С надеждой на смерть

КР: Господи, это был просто секс, понятно? Он понравился мне, я ему. Это ровным счетом ничего не значило.

ЛК: Во всяком случае, пока вы не забеременели.

КР: Да, это не входило в мои планы.

ЛК: И вы утверждаете, что этот мистер Бейкер должен был зарегистрировать рождение ребенка?

КР: Верно.

ЛК: И вы знаете, он это сделал?

КР: Предполагаю, что да, сделал. Я не говорила с ним об этом.

ЛК: Вы вообще с ним разговаривали?

КР: Нет.

ЛК: Совсем нет? Вы отдали своего ребенка практически незнакомому человеку – и вас не интересовала его дальнейшая судьба?

КР: Слушайте, мне просто хотелось жить дальше, понятно? Малыш был с отцом, он был в безопасности, я просто хотела забыть обо всем.

ЛК: Мы получили доступ к данным Бюро регистрации данных Великобритании обо всех мальчиках, зарегистрированных под фамилией «Бейкер», в день рождения вашего сына и за шестинедельный период после этой даты. Среди них нет вашего ребенка.

КР: [Молчание.]

ЛК: Мы также проверили всех мальчиков, рожденных в больнице общего профиля Бирмингема и Солихалла в один и тот же период под любой фамилией. Опять же, среди них нет вашего ребенка.

КР: Слушайте, если Тим накосячил, то вам следует говорить с ним, а не со мной.

ГЛ: Нам бы очень хотелось. Но его крайне сложно найти.

КР: Не понимаю, при чем здесь я? Что я должна сделать по этому поводу?

ЛК: Если с малышом что-то случилось, если имел место некий несчастный случай, сейчас самое время рассказать нам.

КР: [Молчит.]

*Зарегистрированная продолжительность молчания: 51 секунда*

ЛК: Вы не хотите нам ничего рассказать?

КР: Нет.

ЛК: Вы что-то сделали с ребенком?

КР: Нет!

ЛК: Вы убили ребенка?

КР: Конечно же, нет! Я никогда не причинила бы вреда своему ребенку.

ГЛ: Мы не можем найти ребенка, мы не можем найти его отца…

КР: Слушайте, мы можем выключить запись?

ЛК: Нет, боюсь, это невозможно.

КР [проявляя беспокойство]: Вы хотите рассказать моим родителям, не так ли?

ГЛ: Мы должны провести тщательное расследование…

КР [причитает]: И все это вылезет наружу, и все узнают… вы хотите разрушить мою жизнь…

ДМ: Я думаю, нам следует сделать перерыв, инспектор.

ЛК: Допрос приостановлен в 12:17.

* * *

Не успели они войти в дверь, как его прорывает. Маргарет еще даже не успела снять пальто. Она устало ищет стул. Кухня холодная, на оконных стеклах выступил конденсат.

– Они сказали, что это ребенок Камиллы… Наш внук. – Она не смотрит на него, и он делает шаг вперед. – Ты знала? Ты знала?

Она молчит.

– Пегги, мне нужен ответ.

Она начинает стягивать перчатки.

– Конечно, я не знала. Откуда я могла знать?

Он начинает расхаживать по кухне.

– Я подтвердил все то, что ты сказала… я придерживался версии…

– Это не версия, это правда. Он вломился в наш дом и угрожал тебе… угрожал нам…

Он сердито поворачивается к ней:

– Ради бога, ты же знаешь, что этого не было. Он был зол, да, но не пытался нас ограбить, не требовал денег. Я думал об этом… Мне кажется, он пытался мне что-то сказать…

– Он кричал… Я слышала его…

Он останавливается, смотрит на нее и внезапно бледнеет.

– Он называл меня дедом. Я подумал, просто пренебрежительно, но…

– Ты несешь полную ерунду, и сам это знаешь.

Но он, похоже, не слушает.

– Ты понимаешь, что это значит, не так ли? Если это действительно был ребенок Камиллы… значит, она все это время говорила правду. Как она всегда утверждала. Она не лгала…

Маргарет презрительно фыркает и отворачивается.

– Не об этом, так о другом…

Он делает к ней шаг.

