Река собачьих душ

Книга 2. Дом

Какие-то птицы выпорхнули из снега и вспорхнули с кустов, полетели к ближайшим деревьям и расселись по веткам.

– Это не фазаны – это рябчики. Привыкай, знакомься с новой жизнью, – сказал Чуга.

Вспорхнувшие птицы походили на старых знакомых, но были помельче, потемнее и хвост покороче. Тоже пахли живой курятиной и гуано.

Мы были в гостях у деда Чуги Анисима Константиновича в деревне Чуга. Сходили в лес и поля прогуляться и размяться.

Вечером был громким.

– А ещё фронтовик-орденоносец, – сказал Чуга, вышедши покурить и оправиться, – что с контуженного возьмёшь?

Согласился.

Наш Чуга полит подкован, как медведь – на три капкана.

Что-то в избе было громко вечером. Полаял. Переночевал в чьей-то кобельей будке. Давно, похоже, пустует.

Утром вместо физзарядки ефрейтор запаса почистил дорожку, поколол дрова. Вожатые за псарней кололи дубовые дрова для котла собачьей кухни, а кочегар – для кочегарки. У пограничников разная служба и обязанности. И дозором пройтись, и на вышке постоять, и картошку посадить, а потом окучить, и систему прополоть, и снег почистить, и свиней покормить, и коню сено накосить, и ещё много чего.

«Кто боится пыли, грязи – подавайте в роту связи».

«Где танк угрюмый не пройдёт, где БМПешка не промчится, там пограничник проползёт и ничего с ним не случится».

Утром как-то незнакомо: корова мычала близко, бычок ревел, петухи по деревне перекличку сделали. В деревне я не жил. Только рядом: от заставы до деревни около километра.

Дед дал Чуге двустволку и лыжи, и мы отправились за зайцами. Вдалеке увидели косулю – снежное копытце, как сказал гражданский солдат. Да, согласился я, а снега здесь глубже, чем там. И длинноухие здесь какие-то подснежные и в просторах, и в колках прячутся. Не догнать.

Выпорхнувшие из снега рябчики уселись на ёлке, спрятались в ветках и начали посвистывать. Так вот кто меня здесь смущает! Там бурундуки посвистывали, привык к ним и внимания на них не обращал. Здесь белки вместо полосатеньких бурундучков, и они «цокают». И деревья другие и запахи совсем не те.

Слово «рябчики» вызвало какие-то ассоциации. Думаю, вспомню. А что, я тоже думать умею! Иногда. Когда надо отменять условные рефлексы. Особенно в новой жизни. Привыкаю.

У Чуги, оказывается, есть младшая сестра и младший брат. Они нас и встретили на вокзале. Чтобы им поздорваться-обняться, Чуга меня к ограде вокзала привязал.

Сейчас мы с Ниной уже друзья. А с Борей – лучшие друзья.

Живут они в городе, но в «частном секторе». Первые дни жил на цепи, как караульный барбос. Унизительно. Потом Чуга соорудил что-то похожее на вольер. Своими «совами» оказались – сестра Нина, брат Боря, отец Гелий Анисимович, мать Воля Глебовна, сибирский кот Махно, семь всегда всполошенных разноцветных кур и петух Бандерос. Приходящими «совами» – несколько друзей и подруг Чуги, Нины и Бори и гости Гелия Анисимовича и Воли Глебовны. Один придурок, когда в доме отмечали возвращение солдата, вышел на воздух, подошёл поближе и попробовал покомандовать мной, но я его быстро отучил.

С неделю принюхивался, оглядывался, знакомился – привыкал, в общем. Всё не так как там, где я вырос и жил. Начал понимать Чару, Гамлета и Герду. Немного.

Запах дома – не запах казармы и не запах псарни.

После запахов природы дух города тяжеловат. Воздух рождает мысли. Хороший воздух – хорошие мысли, плохой воздух – спёртые, сумбурные, вонючие мысли. О чём здесь все думают? В латинском языке слово sapiens – «разумный» – изначально означало «быть пахучим». Кто разумней – природа или город?

Королева моды Гаврила Шанель не любила подражать природе. Не переносила цветочных запахов, считала их буржуазными. «Абстрактный» запах пробы № 5 Эрнста Бо стал «ароматом века». Парфюмер Бо воссоздал свежесть озера на Кольском полуострове в летний полярный день. А Марселю Прусту помогал работать запах ириса. Абстрактная живопись, абстрактный запах – что было раньше?

