Больше он ничего не сказал, но я и сама догадалась, кому служил и кого предал Хьюберт. Да, ему следовало опасаться мести, если он приложил руку к поимке жены лорда Шервуда. Только почему он испытывает такой страх и перед ратниками Гая? Впрочем, ведь Джеффри уже объяснил мне, что предателей не жалуют нигде. Он согласился со мной, когда я рассуждала о несправедливости страданий, причиняемых женщинам войнами, которые ведут мужчины, возможно, и наши ратники считали так же, как их командир.
Исповедь Гая была очень долгой, и я едва держалась на ногах, когда священник наконец-то вышел к нам. Я бросилась к нему и, схватив за руку, спросила:
– Как он, святой отец? Ему лучше?
– Несомненно, дочь моя, ведь его душа получила искомое облегчение, – с тяжелым вздохом ответил священник, и я заметила в его добрых глазах влажный блеск. – Телесное же самочувствие мне облегчать не дано. Я вижу, вы добрая и чистая женщина, горячо любите супруга. Молитесь о его душе, дочь моя, неустанно молитесь!
Он говорил так, словно на исповеди ему открылась целая бездна неких ужасных злодеяний, совершенных моим мужем, во что я никак не могла поверить. Еще раз вздохнув, он погладил меня по руке и кивнул Джеффри в знак того, что готов уйти и продолжить свой путь, прерванный теми, кто призвал его в наш замок.
– Разве вы не останетесь до утра? – спросила я. – Ведь до рассвета еще далеко!
– Я не боюсь ночных дорог, – ответил священник. – Моя вера – самая надежная защита от всех опасностей, которые подстерегают путников.
Джеффри при этих словах странно усмехнулся и ушел вместе с ним. Я вернулась к постели Гая и, стараясь не шуметь, села на табурет у изголовья. Гай был очень бледен, его губы запеклись, и я смочила их влажной салфеткой. Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня:
– Беа? Зачем ты здесь? Ступай спать!
– Позволь мне остаться возле тебя! – попросила я, взяв в ладони его неподвижную руку.
– Ну как знаешь, – шелестом слетело с его губ, и он снова впал в забытье.
****
Следующий день омрачился печальным происшествием: вечером нашли Хьюберта мертвым, с петлей на шее. Сам ли он наложил на себя руки или кто-то убил его, я не узнала и не стала доискиваться, поскольку Гай оставался в беспамятстве и все мои мысли и чаяния были полны им одним. Слуги и ратники отнеслись к смерти Хьюберта с полнейшим равнодушием, а Джеффри приказал его даже не похоронить, а зарыть за кладбищенской оградой без поминальной мессы. Но Гая это событие заинтересовало, когда он пришел в себя. Усилия лекарей или отпущение грехов, а может быть, все вместе принесло благо, и Гай начал оправляться от раны. Узнав о смерти Хьюберта, он призвал к себе Джеффри и обстоятельно расспросил, как именно тот погиб. Оказалось, что Хьюберта не просто нашли в замке: у ворот стояла лошадь, к которой было привязано его тело.
– Как он оказался за стенами замка?
– Я отправил его в числе ратников, сопровождавших до Ноттингемской дороги священника, который вас исповедовал. Вернулись все, кроме Хьюберта, и никто не смог объяснить, куда он подевался.
– И ты не послал на поиски?
– Нет, милорд.
– Почему?
– Я примерно представлял себе, что с ним могло случиться, и не хотел потерять в его поисках ратников, зная, с кем им придется столкнуться.
Гай долго молчал, обдумывая ответ Джеффри, после чего небрежно махнул рукой:
– Ладно! Хьюберт все равно свое отслужил. Его стараниями лорд Шервуда хотя бы лишился сына, так пусть потешится местью тому, кто предал его.
****
К моей несказанной радости здоровье Гая неуклонно улучшалось. Как это ни странно звучит, но время, которое я проводила возле его постели, было для меня счастливым. Подолгу, как никогда прежде, я находилась с Гаем вдвоем. Раньше он был вечно занят, а раненый принадлежал мне одной. Его обществом мне приходилось делиться только с лекарями и Джеффри, но присутствие лекарей было необходимым, вели они себя с предельным тактом, и я их почти не замечала. Джеффри тоже особенно не докучал, навещая Гая каждое утро, докладывая ему о делах в замке и новостях Ноттингемшира, после чего уходил до следующего утра. Я поила Гая лекарствами, помогала слугам переодевать его и перестилать постель, занимала чтением и видела в его глазах благодарность за мою заботу.
По мере того как он выздоравливал, я вновь занялась делами по хозяйству. В один из вечеров, обсуждая с поваром блюда на завтра, я заметила стоящий на оконном выступе длинный и узкий деревянный ящик, в котором густо росли зеленые стебли. Сорвав несколько листиков, я растерла их в пальцах и почувствовала очень приятный запах.
– Что это?
– Имбирь, миледи. Когда его корешки выбрасывают почки, я их отщипываю и высаживаю в землю, чтобы вырастить новые корни, – охотно ответил повар.