– Ноэто было самым важным, не так ли? В противном случае остальная ложь не стоила бы и ломаного гроша. Никто даже не узнал бы…

Она смотрит на него:

– Так где же он был все эти годы? Если она все это время «говорила правду», то где был он?

Похоже, его терпение на исходе.

– Я знаю не больше, чем ты. А что касается всей этой чепухи про «Тима Бейкера», то я никогда не верил ни единому слову, как и ты. Но когда она сказала, что не причиняла вреда этому ребенку, мы должны были ей поверить. И когда я думаю о том, как мы обращались с ней…

Маргарет снова отворачивается, и он подходит ближе:

– Пегги?

Никой реакции. Она теребит перчатки.

– Ты абсолютно уверена, – тихо спрашивает он, – что ничего не знала?

Она бросает на него свирепый взгляд:

– Он появился здесь ни с того ни с сего… посреди ночи. Откуда мне было знать, кто он такой?

– А потом? – Он сглатывает комок. – После того как он… Когда я пошел переодеться, а ты была здесь одна – что насчет этого?

Она снова отворачивается и смотрит в сторону.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я… Ты что-то нашла в рюкзаке, верно? Вот почему вдруг решила, что мы должны от него избавиться, вот почему запаниковала, когда я вернулся вниз…

– Не смеши меня.

Он продолжает гнуть свою линию:

– Что это было, Пегги? Паспорт? Что-то, что выдавало, кто он такой?

Она встает, подходит к раковине и начинает наполнять чайник.

– Я не знала, кто он такой, пока эти ужасные полицейские не сказали мне, и я не знала, что в рюкзаке, потому что не заглядывала туда. Теперь ты доволен? Я просто подумала, что нам лучше от него избавиться, вот и всё. – Она бросает на него колючий взгляд: – Почему ты мне не веришь?

Ее руки трясутся так, что вода разбрызгивается повсюду. Она с лязгом роняет чайник в раковину и тяжело прислоняется к столу. Ее дыхание становится неглубоким и судорожным. В следующий миг она чувствует на плечах руки мужа.

Он поворачивает ее и притягивает к себе.

– Прости, дорогая, я не хотел тебя расстраивать. Все это заставляет нас обоих нервничать. – Он вздыхает: – Кто знает, вдруг именно этого они и хотят – натравить нас друг на друга, чтобы мы впились друг другу в глотки… – Он подводит ее обратно к креслу и усаживает, нежно поглаживая по плечу. – Посиди там, а я пока приготовлю тебе чай. Мы же не хотим, чтобы ты заболела, не так ли? Как то было в прошлый раз…

* * *

Адам Фаули

24 октября

15:20

Когда мы выходим из-за деревьев, отделяющих тюрьму Хитсайд от главной дороги, первое, что приходит на ум, – это старая шутка о том, что любой, что учился в частной школе, чувствует себя в тюрьме как дома. Не помню, кто это сказал. Какой-нибудь аферист, наверное. Или шпион.

В любом случае, несмотря на ворота, высокие проволочные заборы и бетон, прочное кирпичное здание с покатой крышей и рядами слуховых окон создает отчетливое ощущение школы для девочек. Это, конечно, не Берли-Эбби, но Камилла Роуэн наверняка лучше подготовлена к здешней жизни, чем большинство других женщин.

Охрана уже ожидает нас, и после обычной регистрации и мер безопасности говорливый мужчина провожает нас в кабинет своей начальницы. Вряд ли я первый, кто задался вопросом, было ли назначение такого тандема своего рода демаршем. Кабинет оказался роскошнее, чем я ожидал, а начальница гораздо моложе, с гладкой светлой стрижкой и в льняном платье с кричащим цветочным орнаментом. Она явно любительница выделиться из толпы.

– Инспектор Фаули, – говорит начальница, вставая и протягивая холеную руку с безукоризненным маникюром. – Виктория Уинфилд. Рада встрече с вами.

Она жестом предлагает нам сесть и осторожно переплетает пальцы.

– Значит, вы здесь, чтобы увидеть Камиллу?

Думаю, она знает почему. Но ручаться на все сто процентов не могу.

– У нее много посетителей?

Уинфилд сухо улыбается:

– Ну, уж точно не из полиции.

– Родственники?

Она качает головой.

– Адвокаты?

– С момента заключения Комиссии по пересмотру уголовных дел – нет.