В доме другая инфляция запахов, чем в казарме. Другая матрёшка.

Слова тоже пахнут, не только образы. Как говорил Щенок: «Если сказка скверная, то, какого же запаха от нее можно ожидать?»

Вспомнил.

Инструктором у меня был младший сержант Кошечкин, Кошак. До службы он был охотником, поэтому с собаками умел ладить. Со мной через бои и непонимание, ну не лайка я и не гончак, он тоже договорился. В школе СС мы вместе научились тому, что положено знать выпускникам-курсантам. Охотничьим премудростям Кошак обучил во время службы на заставе. Пограничник – тот же охотник, только охотник на людей. На дембель инструктор Кошак уехал с чемоданом шкурок чернобурок и енотовидных собак. От добытых трофеев мне тоже кое-что доставалось. Забыл, но помню.

А сейчас Чуга опять меня учит:

– Петуха и кур трогать низзя! Махно обижать низзя! По грядкам ходить низзя! Фу! Фу! Фу!

Он, Бандерос – главный по двору.

Бандерос сам сказал.

«О, Критон, я должен Асклепию петуха».

Посмотрим.

Оказывается, мы живём на улице Гоголя. Гоголь – это утка такая: мне Кошак говорил. Осенью из прибрежных камышей на Большой Реке взлетает столько вспугнутых разных уток, что неба не видно. Им там благодать без охотников.

А чёрно-белый гоголь выводит птенцов на дереве. Однажды маленький караван, идущий к Реке, попался нам на дозоре. Сзади бурундуки посвистывали, а через дорогу за большой уткой перекатывались утиные шарики. Весенний воздух пахнет не холодным снегом, а ледоходом, молодыми мышами и вкусными птенцами. Кошак придержал меня – шарики укатились за уткой.

Боря, младший брат Чуги сказал, что Гоголь – это не птица, а писатель птица-тройка. Они как раз его проходили – «Гоголь любит гоголь-моголь», а селезень ходит гоголем.

Гоголь-моголь по-гоголевски: в кипячёное козье молоко вливается ром по вкусу. Вот так что, оказывается, любил Микола, а не взбитые яйца с молоком.

И выпивал Николай Васильевич не как все: перед обедом шампанское, во время еды – вино, по окончании трапезы – большая рюмка водки.

– Ты, МПП, – говорит Боря, – знаешь, что на улице какого-нибудь деятеля живут его герои или почитатели? На Садовой улице живут или садоводы, или садисты, или саддукеи. На Заводской улице живут заводчане, или она проходит рядом с заводом. Как улица Набережная, например, тянется рядом с рекой. Живут в домах там рыбы-раки, жуки-плавунцы и водяные пауки, потому что в нашей Исети они давно не водятся. Если рыбёшка и попадается на крючок, то, или вонючая, или горбатая, или с глистами. На нашей улице Гоголя живут все герои Гоголя – Гоголь всегда рядом.

Например, прообраз Собакевича любит охотиться, делать колбасу из добытого мяса, угощать друзей, а потом сажает их в каталажку. Ещё он делает вино из смородины, клюквы, малины и других ягод. Мастер на все основательные руки.

Но это плохой Собакевич, а рядом живёт хороший. Старый пёс: злой к чужим и добродушный к своим.

Шустрый как я в молодости Боря зовёт меня МПП – Мой Пограничный Пёс. Имя-то у меня не очень серьёзное для служаки, тем более для пограничного пса.

Ещё Чуга запретил ему подавать команду: «Фас!»

– Это не собака, а пулемёт Карацупы. Не вздумай им стрелять, а то меня посадят.

Чуга здесь не Чуга и не рядовой Чугункин, а Гена. На заставе посчитали, что два Гены на одной псарне – это много: Гена гунн и Гена Чуга. Его отец Гелий Чугункин из деревни Чуга.

И Геночкой, и Геннадием, и даже Геннадием Гелиевичем разные люди его называли. И Гендозом-паровозом, если Боря на него обидится. Никакого почтения к бойцам, немного уважения только к старшим.

С обитателями улицы Гоголя меня знакомили Чуга и Боря. Первые дни мы гуляли вместе.

