обрастает по-новой ветвями…
* * *
Жги огнём, на кусочки режь —
не забуду раскладку ту:
лётного поля бетонную плешь,
тушу тюленью Ту.
Снег тебе серебрил висок,
ты стояла, дрожа слегка —
тоненький вьющийся стебелёк
сорванного цветка.
Ветер позёмку в лицо кидал,
слабый гасил дымок,
а я улетал в навсегда, в никуда,
и было мне невдомёк,
что если б я слышал твои слова,
чувствовал бег беды,
я бы тогда билет разорвал
и не исчез, как дым.
Я бы не выбрал сырой замес
серых и пресных дней,
чтобы остаться в этой зиме
снегом беды моей.
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО ИЗ 1937 ГОДА
Струйки дождя из небесного вымени…
Хоть бы они, гомоня,
мне помогли у Всевышнего вымолить
лёгкую смерть для меня.
Так нагрешил я, что пахнет и вышкою,
как ни крути, ни порхай,
и поведёт, в исполнительстве вышколен,
к плахе меня вертухай.
Но не грусти, дождь окно твоё вымоет
и заплутает в плюще…
Здравствуй, далёкая! Здравствуй, любимая!
Я это – в мокром плаще.
Вспомнишь меня лишь когда-то при случае,
одолевает ли грусть?
Ждёшь ли по-прежнему? Веришь ли в лучшее —
в то, что когда-то вернусь?
Я не вернусь, ничего тут нет странного,
я не вернусь вообще.
Это – не я. Видишь ты только странника,
странника в мокром плаще.
Тот, кем был я, стал лишь рожью озимою,
в эти подснежные дни…
Здравствуй, далёкая, здравствуй, любимая!
Коль что не так, извини.
* * *
Минут убегающих шорох —
так ветер листает тетрадь, —