Уинфилд наклоняется и открывает папку, но, учитывая то, что она говорит дальше, я не могу поверить, что ей требовалось что-то проверять.

– Вообще-то, у Герцогини вот уже более девяти месяцев в списке посещений нет ни одного человека.

Мне требуется секунда, Куинну еще пара, затем я слышу, как он подавляет смешок[26].

Уинфилд поднимает бровь.

– Это было неизбежно. Камилла не самое распространенное имя среди заключенных. А учитывая то, как она себя ведет… – Ей не нужно больше ничего говорить. – Если честно, я живу в постоянном страхе, что «другая» Камилла вдруг захочет нанести мне визит. Это был бы тихий ужас. Или громкий. – Она откидывается на спинку кресла. – Но я очень сомневаюсь, что вы здесь для того, чтобы говорить о графике визитов королевской семьи. Так что же вам нужно?

– Говорила ли Роуэн когда-нибудь о том, что случилось с ее ребенком?

Она качает головой:

– Только не мне. Насколько мне известно, она упорно придерживается одной версии: мол, отдала ребенка отцу. – Уинфилд откидывается на спинку стула и в упор смотрит на меня: – Так что же вызвало ваш внезапный интерес? Стало известно что-то новое?

– В воскресенье в доме ее родителей произошел несчастный случай. Был убит человек. Последующий анализ ДНК показал, что он был сыном Камиллы. Причем почти наверняка тем, которого она якобы убила. Если только у нее не было еще одного ребенка, о котором нам ничего не известно.

Она снова наклоняется и смотрит на свою папку. На этот раз читает ее по-настоящему.

– Но были и другие усыновления, не так ли? Или мне это показалось?

– Два. Их исключили.

Уинфилд находит нужное место и кивает:

– Да-да, я вижу.

Воцаряется молчание.

– И что теперь?

– Мы поговорим с ней. Посмотрим, что она скажет, и будем от этого отталкиваться. Что будет после, зависит от решения прокурора. И того, что мы найдем… или не найдем.

– Значит, есть шанс, что ее освободят?

Куинн пожимает плечами.

Уинфилд хмурится:

– В новостях ничего не было…

– Не было, – говорю я. – Мы хотели сначала поговорить с Роуэн. Оценить ее реакцию. Основываясь на ваших наблюдениях за ней в последние несколько дней, как вы думаете, есть ли шанс, что она знала, что ее ребенок был найден?

Уинфилд медленно качает головой:

– Без понятия. У нее не было контактов с родителями в течение нескольких месяцев, и в ее поведении определенно не было никаких изменений. А ведь наверняка первое, что она бы сделала, – связалась бы со своими адвокатами. И мы об этом знали бы.

– А как насчет другой переписки?

Она поднимает бровь:

– Может, посетителей у нее и нет, но почту она точно получает. У нее даже есть свой маленький фан-клуб. Она получает с полдюжины писем в неделю, а иногда и больше.

Куинн смотрит на нее, разинув рот:

– Серьезно?

Она небрежно отмахивается:

– Вы знаете, как это бывает в наши дни. Некоторые люди находят любую знаменитость неотразимой. Поначалу, конечно, она получила вал ненависти – «детоубийца», «надеюсь, ты будешь гореть в аду» и тому подобное. Но подавляющее большинство – из разряда диванных экспертов и самозваных мисс Марпл, клюнувших на версию «Нетфликса» и возомнивших, что именно они раскроют дело. Ну и, конечно, обычный набор жалких неудачников-одиночек с просьбами выйти за них замуж.

Куинн фыркает:

– Черт, неужели им так не везет в жизни?

Уинфилд поднимает безупречную бровь:

– Очевидно.

Я подаюсь вперед:

– А как насчет более личных писем, от людей, которых она действительно знает?

– Понятия не имею. В наши дни мы стараемся не читать слишком много переписки заключенных, если только для этого нет веской причины. Неофициальная «политика тактичности», и все такое прочее. Но из-за общественного интереса к Роуэн мы проверяем ее письма. Особенно те, что выглядят как содержащие оскорбления или угрозы расправы. – Она сухо улыбается: – Со временем на такие вещи вырабатывается сверхъестественный нюх. Но, как я уже сказала, в последнее время подобных писем стало меньше. Что же касается официальной политики, то все входящие и исходящие письма мы имеем право открывать и читать в любое время, и заключенные это прекрасно понимают. Мы всегда проверяем почту с вложениями, но я не припомню ничего плохого в этом отношении по отношению к Роуэн. Меня бы проинформировали, если бы это имело место.

