деталями какими-то другими.
Прости великодушно, если это
поможет в чьей-то памяти остаться
любимой неизвестного поэта,
которому всего-то лишь семнадцать.
И он наивен. Он – совсем ребёнок,
как первогодок в армии, салага.
И в сердце столько у него пробоин,
что даже меньше было у «Варяга».
…теперь уже тепла не будет и в помине…
* * *
Какой я всё же был болван —
не рассчитал орбит,
где размещаются слова
надежды и любви!
Другими их не заменить —
те лишь сплошной обман,
другие могут заманить
в какой-нибудь капкан.
Я говорил слова не те —
как будто бред сливал,
и повисали в пустоте
те нищие слова.
И я ушёл. И ты ушла —
попутал нас лешак.
Но те слова, как серый шлак,
на дне души лежат.
* * *
То были дни, когда с тобой мы жили вместе,
когда я покупал в комке аперитив,
и расцветал пион в бутылке из-под пепси,
доверчивый, как мы, к тому, что впереди.
Теперь уже тепла не будет и в помине,
а без него наш мир мгновенно опустел,
и отблески тех дней души не опалили,
концовка тут одна – остывшая постель.
Увы, ценить тепло мы просто не умели,
не разглядели явь сквозь призрачную муть.
Нам трудно было жить, свой резвый пыл умерив,
теперь безумно жаль всего, что не вернуть.
Торопятся часы. Уже осталось мало,
и я как будто сник, и к худшему готов,
но хочется опять того самообмана,
той мягкой теплоты оранжевых тонов.
* * *
Ты печали свои не смакуй,
отгони дней усталый табун.
Я помочь всё равно не смогу
вспомнить всё. Не нарушу табу.
Вечер был по-февральски уныл,