Частный сектор переходил в хрущобы – туда вначале мы не ходили. Где-то там было СельхозПТУ, оттуда иногда слышались какие-то крики, шум драки и вспышки, как при учебном задержании. Любил эти мгновения, когда помоложе был. И днём, и ночью. Адреналин кипит в крови, а лаять нельзя. Команда: «Слушай!» Стрельба, вспышки взрывпакетов и в темноте слышна, а при свете сигнальной ракеты видна ЦЕЛЬ! Наконец-то – команда: «ФАС!» Рывок, бег, полёт. Как приятно впиться в ЦЕЛЬ и рвать и трепать, рвать и трепать, рвать и трепать.

Уф!

– Хорошо, молодец!

Похвала всегда приятна.

Зубы, что ли чешутся? Давно у меня задержаний не было. Здесь тоже, что ли учения бывают?

Одноэтажные одинаковые домики из силикатного кирпича были построены много позже того, когда был сдан Завод, построенный по плану индустриализации. В начале в них жили мастера и инженеры, а сейчас их потомки и абы кто. Это было шикарное жильё по сравнению с землянками, насыпными избушками и бараками, в которых жили первые завербованные, раскулаченные, сбежавшие от раскулачивания, сбежавшие от деревенского голода, сидевшие и отсидевшие в ГУЛАГе – строители Вонючих Заводов, необходимых для новых войн и обороны. Охранники и вохровцы жили в бараках-казармах. Все новые заводы и города были построены новыми рабами. Мы, овчарки, вместо того чтобы охранять, сторожить и сгонять стада животных стали новыми супервайзерами людей. Разными.

***

На прогулках я познакомился со всеми местными собаками. Они были почти в каждом дворе за крепким забором. Персонажей Гоголя, по именам, но другого пола, встретил только двух – бородатого эрдельтерьера Фиделя и коротконогую дворянку Меджи, похожую мордой на ВЕО. Фидель живёт в доме, а днём болтается в своём дворе. Меджи шляется на улице, разносит сплетни и часто убегает за Исеть кого-то проведать. Степенная Меджи размером с небольшую овчарку, только коротконогая как такса. Видел, как однажды, когда ещё лежал снег, она пыталась покормить мозговой костью выброшенного котёнка. Чем закончилось кормление, к сожалению, не видел: позвали. Бегает тут банда кабывздохов – жрёт и тащит всё подряд. Иногда в наш угол из хрущоб выбрасывают какую-нибудь ненужную живую мелюзгу.

Дворню, обычно утром, а иногда и вечером выпускают погулять самостоятельно, и через час-другой собаки возвращаются на завтрак. Никакого порядка – что хотят, то и делают; где хотят – там и шляются. Шлындры, гуляки кругом и жрут, где и что ни попадя. Зато разговоры и обмен мнениями, сплетнями и новостями.

Породистых псов просто так не выпускают. Доберманы Виги и Тори иногда выезжают вместе с хозяином на его джипе. Они телохранители – серьёзная пара. Он – Тори, она – Виги. Или наоборот? Говорят, что два добермана опаснее трёх овчарок. Подполковник рассказывал, что в трофейной ленте видел нападение двух доберманов на человека в нацистском концлагере. Через минуту у человека в полосатой одежде были откусаны и вырваны все выступающие части тела: кисти рук, пальцы ног, нос, половые органы. Кровавый обрубок умирал, а доберманы в своей привычной змеиной, коварной, подлой манере догрызали его. Люди проводят эксперименты на собаках, и на людях проводят эксперименты как на собаках. Равенство. Породистые собаки заточены на специализацию. Припадочные Виги и Тори с возбудимой нервной системой – идеальные защитники.

Родовитые псы пахнут так же, как и дворяне. Снег хорошо консервирует запахи. Имя любого существа – индивидуальный запах. Имя года, название улицы – его запах.

В дальнем доме живёт пёс без имени. Уже не щенок, но ещё не взрослая собака. Всегда на скользящей цепи, прицепленной к толстой натянутой проволоке. Белый красивый ньюфаундленд. Боря рассказал, что его выращивают на шубу хозяйке. Весёлый такой водолаз, говорить толком не умеет, радуется всему и каждому.

Соседом справа оказался Собак Собакевич. Так его зовёт Боря. Но он не помещик, а старый-престарый пёс Буран. Он старше Бориса.