– Тем не менее мы можем поговорить с тем, кто занимается почтой?

– Надзиратели не обрабатывают входящую почту. А сотрудники отдела корреспонденции, которые ее обрабатывают, не контактируют с заключенными, и ни за кем из них ничья переписка специально не закреплена.

– Она сама кому-нибудь писала?

– Насколько мне известно, нет, но, опять же, я буду рада помочь вам и узнать.

– Да, если можно.

Уинфилд смотрит на меня, потом на Куинна:

– Итак, вы готовы к аудиенции?

* * *МАТЕРИАЛЫ КОМИССИИ ПО ПЕРЕСМОТРУ УГОЛОВНЫХ ДЕЛ

Корона против Камиллы Кэтлин Роуэн (2003)

Номер дела: 772498525/CR

Номер документа: 54.2.1

Тип документа: Досудебная психиатрическая экспертиза

КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

5 марта 2003 года

Мистеру Маркусу Таунсенду, королевскому адвокату

Бошо Чемберс

Грандисон-Корт-Темпл

Лондон WC2J 9GB

Уважаемый мистер Таунсенд!

Я провела запрошенную полную психиатрическую экспертизу Камиллы Роуэн. Должна сказать, это была одна из самых сложных задач в моей карьере. Я ни разу не сталкивалась с личностью, которая столь очевидно не укладывается в обычную психологическую классификацию. Прилагаю свои выводы без обиняков и, честно говоря, не завидую вам.

Если у вас возникнут какие-либо вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь связаться со мной. Я сделаю все возможное, чтобы помочь.

Искренне Ваша,Диана Уиттингем

Доктор Диана Уиттингем

Бакалавр медицины и хирургии, член Королевской коллегии психиатров, судебный психиатр-консультант

Приложение:

ОТЧЕТ О ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЕ

Имя: Камилла Кэтлин Роуэн

Пол: женский

Расовая принадлежность: европеоид

Дата рождения: 30 сентября 1980 года

Дата отчета: 4 марта 2003 года

Объектом экспертизы является 22-летняя женщина, обвиняемая в убийстве в 1997 году своего новорожденного ребенка. Ранее не судима. Настоящий отчет был подготовлен в рамках процесса досудебной оценки. Я провела три беседы, две в своем кабинете и одну по адресу ее родителей, где имела возможность наблюдать за домашней обстановкой и семейной динамикой. Я также провела тест согласно методике Миннесотского многоаспектного личностного опросника, полные результаты которого приведены в конце документа. Это стандартный психологический диагностический тест.

Предварительное описание

Объект происходит из стабильного и социально благополучного окружения и получила частное образование. Она единственный ребенок внимательных и заботливых родителей. У нее нет ни истории психических заболеваний, ни каких-либо других серьезных проблем со здоровьем, кроме незначительных детских недомоганий, равно как нет и семейной истории психиатрических проблем. Во время разговоров у нее был аккуратный внешний вид и довольно строгий стиль одежды. Будучи спрошенной об этом, она сказала, что это выбор ее матери. Она была вежлива и готова к сотрудничеству, не проявляя ни агрессии, ни нетерпения. На протяжении бесед держалась спокойно и хладнокровно, за исключением отдельных случаев, подробно описанных ниже. Ее эмоциональная реакция была адекватной.

Миннесотский многоаспектный личностный опросник

Этот тест оценивает психическое здоровье объекта по десяти шкалам, включая шкалы депрессии, паранойи и шизофрении. В данном случае показатели не указывают на что-либо из вышеперечисленного и не обнаруживают свидетельств того, что объект имеет психические патологии. Однако важно отметить, что испытуемая набрала очень высокие баллы как по шкале L, так и по шкале K. За двадцать два года практики я редко видела такие результаты. Высокие баллы по шкале L (обычно называемой шкалой лжи) указывают на то, что объект гиперчувствительна к своему публичному образу, вплоть до отказа признавать черты и реакции, которые могут представить ее в дурном свете. В случае нашего объекта эти данные были полностью подтверждены наблюдениями, сделанными в ходе беседы. Вопросы по шкале К предназначены для измерения защитной реакции и, опять же, в данном случае указывают на то, что объект испытывает аномальную потребность в положительном восприятии со стороны окружающих.