Я приказала ему срезать для меня пучок стеблей. Запах мне так понравился, что я захотела поместить стебли в своей спальне как цветы. По пути к себе я зашла в покои мужа и спросила у лекаря о самочувствии Гая.
– Лучше, миледи, – ответил он, – много лучше! Я дал ему макового настоя, перед тем как промыть рану, и сейчас он спит. Желаете взглянуть на него?
Кивнув, я прошла в спальню и присела на кровать рядом с Гаем. Положив зеленые стебли на кресло, я осторожно, чтобы не разбудить мужа, провела ладонью по его щеке. Неожиданно он накрыл мою ладонь своей и, не открывая глаз, прижал мою руку к губам.
– Ты! – чуть слышно прошептал он. – Ты пришла ко мне!
В его голосе было столько нежности и благоговения, что я потеряла дар речи от удивления. Никогда прежде он так не говорил со мной. Не успела я сказать хотя бы слово в ответ, как он подвинулся и потянул меня за руку.
– Ляг, пожалуйста! Приляг возле меня! Я истосковался по тебе, и вдруг ты сама пришла!
Удивившись еще сильнее, я сделала так, как он просил, и Гай крепко обнял меня, стал целовать – сначала очень нежно, едва дотрагиваясь губами до моего лица и губ, потом все жарче и требовательнее. Его ладонь скользнула по моей груди, и он с досадой прошептал:
– Платье! Зачем оно? Ты могла бы снять с себя одежду? Всю!
Высвободившись, я разделась, вновь легла рядом с ним, и он заключил меня в объятия. Последнее, о чем я подумала: что скажет лекарь? Вдруг Гаю потом станет хуже? А больше я не думала ни о чем, попросту не могла думать. Гай целовал меня так, как никогда раньше не целовал. Он вообще был сам на себя не похож: зарывался руками в мои волосы, осыпал поцелуями и называл меня милой и самой любимой.
– Какая у тебя шелковистая кожа! – задыхаясь, шептал он, не переставая целовать меня. – И этот твой запах – я обожаю его! Как давно я мечтал о тебе, мечтал, чтобы мы были вместе так, как сейчас!
Осмелившись после этих слов, я ответила на очередной поцелуй, и Гай, вместо того чтобы сделать мне обычный выговор, впился в мои губы так, что я едва могла дышать. Все было так необычно и так восхитительно! Презрев все правила благонравия на супружеском ложе, Гай безмолвно желал, чтобы и я их отринула. Когда мы с ним соединились, я невольно подалась навстречу ему, а Гай, неизменно требовавший от меня полной неподвижности, даже застонал от удовольствия и подхватил меня рукой под спину, заставляя и дальше отвечать рывкам его тела. Он сам – сам! – попросил меня не только обнять его, но и обвить ногами. Все было невыразимо прекрасно, и я мечтала: пусть наша близость длится вечно! Впервые за месяцы супружества я познала такое блаженство, что не смогла удержаться от громкого крика, который вместо негодования привел Гая в восторг. Посмотрев на меня глазами, затуманенными маковым настоем, он тихо сказал:
– Ты кричала, и не от боли. Значит, тебе было хорошо со мной?
– Так хорошо, что я не могу выразить словами! – призналась я от всего сердца.
По его губам пробежала неожиданно очень печальная улыбка, и он с горечью спросил:
– Тогда почему ты предпочла его? Чем он лучше меня?
Я даже испугалась, приняв эти слова за обвинение в измене:
– О чем ты сейчас говоришь, Гай? Я и помыслить не могу ни о ком, кроме тебя!
Его глаза чуть прищурились, впившись в меня так, что мне стало не по себе:
– А как же Рочестер? Роберт Рочестер?
– Кто это? Я даже имени такого не знаю! – окончательно впав в смятение, я с нежным укором напомнила: – Гай, когда ты взял меня в жены, я взошла на твое ложе невинной девицей. В чем ты меня сейчас заподозрил? Я люблю тебя одного, каждой частичкой своей души! Может быть, тебе приснился дурной сон?
По мере того как я говорила, его глаза теплели, лицо оттаивало. Улыбнувшись, Гай привлек меня к себе и зарылся лицом в мои волосы:
– Да, любимая, ты права! Это было дурным наваждением. Прости! Как же отрадно слышать твои слова о любви! Скажи еще, скажи!..
Он вновь принялся целовать меня, и я растаяла в его объятиях. Он прикасался ко мне с таким благоговейным трепетом, что на мои глаза наворачивались слезы. Гай так исполнял супружеские обязанности, словно одновременно возносил молитвы в мою честь. Описать это словами попросту невозможно…
Он снова подарил мне неописуемое наслаждение, и больше я не боялась оскорбить его стонами и криками. Он и сам стонал и глухо вскрикивал, изливая в меня семя, а потом благодарил жаркими поцелуями. Когда же Гай уснул, он не только не выпустил меня из объятий, но и заставил обнимать его, крепко прижав к своей груди. Я уснула совершенно счастливой, уверившейся в его любви, еще не зная, что этой волшебной, незабываемой ночью мы зачали нашего сына.