Ещё Боря сказал, что им в классе учительница литературы сказала что в Питере в городе славы писателя Гоголя нет улицы Гоголя нет бульвара Гоголя хотя там есть мемориальная доска в доме где жил Гоголь есть два памятника Гоголю есть три памятника Носу майора Ковалёва Гоголя но нет улицы Гоголя нет потому что на улице Гоголя живут герои Гоголя нет улицы Салтыкова-Щедрина она же бывшая проезд к Таврическому дворцу потому что на улице Салтыкова-Щедрина живут герои Салтыкова-Щедрина.

А в Каменске-на-Исети улица Гоголя кривобоко переходит в улицу Электролизников.

Утки гоголи летят по улице Гоголя-Салтыкова-Щедрина и садятся на Неву напротив тюрьмы Кресты, отдыхают и летят дальше. Или на север, или на юг. Или в какие-нибудь буквы превращаются.

В домике с краю возле оврага живёт ВЕО блондинка Блонди. Блондинкой её называет Боря. Совсем она не светлая, а очень даже на меня похожа. Почти такая же красивая как я, только сука. Возраст у нас почти одинаковый. И такая же несчастная как Скобка и Джильда вместе взятые. Чуга относится к Славке, «хузяину» – как его называет Чуга – Блонди, не очень приветливо, хотя они примерно одного возраста.

Боря называет его «домашним рабовладельцем». Они все красивые, породистые: бабушка, мать, две дочки и сам Славка. Из бывших, что ли? Отец работал на заводе инженером, там и умер. Инфаркт.

Всё семейство работало на машину «Волга» для Славки: корова, куры, огород. И это кроме работы на заводе и учёбы. Это было в советское время, когда автомобиль был предметом роскоши. «Хузяин» к своей мечте двигался неумолимо.

Приручив собаку, человек положил начало рабовладению. Собака из равноправного партнёра охотника, символа вождя стала принадлежать хозяину, став дворовой скотиной, живой игрушкой, помощником или партнёром. Первые хозяева собак стали первыми рабовладельцами – из друга сделали раба.

Славному Славке вполне бы подошла специальность собачьего сутенёра. Как и у многих заводчиков, его Блонди приносила щенков два раза в год. У заводчиков и разведенцев, когда много собак, часто случается инцест. Щенки получаются больные и с пороками. Не берите собак у таких заводчиков.

В первой поездке «Волга» с семейством попала в аварию. Бабушка приглядывала за домом и не поехала. Все остались живы, но пришлось опять копить деньги. Уже на ремонт автомобиля.

Зачем заводить девочек, если нельзя из них делать Золушек?

У каждого творца своя вселенная. У кого-то маленькая, у кого-то большая. У кого-то интересная и захватывающая, у кого-то унылая и эклектичная. У кого-то близкая и понятная, у кого-то далёкая и заумная.

В какой-то момент Ван Дог понял, что хочет быть маленьким, но демиургом. Чтобы видеть творения своих рук и своей головы. Понять – что и как видит, может ли что-нибудь получиться. А вдруг?

Иван – Ван Дог работал на заводе. Побывав в столичном музее, сходив на несколько выставок, он подумал, а почему бы не стать художником? Научить рисовать можно и обезьяну, и медведя, и слона, а чтобы научиться самому – нужны страсть и кураж.

В художественную студию он никогда не ходил, но умел немного чирикать карандашом. Было время застоя, время кочегаров и дворников. Хотелось чего-то. Чего-то хотелось не обыденного, а как в книжках пишут, по радио говорят и по телевизору показывают. Иллюзии ещё были. Армия оказалась совсем не благородным институтом, о котором пропагандировалось. Шпана и сявки в армии такие же, как на районе. Говорят, что, когда после войны с фронта на гражданку вернулись вояки и разрешили служить уркам, такие уголовно-полу уголовные порядки установились в КА-СА – Красной Армии-Советской Армии. Но, скорее всего, это байка. Так было всегда, до революции называлось цуком. В любом обществе правила поведения спускаются сверху вниз. С искажениями, но с той же сутью.

Тем более что точить-сверлить алюминиевые железяки, которые неизвестно на что идут, Ван Догу поднадоело. Хотелось чего-нибудь осязаемого, видимого, законченного, но не жлобского и не бандитского.

Ван Дог вырос недалеко от соседского Бурана. От пса я эти байки и узнал.