. А вот вышла замуж за этого алкоголика, он её и сломал. Жаль её очень, так жаль…
– У тебя завтра как со временем? – спросил отец Михаил, обращаясь к жене
– А что ты хотел?
– Я думаю, мы вот что сделаем… Завтра после литургии я должен пойти причастить Елену Ивановну. Думаю, Марину с собой взять. Сможешь с нами?
– Смогу, конечно. – Наташе не надо было ничего объяснять. Она понимала всё сразу без лишних слов. – Мы вместе с ней и на литургию пойдём… Согласна?
Марина растерянно пожала плечами.
– Если нужно…
Отец Михаил улыбнулся.
– Нужно, конечно. Это всем нужно. Ты в последний раз когда причащалась?
– Да я не помню… – Пожала плечами Марина. – Вроде бы ещё перед экзаменами.
– Вот видишь. Жизнь у тебя совсем новая началась, проблем много, а ты в храм не ходишь, помощи не просишь. У кого тебе ещё помощи просить, как не у Господа нашего Иисуса Христа? Вот помолишься, причастишься и пойдём к Елене Ивановне.
И пояснил.
– Есть у нас одна прихожанка, ей за девяносто лет уже. Одинокая, как перст. Живёт в том большом доме, что напротив храма, в двухкомнатной квартире. Человек не слишком приветливый, можно сказать, тяжёлый. И по возрасту, и по характеру. Из дому по немощи своей давно не выходит, я как духовник, её на дому и соборую, и причащаю. Прихожанки часто навещают. Наталья Владимировна с нашей старшей дочерью Ксенией к ней захаживает, помогает по дому. Социальных работников Елена Ивановна всех разогнала, да и на помощниц из нашего прихода фыркает, угодить ей трудно. Но нуждается в постоянной помощи, оставаться одна никак не может. Коли найдёшь к ней подход, пообещаешь всю домашнюю работу выполнять, ухаживать за ней, может, и согласится тебя приютить. Но придётся терпеть все её капризы и причуды, сразу предупреждаю, тебе нелегко придётся.
– Я мало, что умею… В детском доме нас домашним делами не слишком загружали.
– Научишься. Было бы желание. А самое главное – терпение, терпение, терпение… Это, милая девушка, одна из самых основных христианских добродетелей. Елена Ивановна, между прочим, бывшая балерина. И очень хорошая балерина. Во время войны была в ногу ранена, больше танцевать не смогла. Но не сдалась. Выучилась на библиотекаря. Долго заведующей нашей городской библиотекой была. Я ещё мальчишкой у неё книжки брал. Судьба у неё – не позавидуешь. Но если поладите, у неё многому научиться можно. Не только на кухне управляться.
– А если она не захочет меня принять?
– А мы постараемся её убедить, – улыбнулась матушка.
– Я ведь не ваша прихожанка…
– Это не имеет значения. А ты вообще-то крещённая?
– Наверно…
– Почему «наверно»?
– Меня нашли с крестиком на шее.
Тонкая футболка скрывала маленький серебряный крестик на новой блестящей цепочке.
– Вот с ним. – Она показала его священнику. – Вы ведь это знаете: у нас в детдоме всех найдёнышей крестят. А меня не крестили. Из-за крестика. Цепочка несколько раз рвалась, потом я её вообще потеряла, но крестик был всегда при мне. А эту цепочку наша заведующая Ольга Сергеевна мне на выпуск подарила.
– Сколько тебе лет было, когда тебя нашли?
– Лет пять-шесть, наверно.
– Ну, это уже возраст… Ты кое-что могла о себе рассказать.
– Не-а. Меня в какой-то далёкой стране, в Таиланде, кажется, на берегу океана нашли. После цунами. Говорили, волны меня вынесли вместе с какой-то хижиной. Я за её дверь зацепилась. Пальцы так судорогой свело, что еле разжали. Я тогда с перепугу дар речи потеряла, только мычала, ни имени, ни фамилии… Как уж местные поняли, что я русская – не знаю. В Россию отправили через консульство. Это мне Ольга Сергеевна недавно рассказала. Перед выпускным вечером. Она запросы несколько раз посылала по разным инстанциям. Никого не нашли. Утонули, наверно, мои родители. А я ещё несколько лет нормально не разговаривала. Меня даже хотели в специнтернат направить. Потом постепенно всё выровнялось. Я ведь даже своего настоящего имени не знаю. Мариной меня в детдоме назвали, потому что на берегу моря нашли.
.
Марине постелили в девичьей детской. От матушки Натальи веяло таким покоем, уверенностью и добродушием, что и Марине рядом с ней стало как-то покойно и тепло. Это был первый семейный дом, в котором она оказалась после долгой детдомовской жизни и последних скитаний. Дом, где её приютили, согрели и обещали помочь. И будущее уже не казалось ей таким беспросветно-неопределённым. Едва она прикоснулась к подушке, как словно поплыла куда-то и через минуту отключилась совсем.
В квартире было светло и тихо, на улице под окном звонко чирикали воробьи. Солнце стояло где-то высоко над маленьким балконом, и только его лучи, отражённые от стёкол соседних домов, радужным веером рассыпались по старому истёртому паласу. В её доме всё было старое: и потрескавшаяся полированная мебель, и скрипучая, постанывающая под её хлипким телом кровать с прикроватной тумбочкой в комплекте. И давно немытая стеклянная люстра. И, стоявший в гостиной за потускневшими дверцами серванта, подаренный ей сослуживцами на очень давний юбилей, чайный сервиз. А ещё старыми и даже старинными были книги. Простой длинный стеллаж, тянувшийся вдоль стены столовой, был заставлен книгами, стоявшими на полках в два ряда, а то и сложенными стопкой друг на друга. Её любимые книги, которые скрашивали теперь её одиночество. Только шторы в её доме были совсем новыми. На их покупке настояла матушка Наталья. Они долго выбирали по каталогу плотность и расцветку ткани, и, наконец, Старуха выбрала ту, которая была ей по душе. Шторы были болотного цвета с красивой серой полосой. Старый пожелтевший тюль тоже пришлось заменить. Она не сразу привыкла к этим переменам, но теперь они ей даже нравились.