– Ближе посмотри.
– ЧТО БЛЯТЬ?..
Он оглянулся. Никого вокруг не было. Спрятаться от малолетних дебилов было негде.
– Ну?! – спросили мы.
– Вам что, заняться больше нечем? Ерунду какую-то спрашиваете, – наконец сказал батька что-то внятное.
– Нам интересно.
Отец тяжело вздохнул, снял с головы шапку, вытер ей лицо и надел обратно.
– Это не презерватив, – взяв в руки неведомую херовину, сказал он. – Вы, вообще, где таких слов набрались?
– В райцентре, – ответил Колька. – Если это не презерватив, тогда что?
Он вздохнул, покачал головой и вернул предмет Николаю.
– Это, ребята, соска для телят.
– Мдя?.. – вздохнули мы разочаровано и переглянулись. – А как тогда выглядит презерватив?
Батька снова огляделся. Никого не было.
– Я вам скажу, как выглядит презерватив, а точнее, гандон. Это тот человек, который продал мне бензопилу, которая не заводится! Идите играйте в другом месте, балбесы! Хернёй какой-то интересуетесь.
Мы ничего не поняли.
Проблема контрацепции оставалась открытой.
Интеллигентная завязка
«Я в телогрейке у печурки,
запив чайком печаль-тоску,
кидаю в топку по три чурки,
и жду каникул по звонку…»
– Хм… – я начал грызть колпачок ручки, размышляя над продолжением. В школе все увлекаются шансоном, а за модой надо следить. Пока что получалось не очень. Начало, как обычно, мне удалось придумать сразу, а вот дальше мысли расплывались. Здесь важно найти первую строчку следующей строфы, сюжет… а там ямбы и хореи сами откинутся на вольный лист.
Итак, дальше надо что-то жалостливое про матушку…
Дверь в комнату неожиданно открылась и зашёл батяня.
– Чё делаешь? – спросил он.
– Да так… – пожал я плечами.
– Зачем новую фуфайку надел? – озадаченно нахмурился он.
– Тут холодно.
– Летняя комната для того и предназначена, чтобы в ней летом находиться, а не осенью, – пояснил батяня. – Снимай фуфайку и повесь обратно в кладовку.
– Я тут стих пишу про осень и свою нелёгкую судьбу шестиклассника, – заявил я. – Надо прочувствовать, так сказать, прохладу и свежесть осеннего очарования.
Батяня округлил глаза, которые от чего-то подозрительно засверкали.
– Вот кстати завтра и прочувствуешь всю необходимую ПРОХЛАДУ и СВЕЖЕСТЬ, – загадочно сообщил он.
Это могло означать только одно – скоро в нашей семье в очередной раз начнут использовать бесплатный каторжный детский труд одного малолетнего поэта.
– Это в смысле?.. – я закрыл тетрадь и отложил ручку.
Батяня выдержал театральную паузу, а потом торжественно и очень радостно выдал:
– Снопы будем вязать!
Я обречённо стянул ушанку с головы и сжал в ладонях.
– Это как же… Какие ещё снопы?..
– Льняные, – сказал батяня. – Короче, завтра в школу не идёшь. В поле поедем работать.
В комнату зашла мама.
– Идите кушать.
– Я не хочу… – растерянно сказал я.
– Правильно! – радостно заявил батяня. – Вон дармоедов из тёпленьких мест! Кто не работает, тот не ест!
И ушёл, напевая «Нам песня и строить, и жить помогает…».
– А ты зачем новую фуфайку напялил? – тоже довольно озадаченно поинтересовалась мама, словно забыла зачем пришла.
Я же висел от батькиных новостей в мысленном вакууме, и фуфайка в этой ситуации казалась совершенно незначительной мелочью.
– Стих пишу про осень… – не думая, ответил я маме, пытаясь представить, как я, последний сельский интеллигент, поэт и художник, корячусь при вязке льняных снопов в каких-то влажных и тоскливых полях.
– Сними и повесь в кладовку, – пригрозила мама. – И бегом за стол.
– Хорошо.
Мама тоже ушла, не напевая никакой песни.