Беседы

Мои наблюдения в родительском доме объекта показали, что семейная среда, в которой она выросла, явно проблемна: мать маскирует глубокую социальную уязвимость напористым, почти резким поведением и явно фетишизирует социальное положение почти до уровня мании. (Тривиальный, но красноречивый пример: когда я приехала к ним домой, она отпустила довольно глупую шутку о том, что очень рада, что на мне нет белого халата «и любопытные соседи ничего не пронюхают».)

Многочисленные вещи в доме свидетельствовали о том, какое значение придается положению семьи в местном сообществе: фотографии отца рядом с высокопоставленными лицами, такими как мэр и член парламента, витрина со спортивными медалями и призами, вырезки из местной прессы в рамках об их семейном бизнесе и благотворительных мероприятиях, проводимых матерью. Нравы местного сообщества также послужили выработке привычки к замкнутости: объект описала свой городок как «место, где каждый хочет сунуть нос в ваши дела, – довольно быстро учишься держать все в секрете». Тот факт, что она использовала именно эту фразу, весьма поучителен: я заметила из протоколов полиции, что, когда учительница из другой школы спросила мать объекта, не беременна ли ее дочь, та ответила: «Это не ваше дело». (Попутно отмечу, что мать категорически отрицает, что этот инцидент имел место.)

Таким образом, объект выросла в среде, в которой не только неприемлемо, но и просто немыслимо навлечь на семью позор, поставить родных в неловкое положение. Очевидно, это был главный фактор, повлиявший на решение объекта скрыть беременность не только от родителей, но и от мира в целом. Однако я считаю, что проблема гораздо сложнее.

На мой взгляд, на самом деле не было никакого решения или хода мыслей. Забеременеть вне брака (и – особенно в случае первой беременности – родить метиса) было для нее в буквальном смысле немыслимо: она не могла об этом думать, а значит, и что-то предпринять. Сама девушка описала свои беременности как «нечто нереальное», «как будто это происходило с кем-то другим». Далее, когда я спросила, почему она не решилась на прерывание беременности, особенно после первого рождения, она не смогла дать внятного ответа.

Тем не менее следует отметить, что, хотя она во время каждой из беременностей не посещала ни терапевта, ни акушера и вела себя таким образом, который – она не могла этого не знать – подвергал плод риску (регулярное употребление алкоголя, причем в довольно больших количествах, занятия игровыми видами спорта), объект, похоже, отдавала себе отчет в ситуации и действовала соответственно, как только начинались роды. В случае с пропавшим ребенком она немедленно отправилась в родильное отделение, причем заблаговременно. Более того, ее действия в этот момент были настолько быстрыми и решительными, что из этого можно заключить, что она заранее выбрала, в какую больницу ей обратиться, хотя и отказывается обсуждать эту тему.

Напротив, женщины с подлинным синдромом отрицания беременности часто не в состоянии распознать признаки начала родов и в результате рожают в травмирующих обстоятельствах – например, в ванной или туалете. Кроме того, в отличие от большинства таких женщин, у объекта, по-видимому, не было проблем с установлением материнской связи со всеми детьми сразу после их рождения. (Как с двумя, которых она отдала на усыновление, так и с тем, кого она якобы убила.) Медперсонал подтвердил тот факт, что она держала их на руках и кормила грудью.

Я была особенно заинтригована, узнав, что объект и две ее ближайшие подруги были известны в школе как «хамелеоны». И хотя это не более чем результат случайного сочетания их имен, у девушки действительно развилась форма психологической «защитной окраски», адаптирующей ее самопрезентацию к тому, что, по ее мнению, хотят от нее другие люди: Послушная дочь, Спортсменка, Веселая подруга или, в контексте моего взаимодействия с ней, Покладистый объект анализа. Я также заметила, что по ходу беседы она перенимала некоторые мои манеры, возможно, в бессознательной попытке «порадовать» меня. Хотя следует отметить, что существуют исследования, согласно которым люди чаще используют мимикрию такого рода – опять же, как правило, неосознанно, – когда говорят сложносочиненную неправду.

