словно платья влажная ткань.
И дневник в моём школьном ранце,
в дневнике я том не пойму,
почему не могу пробраться
к сердцу гордому твоему.
Пасмурь муторная в округе,
влажный сумрак лесных утроб,
горечь первой моей разлуки,
прожигающей всё нутро.
И надежде опять не сбыться,
да, наверно, и ты не ждёшь,
что не может она забыться,
как тот хилый весенний дождь.
* * *
Обдуваемый ветром июня,
я стоял, незнакомый с тоской,
бесконечно счастливый и юный
и беспечный, как ветер морской.
Плыли тучи над берегом плоским,
запоздалый закат оттеня,
и девчонка в костюме матросском
неумело ласкала меня.
И глядела, как быстрою рысью
волны мчат на дощатый настил.
И грустила со мной бескорыстно,
если я ненароком грустил.
И не знал я, что гулкие грозы
жизни выпятят горькое дно,
и не сбудутся вовсе прогнозы,
что сулили блаженство одно.
Фейерверком тонуло светило,
в воду блёстки роняя огня,
чтобы помнить мне это хватило
до последнего самого дня.
* * *
Всё в жизни было не мило,
был я, как на фронте, ранен:
тоска меня прищемила,
как будто палец дверями.
Прогноз на поправку зыбкий,
но, к счастью, мне просияла
припрятанная улыбка
забытого карнавала.
Деревья усыпал иней,
и было так мало света…
Снегурочкой в шубке синей,
мне встретилось чудо это.
Оно меня вдаль уносит,
туда, где печалей мало.
Сиянием лунной ночи