Единственный раз объект расстроилась, когда ее спросили о событиях, приведших к исчезновению ее второго ребенка. Она категорически отрицала причинение ребенку какого-либо вреда и настаивала на том, что, по ее мнению, ребенок в безопасности и счастлив со своим биологическим отцом. Когда я стала спрашивать по поводу лжи, которую она сообщила полиции, а также в ряде официальных документов (всего около 36 пунктов), она стала отвечать уклончиво, оглядывать комнату и избегала поддерживать зрительный контакт.

Интересно, хотя и неудивительно, что в ходе трех бесед она, насколько я могу судить, также солгала – по крайней мере, пять раз. Будучи уличенной во лжи, она просто меняла тему. Я подняла вопрос о ложном адресе, который она дала во время первых родов, предположив, что выбор анаграммы из собственного имени и числа 13 содержал намек – сознательный или нет – на то, что ей не повезло, она «попала в переплет». На что девушка просто ответила, что ей это «в голову не приходило» и что она «не любитель шарад и тому подобного», что также является явной ложью.

Вывод

Объект оказалась чрезвычайно трудна для оценки. Она не больна психически (по нормам Закона о психическом здоровье от 1983 года), не психопатка, не нарцисс и не страдает бредовыми идеями. Хотя она постоянно лжет и явно чувствует себя при этом комфортно, я не уверена, что она «патологическая» лгунья. На мой взгляд, здесь может иметь место некоторая степень «сегментации сознания», но, безусловно, не до такой степени шизофрении или диссоциативного расстройства идентичности (ранее известного как расстройство множественной личности). Многие нормальные люди сегментируют поведение по причине страха, личных интересов, удобства или в целях защиты частной жизни; просто объект делает это в необычно крупном масштабе.

Мне не удалось прийти к окончательному мнению по поводу того, способна ли девушка намеренно убить своего ребенка. Однако полагаю, что она способна солгать относительно любого вреда, который мог быть причинен ребенку (будь то в результате несчастного случая или умысла), и сделать это убедительно и последовательно. Также вполне возможно, что ребенок действительно жив и здоров, как она утверждает. Тем не менее я заметила глубокую психологическую двусмысленность в отношении пропавшего ребенка.

Версия событий, которую излагает объект, звучит неправдоподобно, и, хотя у ребенка, конечно же, имеется отец, я не убеждена, что им является мужчина, которого она описывает как «Тима Бейкера». В этом контексте стоит отметить, что она продолжает утверждать, как делала в ходе допросов в полиции, что ни при одном из зачатий не было ни сексуального насилия, ни иного принуждения. При настойчивых расспросах о событиях того дня, когда ребенок исчез, и ее слова, и язык тела стали неопределенными и уклончивыми. Мне не удалось получить больше информации на этот счет, нежели уже установлено полицией.

Дополнительный материал

Тест по Миннесотскому многоаспектному личностному опроснику.

* * *

Адам Фаули

24 октября

15:45

Зона свиданий целиком в нашем распоряжении. Стены тускло-зеленого цвета, плитка в промышленном стиле, детская игровая площадка в дальнем углу. Пахнет дезинфекцией и плохой едой.

Мы морозимся добрых пять минут (в буквальном смысле – здесь чертовски холодно), прежде чем дверь в дальнем конце с лязгом открывается и появляются две надзирательницы. Женщина, следующая за ними, настолько отличается от образа в моей голове, что я вынужден пристально вглядеться, чтобы убедиться, что это она. Заключенная явно набрала на тюремной еде полтора десятка килограммов. Темные волосы свисают сальным хвостом, а на шее – корявая татуировка. Но наглость та же: вздернутый подбородок, высоко поднятая голова. Недаром ее называют здесь Герцогиней. Она подходит к нам, и ее взгляд становится жестким, настороженным, даже жестоким; темная тень принцессы Шипхэмптона. Но, как бы она ни выглядела сейчас, эта женщина – та самая девушка, та, которую называли хамелеоном. Возможно, это просто очередная, даже более необходимая смена камуфляжа.